— У нее там заражение, — озабоченно проговорил доктор.

— То есть?

— Последствия выкидыша. Кусок плаценты не вышел.

— Это опасно? — спросил Корнель, как будто еще можно было сомневаться, глядя на выражение лица Кривоногого.

— Очень. Прежде всего надо помешать инфекции распространиться. Я прооперирую Мери и все почищу. Но ты должен знать. Если она и выкарабкается, мало надежды на то, что еще сможет рожать.

Корнель горестно покачал головой:

— Спаси ее. Остальное не имеет значения.

— У меня на борту для этого недостаточно иезуитского порошка^[13].

— Мы держим курс на запад. Завтра вечером будет виден остров Черепахи, — заверил его Корнель.

Кривоногий дружески положил руку на его культю:

— Я сделаю все возможное, но мне не нравится, как обернулось дело. Из-за раны на голове Мери потеряла много крови. Оперировать ее в таких условиях рискованно. Но и откладывать тоже нельзя.

— Ты знаешь, что я тебе полностью доверяю. Чем могу помочь?

— Молись, — ответил Кривоногий. — Молись, чтобы ветер не стих.

К счастью, их и на следующий день не покинула удача. Ветер продолжал дуть с прежней силой, судно быстро летело по спокойному морю. Кривоногий поднялся на палубу, чтобы предупредить Корнеля о том, что готов оперировать и требует его не беспокоить. Приказ был отдан, на судне воцарилась тишина, которую нарушали только одинокий человеческий голос и плач скрипки.

Корнель встал к рулю и, чтобы заставить себя держать курс, не сводил глаз с горизонта. Матросы вяло заступали на вахту, некоторые вместе с Никлаусом-младшим слушали песню, которая славила Мери. Их Мери.

У нее ни имени, ни оков —

Такой она родилась.

И только одной воле — ветров —

В жизни она поддалась!

За золотом в путь, за алмазами в путь

Отправилась Мери — и что? —

Ей столько крови пришлось хлебнуть,

Не выстоял бы никто.

Спусти-ка ты черный наш флаг к волнам:

Пусть скроет слезы ее и смех.

А если кто скажет о ней «она»,

Я сделаю дырку в любом из тех!

У братьев Раймон был чудесный дар трогать душу. Мери знала это и очень любила им подпевать, радуясь и удивляясь тому, что стала их музой.

Никлаус-младший подошел к Корнелю. Скрипка продолжала играть, надеясь, что мелодия проникнет сквозь переборки и придаст Мери сил, которых ей так недостает. Голос превратился теперь в еле различимый шепот, улетавший с пассатами.

— Как же долго, — только и сказал Никлаус, взяв подзорную трубу и всматриваясь в горизонт.

— Потерпи, — ответил Корнель. — Все будет хорошо, — уверенно прибавил он.

— А потом что мы станем делать? — тусклым голосом спросил Никлаус.

— Отправимся на поиски сокровищ. Ты же нашел координаты этого острова.

— Никакой это оказался не остров, а город, — вздохнул тот, ухватившись за подкинутую Корнелем тему, чтобы хоть как-нибудь отвлечься от мучительной тревоги.

— Город? Ты уверен, что не ошибся?

— Порт-Рояль, — отрывисто бросил Никлаус. — Я три раза перепроверил свои расчеты. Бенуа уверяет, что город был разрушен землетрясением в 1692 году, заново построен, чуть выше по побережью, потом снова уничтожен — на этот раз пожаром, шесть лет тому назад. Ну и как в таком случае отыскать место, где спрятан клад?

— Порт-Рояль — такое же знаменитое пиратское логово, как остров Черепахи, — объяснил Корнель. Он готов был до бесконечности рассуждать об этом с Никлаусом-младшим, лишь бы не думать о том, что происходит внизу. — Карта явно старая, это сразу заметно. Лучше всего нам отправиться на место… — продолжил он и осекся.

К ним с похоронным лицом шел помощник Кривоногого.

— Встань к рулю, — приказал Корнель старшему матросу, который стоял с ним рядом и вглядывался в небо.

Корнель с Никлаусом вместе бросились вниз — узнать, что там с Мери. Еще несколько мгновений, и они уже застыли у лазарета. Кривоногий вытирал о фартук окровавленные руки. Врач выглядел озабоченным, на лбу у него залегла складка.

— Она жива. Но очень слаба, и пока еще ничего с уверенностью обещать нельзя, — честно и безрадостно сказал он. — Заражение очень сильно распространилось, даже странно, что она так долго продержалась на ногах с этой дрянью внутри. Меня удивляет ее выносливость.

— В ней все удивляет. «Бэй Дэниел» идет со скоростью двенадцать узлов. Завтра мы будем на острове Черепахи.

Кривоногий одобрительно кивнул. Никлаус-младший упорно глядел в пол.

— Можешь зайти к матери, парень, но всего на несколько минут, только взглянуть. Она спит.

Никлаус мгновенно скрылся за полотняной занавеской.

— Какие у Мери шансы выжить? — шепотом спросил Корнель. Ему необходимо было это знать.

Лицо Кривоногого приняло выражение, ясно говорившее о том, что он не питает особых иллюзий. Корнелю показалось, будто в него выстрелили в упор.

Врач похлопал его по плечу.

— Лучше вели открыть бочонки с ромом, — посоветовал он, — и пусть матросы сегодня ночью напьются. Завтра тебе и Никлаусу будет легче взглянуть в лицо действительности.

Когда Никлаус несколько минут спустя вышел из лазарета, Корнель, посмотрев на него, зажал собственную боль в единственный кулак. Никлаус-младший плакал, безнадежно глядя прямо перед собой.

24

Эмма де Мортфонтен не дрогнула под злобным взглядом Уильяма Кормака. Она знала, что он не станет поднимать шума. Только не здесь. И не сейчас.

В церкви маленького городка Чарльстон в Южной Каролине было тихо, тишину нарушали лишь голос священника, произносившего надгробное слово, да сдержанные рыдания. Как ни старалась Энн Кормак держаться с достоинством, ей трудно было у гроба матери скрыть свое горе.

Они стояли по обе стороны от священника. Отец и дочь. По крайней мере, так их воспринимали все окружающие.

Мария Бренан умерла три дня тому назад, и Эмма де Мортфонтен нимало не раскаивалась в том, что помогла ей это сделать.

— Да как вы посмели… — проскрежетал Кормак, отведя ее в сторону сразу после того, как могилу засыпали землей.

— Успокойтесь, — холодно оборвала его Эмма. — На нас смотрят. Я не хочу, чтобы кто-нибудь вообразил, будто мы — любовники. Особенно сегодня.

— Уходите отсюда, — твердо сказал он. — Уходите немедленно или, Богом клянусь, я…

— Не надо клясться, Уильям. Вы прекрасно знаете, что у вас нет возможности поступать так, как захочется.

— Это вы ее убили. Я знаю!

— Попробуйте доказать, — усмехнулась Эмма. — Вам это никогда не удастся, дорогой мой. Возьмите себя в руки. Сюда идет ваша дочь.

— Я запрещаю вам… — начал Кормак, но не договорил и в бессильной ярости прикусил губу.

Ответом на его незаконченную фразу стала лишь циничная улыбка — и Эмма де Мортфонтен тут же отвернулась к Энн.

Кудрявые рыжие волосы, треугольное личико, решительный взгляд темных глаз — совершенно очаровательная девушка…

— Энн, милая моя Энн, — заговорила Эмма исполненным скорби голосом, сжимая ее руки, — как я потрясена этой трагедией. Вам, должно быть, страшно тяжело!

— Да, я очень горюю, сударыня, — призналась Энн. — Матушка была такой великодушной, такой безупречной. И все случилось так внезапно.

— В самом деле, внезапно, — согласилась Эмма. — Но ведь вы знаете, душечка моя, что всегда можете рассчитывать на мою нежность, какое бы горе вас ни тяготило. Никогда об этом не забывайте.