— Ни хрустальный череп, ни я сам, сударыня, не продаемся.
Лучше бы он дал ей пощечину!
Она взяла себя в руки, сжала зубы — решила терпеть до конца, хотя бы ради того, чтобы посмотреть, зачем же тогда он сейчас тащит ее куда-то.
А Балетти принялся объяснять:
— Вожделение и зависть и без того сделали вас немыслимо дерзкой, однако мне хочется еще больше разжечь их, показав то, за чем вы охотитесь. Может быть, тогда вы все-таки признаетесь, чего на самом деле жаждете?
Эмма не ответила. Маркиз определенно захватил власть над ее чувствами. «Ничего удивительного, — думала она, — что эти венецианцы все так на нем помешаны! Обаяние его не слабее моего собственного, да и пользоваться им он умеет не хуже меня самой… Ну что ж, тем сильнее будет наслаждение, когда я все-таки одержу победу!»
Добравшись до конца длинного коридора, по обеим сторонам которого у стен стояли сундуки и консоли драгоценных пород дерева и огромные зеркала, отражавшие дневной свет, Балетти остановился перед какой-то дверью, извлек из внутреннего кармана камзола ключ, вставил его в замочную скважину:
— Вас ожидает, сударыня, нечто куда более таинственное и чудесное, чем вы способны вообразить! — и, усмехнувшись, толкнул створку.
Они вошли в комнату, где занавеси были, видимо, так плотно задернуты, что даже и лучика света не просачивалось, и темень стояла такая, что казалось: сдвинься на дюйм, рухнешь, не поняв, куда ставишь ногу. Балетти, пропустив даму вперед, затворил за собой дверь, и в комнате воцарился непроглядный мрак. Персидский ковер на полу заглушал малейший шорох. Возле самого уха Эмма почувствовала горячее дыхание Балетти. Затем он пальцем отвел прядь ее волос ближе к затылку, и у Эммы заныла поясница, а сердце едва не выскочило из груди.
— Не двигайтесь, мадам! — Маркиз прошептал эти слова, помедлив рядом с ней и чувствуя, что женщина вся дрожит, но не испытывая, по-видимому, в связи с этим никаких угрызений совести.
Ох, отошел наконец!.. А она так и стояла — восхищенная и взбешенная разом: надо же так возбудиться. Только Мери когда-то имела над ней подобную власть, и даже вообразить невозможно было, что приведется испытать такое снова. А Балетти между тем передвигался по комнате так бесшумно, что не удавалось даже понять, с какой стороны он находится. И вдруг вспыхнул такой ослепительный свет, что Эмме пришлось зажмуриться. Под воздействием солнечных лучей, хлынувших из окон, на которых внезапно раздвинули тяжелые шторы, засиял установленный в центре комнаты на невысокой, черного мрамора стеле хрустальный череп, и мириады маленьких радуг, множившихся до бесконечности, заплясали по белым стенам…
Балетти чуть приглушил свет, задернув тюлевую занавеску на одном из окон, и Эмма смогла наконец всмотреться в это чудо. Больше того, подошла и протянула руку, чтобы его потрогать. Маркиз тут же оказался рядом — помешать, голос его прозвучал отнюдь уже не любезно, резко, почти грубо:
— Здесь, мадам де Мортфонтен, только смотрят!
— Господи, да чего вы боитесь? — возмутилась она.
— Неловкого движения. Будет жаль, если такую красоту уничтожит неуклюжая рука.
Она не стала спорить, хотя представить себе подобное было невозможно: при таких-то толстенных коврах! Ладно. Эмма смирилась, обошла кругом стелу, чтобы рассмотреть череп совсем вблизи. Что ж, мэтр Дюма описал его очень и очень точно. И что еще точно: смотришь на него, и постепенно душа успокаивается, и светлая-светлая безмятежность тобой овладевает… А прошли-то, наверное, всего лишь какие-то несчастные секунды. Да, да, да, из этой штуки явно исходит… что-то исходит… нечто неуловимое, однако дающее на удивление ясно почувствовать: здесь присутствует какая-то сила…
— Ну а теперь расскажите мне об этом предмете то, что знаете вы, но чего могу не знать я! — потребовал Балетти, уверенный, что Эмме де Мортфонтен известны ответы на вопросы, терзавшие его столько лет.
— Ничего, — солгала она, — ничего такого я не знаю. И всё, что сообщила о себе вашему батюшке в Париже, чистая правда. Именно дневник моей прапра… или кто она мне… пра-какой-то-бабушки Анны де Писсле навел меня на след и возбудил любопытство. Продайте мне его, маркиз! Сколько скажете, столько и заплачу. Сейчас я уже просто сгораю от желания — куда там все, что было прежде! — иметь его у себя и изучать.
— Я занимаюсь этим двадцать лет, сударыня, — ответил Балетти. — И могу утверждать, что разгадка тайны этого предмета зависит не от его созерцания. Единственный секрет, который он таит в себе, — его происхождение. Но как бы там ни было — присутствие его успокаивает, и я не хочу с ним расставаться.
— У всего есть цена! — настаивала Эмма. Она нарочно отвернулась, наконец, от хрустального черепа, чтобы взглянуть в глаза собеседнику. И повторила еще тверже: — У всего есть цена!
Хозяин дома улыбнулся и предложил гостье руку, показывая, что время аудиенции истекло. Эмма позволила себя увести. Спускаясь по лестнице, маркиз прошептал, чуть привлекши ее к себе в тот момент, когда она уже никак того не ожидала:
— А вы продали бы душу, чтобы завладеть им, Эмма де Мортфонтен?
Эмма невольно отпрянула: горящий взор оказался так близко, что обжигал. Казалось, он видит не только ее саму, все, что на ней, что под одеждой, но и все, что внутри…
— Сам сатана уже испепелил ее… — простонала она, закрывая глаза и приоткрывая губы в ожидании сладостного поцелуя.
Но маркиз де Балетти лишь слегка коснулся этих зовущих губ, тут же выпрямился и даже отошел, оставив даму взбешенной и глубоко неудовлетворенной.
— В таком случае, мадам, вам нечего больше предложить мне из того, что способно было бы меня заинтересовать. Прощайте. Сейчас вас проводят.
Он церемонно поклонился и передал посетительницу мажордому, который — явившись не по звонку! — уже стоял наготове.
Поднимаясь в гондоле по каналу к своему дворцу, Эмма с ума сходила от ярости. Никогда никто, ни один мужчина, будь он мужлан или король, не выказывал ей такого презрения, никогда никто не относился к ней так… так несерьезно! За кого он ее принимает! Ну, господин маркиз, если вы думаете, что Эмма де Мортфонтен вам это забудет, то сильно ошибаетесь!
* * *
Клемент Корк снова причалил у палаццо маркиза де Балетти. И снова никто не обратил на него никакого внимания. Во всяком случае не больше внимания, чем на других. Удивляться нечему: здесь многие замирали в изумлении, разглядывая светящийся герб над порталом небольшого изящного дворца… Можно было подумать, будто хозяину этого роскошного особняка нет дела до зевак. Но в действительности все обстояло совсем по-другому! И с тех пор как Клемент Корк узнал правду, он являлся сюда с совершенно иными намерениями.
Он покинул Кале вскоре после разрушительного обстрела Дюнкерка и полного устранения от дел старого друга — Корнеля. Вроде бы собирался, должен был — ан нет, передумал! Никогда Корк не мог всерьез поверить в эти его басни про сокровища, но из уважения к товарищу по детским играм и взрослым стычкам, согласился принять эти россказни как правду. А кроме того, Клемент, переваливший за тридцатилетие, не любил упускать случая…
С Корнелем же все получилось вовремя.
Выхлопотав каперское свидетельство, капитан судна «Бэй Дэниел» уже два года ходил по Атлантике, занимаясь разрешенным морским разбоем. И быстро сообразил, что куда выгоднее быть пиратом, чем корсаром, несмотря на реальную угрозу, что тебя схватят, приговорят и повесят. Склонности к самоубийству у него сроду не было, потому он хоть и обеспечивал себе прибыли, по сути, пиратством, но успешно маскировал его видимостью исполнения долга перед королем. События в Дюнкерке подтвердили, что интуиция его не обманула: переходы по Атлантике становились чересчур рискованными. Именно по этой причине он и перебрался на Средиземноморье, бросив Корнеля, по виду — так просто раздавленного исчезновением его подружки Мери.
Клемент Корк, разумеется, не хотел добавлять другу горестей, просто думал совершенно искренне, что этого бедолагу Корнеля его красотка вокруг пальца обвела, отправившись без него на поиски знаменитых своих сокровищ… если, конечно, таинственный клад вообще существует! Как бы там ни было, несколько месяцев спустя Корк встретил бывшего товарища в Средиземном море на корабле противника, Клода де Форбена. Этот чертов Форбен так и норовил использовать всякую возможность истребить пиратов, преследуя их где только можно и уничтожая любых, на несчастье свое попавшихся на пути его «Жемчужины». Корку-то спас жизнь Корнель, когда эта самая «Жемчужина» производила досмотр «Бэй Дэниел» на широте Испании. Узнав судно, Корнель заступился за Клемента перед Форбеном, поручившись, что цели друга его детства и юности здесь, в море, самые что ни на есть благородные. Корк, в подтверждение слов заступника, потряс перед носом капитана «Жемчужины» тем самым каперским свидетельством, которое купил в Италии у одного почтенного старца, успешно подделывавшего любой документ.
