Эннекен де Шармон судорожно сглотнул, с изумлением и некой даже толикой восхищения осознав, что Эмма де Мортфонтен, пожалуй, и впрямь вполне на такое способна — ее взгляд и все ее поведение об этом свидетельствовали.

— Я и не знал, что вы настолько решительны, сударыня. Я весь — внимание, молчание и преклонение, — сказал он.

Эмма немного смягчилась и одарила его томным взглядом:

— А вот моя признательность, напротив, доставит вам удовольствие. Тем более что услуга, которую вы мне окажете, не противоречит вашим интересам.

— Я весь обратился в слух!

— Больдони, поручив вам переправлять мне его письма, заверил меня в том, что вы — человек честный. Мне надо с ним встретиться, но встретиться не у него дома и уж тем более не у меня. Если я открою свой особняк, всем станет тотчас известно о моем приезде.

— В моем распоряжении есть укромное пристанище на острове Лидо. Оно вас недостойно, но…

— Меня это вполне устроит, — заверила его Эмма. — Привезите туда ко мне Больдони. Только ничего ему говорите.

— Но мне вы объясните что-нибудь?

— Скоро объясню, — пообещала она. — Проводите меня, сударь. Я очень устала.

Он угодливо склонился перед ней — Эмме его поклон показался нелепым — и пошел провожать ее к гондоле.

Перед тем как выйти из дома посла, Эмма де Мортфонтен скрыла лицо под маской, а выйдя, тотчас с помощью Габриэля села в гондолу и без промедления отплыла.

* * *

Послание было кратким: «Сударь, приходите ко мне по нижеуказанному адресу. Мне срочно надо переговорить с вами о личном деле».

Больдони не стал терять времени, понимая, что Эннекен де Шармон не стал бы проявлять такую осторожность, если бы в этом не было необходимости.

После потрейского дела Корк бесследно исчез, и найти его не удавалось, несмотря на то что за поимку пирата были обещаны неслыханно, до неприличия огромные деньги. Нападения Форбена сделались еще более прицельными и свирепыми. Впервые его, Больдони, имя упоминалось в одном из писем Форбена к послу, и это заставило их прекратить какие бы то ни было действия. Они были в тисках, и тиски сжимались. Больдони и Шармон старательно избегали встреч, чтобы не дать повода к появлению слухов. Теперь достаточно было любой мелочи, любого незначительного пустяка, чтобы разразился скандал. Больдони, конечно, мог бежать, но это было бы равносильно признанию своей вины, и потому пока что он ограничивался тем, что тщательно уничтожал все улики, какие еще оставались, чтобы, когда настанет роковой час, все обвинения пали на одного только посла.

Он тайно прибыл по указанному адресу, попросил провести его к послу — и вскоре оказался в маленькой гостиной, где от горящего камина шло уютное тепло. И, едва войдя, замер у порога, донельзя изумленный.

— Вы? — только и сумел выговорить он, увидев ожидавшую его Эмму.

Эмма удобно расположилась прямо на ковре у потрескивающего огня. Она была хороша как никогда, поистине великолепна. Больдони догадался, что под черной накидкой, наброшенной на плечи, ничего нет, и залюбовался беленькой ножкой, игриво из-под нее выглянувшей.

— Идите сюда, ко мне, и садитесь рядом, гадкий мальчишка, — капризно надув губки, потребовала Эмма.

— Я вижу, сударыня, вы получили мою записку, — поспешив исполнить ее распоряжение, сказал он охрипшим от неистового желания голосом.

Рассыпанные по плечам светлые волосы, контрастируя с чернотой ее более чем легкого одеяния, придавали Эмме облик мадонны.

— Да, в самом деле, получила. И была раздосадована. Очень сильно раздосадована, — прибавила она. — Однако не по тем причинам, по каким представляется вам.

Эмма протянула ему руку для поцелуя, ухитрившись при этом незатейливом жесте едва ли не до бедер обнажить ноги. Больдони безотчетным движением повернул ее руку и прильнул губами к запястью. Эмма прикусила губу, чтобы не рассмеяться — очень уж забавлял ее алчный взгляд, устремленный на ее колени. Она с чувственной дрожью потерла коленки одна о другую и тихонько высвободила свою ладонь из руки Больдони.

— Та шпионка, о которой вы мне писали и которая якобы должна вас заменить… знаете ли вы, кто она такая? — глухо проговорила она.

— Она по-прежнему называет себя Марией Контини, однако у Балетти отзывается на имя Мери Рид.

Эмму захлестнул прилив ярости. Ярости, смешанной с наслаждением. Наконец-то Мери в пределах досягаемости, почти что у нее в руках!

— Расскажите мне все, — потребовала она, играя завязками, удерживающими полы ее накидки. — Я хочу знать все о ней, о нем, о них. Все! Понятно вам?

— Значит, это не вы ее прислали? — удивился Больдони.

— Я обещала наградить вас, если вы мне услужите, — прошептала Эмма. — Я всегда выполняю свои обещания. Мери Рид для меня как бельмо на глазу, хуже не придумаешь.

— Для меня тоже, — с горечью признался Больдони.

Эмма осторожно потянула за шнурок. Полы ее накидки чуть-чуть разошлись, показалась полоска молочной кожи, воспламенившая страсть Больдони. Он погладил щиколотку Эммы, двинулся выше, добрался до колена — и тут она его остановила.

— Это был задаток, — вкрадчиво шепнула она. — Остальное получите потом.

Больдони поспешил рассказать ей все.

Он ушел на рассвете, осчастливленный доверием, которым удостоила его любовница, и ублаженный ласками, которые она ему расточала.

— Тем хуже для тебя, Мария, — бормотал он, и морской ветер, подгонявший гондолу в сторону Венеции, уносил его слова, — тебе не следовало меня предавать и унижать!

* * *

Мери было так хорошо, она жила так чудесно и так безмятежно. Корнель с Корком поселились в заброшенном доме, вдали от нескромных взглядов. Мери что ни день отправлялась их навещать; она выбиралась из дворца через подземный ход, обманывая бдительность людей Больдони, которых тот разместил поблизости с целью наблюдать за ними — за ней и за Балетти. Она переодевалась в мужское платье, и никто не смог бы ее узнать. Ей нравилось проводить время с обоими друзьями. Они любили море. Слушая их разговоры о плаваниях, она с каждым днем чувствовала себя все ближе к сыну. И к Корнелю, хотя вот этого-то она признавать не желала.

— Никлаус-младший совершенно здоров, — сообщила Мери Корнелю. — Форбен пишет, он веселый и резвый.

— Почти три месяца уже, — вместо ответа проворчал тот, — три месяца как я заживо похоронил себя в этих четырех стенах. Сколько времени еще потребуется твоему маркизу, чтобы все закончить? Когда нас отсюда выпустят?

Мери вздохнула. Она понимала его томление и рада была, что они остались наедине и могут об этом поговорить. Корк отлучился, несмотря на запрет, — так сказал ей Корнель, едва она вошла, — он тоже уже не мог вытерпеть заточения.

— Посол свернул свою деятельность, а расследование дожа топчется на месте. У Форбена кончились доводы, которые он мог приводить своему королю, а Балетти ничего не может делать сам, в открытую. Имперцы думают, что Корк убрался куда подальше, к тому же у них и без того хлопот не оберешься. Эскадра Форбена им продохнуть не дает. Больдони ослабил слежку за нашим домом. Это означает, что он меньше ощущает угрозу. Стало быть, и вы тоже скоро вздохнете свободнее.

— Ты сказала «за нашим домом», — горестно заметил Корнель.

Мери подошла к нему поближе. Они были в той самой комнате, где Клемент Корк впервые пригласил ее поужинать. Нестерпимый зной, навалившийся на город с началом августа, здесь не чувствовался, но взгляд Корнеля, скользнувший по ее телу блуждающим огоньком, обжег кожу.

— Мне очень жаль, — произнесла она, нежно поглаживая его бороду, — мне очень жаль, что сейчас у тебя все сложилось так, как сложилось. Я ведь тоже совсем не того хотела.

— И чего же ты хотела, Мери Рид? — спросил он, целуя ладонь, замешкавшуюся у него на щеке. — Кто из нас должен был заменить Никлауса? Форбен или я?