— Через три дня «Бэй Дэниел» будет готов сняться с якоря! — заверил он, сияя улыбкой, разъехавшейся до ушей на его неузнаваемом от радости лице.

* * *

Конец октября — после того как Рекхем и его команда в очередной раз покинули Сосновый остров, — похоже, благоприятствовал их делам.

— Каждая стоянка, когда мы навещаем сына, приносит нам удачу, — шепнула Энн на ухо своему капитану.

Она была права.

Первого октября пираты задержали два торговых шлюпа, забрав паруса и прочее имущество на сумму в тысячу ямайских фунтов. Это была самая крупная добыча за долгое время, и Энн тотчас потребовала, чтобы ей дали возможность потратить свою долю на Кубе. Никто не возражал: сражение оказалось трудным, три человека были тяжело ранены, и лучше всего было выхаживать их на суше. Так что в море они вышли только через две недели.

А вскоре, 20 октября 1720 года, они набрали на триста ямайских фунтов парусов и такелажа на торговом шлюпе под названием «Мери» в пяти километрах от Драй-Харбор-Бэй, прибавив это к добыче от захваченной днем раньше шхуны.

Энн и Мери становились все более необузданными перед сражением и во время боя, ругались крепче и громче мужчин, нападали на команды захваченных судов и осыпали их бранью, с одинаковой страстью бросаясь в битву. Они действовали во время абордажей, словно единая рука, заменяя целый десяток рук, и так слаженно, что казались близнецами.

Энн расцвела рядом с Мери. Рекхем ревновал, страдал оттого, что ему нет места в их близости. И утешался, говоря себе, что ласки Энн, все более чувственные и сладострастные, перепадают ему благодаря этому ее неутоленному влечению к Мери.

Слава о них теперь шла такая, что один только вид шлюпа, принадлежавшего Энн, и «Реванша», которым управлял Фертерстон, приводил в трепет все суда, проходившие в пределах досягаемости.

На следующий день к северу от Ямайки им повстречалось каноэ. Женщина, сидевшая в нем, удила рыбу. Мужчины принялись развлекаться, свистеть ей со снастей и перегибаясь через борт. Несчастная, до смерти перепугавшись, гребла изо всех сил, стараясь уйти подальше от шлюпа.

— Она бы нас вполне устроила, — бросил Фенис Брауну, пялившему глаза на рыбачку.

Пираты обменялись похотливыми взглядами и направились к рулю, чтобы сказать пару словечек капитану.

Энн, согнувшись вдвое, перевесилась через окно своей каюты на корме. Ее снова рвало — вот уже несколько дней как ее не переставая выворачивало наизнанку.

— Ты злоупотребила азиминой, когда лечилась от похмелья, — уверял ее судовой врач.

Она и правда неумеренно прибегала к рвотному средству — настойке семян азимины, потому что ненавидела, когда у нее болела голова наутро после попойки, и не выносила, когда Мери, лучше всех умевшая пить не пьянея, над ней насмехалась. И все же надо было взглянуть в лицо действительности. Ее недомогание не проходило, и Энн видела тому совсем другую причину, вызывающую куда большее беспокойство.

Энн уже вытирала рот, когда с палубы донесся вопль. Кричала женщина.

«Мери!» — мелькнуло у нее в голове, и она бросилась к выходу.

С трудом проложив себе путь среди похабно гогочущих матросов, она замерла в первом ряду, ошеломленная открывшимся ей зрелищем. Прямо здесь, перед ней, Фенис, пристроившись между раздвинутых ног незнакомой женщины, трудился изо всех сил, а Браун крепко держал бедняжку, не давая ей вырваться.

— Хватит! — заорала Энн. — Отпустите ее!

Но матросы только громче засмеялись. Чья-то рука, схватив запястье Энн, потянула ее назад. Энн, разозлившись, обернулась, и ее недобрый взгляд встретился со взглядом Рекхема.

— Останови их, — потребовала она, хватаясь за пистолет.

Но Рекхем быстро отобрал у нее оружие и приказал, дохнув на подругу перегаром:

— Иди к себе в каюту и не мешай парням развлекаться. А может быть, тебе хочется, чтобы они проделали это с Мери или с тобой?

— Они не посмеют! И ты тоже! — возмутилась она.

— Энн Бонни не всегда и не всему может воспрепятствовать. Скройся с глаз!

Она развернулась и пошла прочь, зажав ладонями уши, чтобы не слышать криков рыбачки и этого свинского хохота. Перед тем как закрыть дверь своей каюты, она заметила Мери, печально глядевшую на нее с марса. Энн хлопнула дверью, хоть так дав выход своему гневу и негодованию и проклиная их бабскую трусость.

С наступлением вечера несчастную женщину усадили в ее каноэ. Даже Рекхем успел с ней позабавиться — Энн поняла это, услышав одобрительные выкрики и насмешки матросов, сопровождавшие его усилия. И когда Джон захотел вломиться к ней, она отказалась его впустить.

Тем временем мужчины открыли бочки с ромом, распотрошили запасы табака и стручкового перца, захваченные на шхуне, и теперь продолжали пировать.

— Открой, Энн! — твердил Рекхем. — Открой, негодница!

Возбужденный тон быстро сменился гневным. Энн не поддалась на уговоры.

— Раз ведешь себя как свинья, со свиньями и спи! — ответила она и сердито бросилась на постель.

Свернувшись клубком, Энн обхватила руками колени и глаз не сводила с двери, твердо решившись поцарапать Рекхема кинжалом, который держала под рукой, если он все же к ней вломится, несмотря ни на что.

Она вышла из каюты только глубокой ночью, потихоньку, чтобы не заметил рулевой, стоявший как раз над ней. Судно было погружено в безмолвие. Тишину нарушал только плеск воды о корпус. Энн пробралась на камбуз и стащила там кусок прогорклого сала и несколько сухарей. Голод не тетка, даже когда тебя смертельно тошнит…

Услышав какой-то шорох, она вздрогнула всем телом и резко обернулась, напряженно всматриваясь в окружавшую ее темноту.

— Это всего-навсего я, — прошептала Мери. — Я ждала тебя.

Энн бросилась ей на шею и расплакалась.

То и дело перешагивая через пьяных матросов, она вместе с Мери все так же бесшумно вернулась в каюту — ни к чему было привлекать внимание своего капитана.

— А где Рекхем? — спросила она, едва дверь за ними закрылась.

— У руля стоит, они с Девисом сменяют друг друга.

Горло у Энн снова сдавило рыданием. Яростно зажав рот кулаком, она заглушила плач.

— Как собаки, — шептала она. — Как бешеные псы. Я не могу, Мери, не могу терпеть того, что они делают, это мерзко.

— Это закон сильного, Энн, и ты ничего здесь не в силах изменить.

— А ты-то как можешь с этим соглашаться? Ты ведь женщина, какого черта! Она никогда от этого не оправится!

Мери вздохнула и крепче обняла свою дочь.

— Я еще и не такое вытерпела в свое время, Энн. Поверь, от всего можно исцелиться, если только хочешь этого.

Энн отстранилась от нее.

— А я вот не забыла, — сказала она.

— Чего ты не забыла?

— Моего отца. Я не помню, как он мной овладел, зато помню аборт, который по его приказу мне сделали. Я знаю, как от этого больно. В животе, в голове, в сердце.

У Мери комок встал в горле. Она снова потянулась к Энн и обвила ее руками. Энн не сопротивлялась.

— Ни один отец, достойный этого имени, такого не совершит.

— Однако он это сделал.

— Значит, он им не был.

— Кем?

— Твоим отцом.

Энн напряглась в ее объятиях:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Хочу сказать, что никто никогда не бывает лишь тем, чем кажется.

Мери сняла с себя нефритовый «глаз» и повесила его на шею Энн рядом с изумрудной саламандрой.

— Когда-то, — начала она, — давным-давно, жила-была одна маленькая девочка, которая мечтала о сокровищах. Клад был далеко за морями, и путь к нему открывало вот это украшение…

Дверь распахнулась, и слова замерли на губах Мери.

На пороге стояли Рекхем, Браун и Фенис, все трое — вооруженные пистолетами.

— На этот раз, — взревел Рекхем, — на этот раз я по горло сыт твоими капризами и вашими заговорами!

Мери инстинктивно бросилась между ним и Энн: