— Эмма, — повторил Корк с ненавистью. — Самая продажная тварь, какую я в жизни встречал. У нее есть одна вещь, которую Балетти хотел бы забрать, а у него есть то, что нужно Эмме. Они заключили перемирие, чтобы сообща ими пользоваться, но Балетти никогда не смог бы объединиться с этой тварью. Она дьявольски красива, и она — воплощение не менее дьявольского зла. Черт возьми, Корнель, — внезапно сообразил он, — уж не хочешь ли ты мне сказать… Неужели клад, за которым она охотится, тот же самый, что занимал и твою башку? А Эмма — и есть та женщина, из-за которой ты так убивался в Кале?

— Одно ты угадал верно, — ответил Корнель, полностью теперь убежденный в искренности друга. — Я действительно собирался отправиться на поиски того самого клада. Вот только оплакивал я Мери Рид.

— Мери? — еле выговорил Корк, которому изменил голос.

И Корнель рассказал ему все с самого начала.

* * *

Эмма де Мортфонтен с силой метнула хрустальную вазу в огромное окно своего кабинета в Дувре. Все, что стояло и лежало на ее письменном столе — перья, чернила, вазы и бумаги, — отправилось следом. Габриэль, ее слуга, сменивший в этой должности Джорджа, ворвался в комнату с пистолетом в руке, решив, что на хозяйку напали. И едва успел пригнуться, спасаясь от бронзовой статуэтки, которой Эмма, живо развернувшись всем телом к двери, запустила ему в голову. После этого Габриэль счел благоразумным удалиться, плотно прикрыв за собой дверь. И тут же вторая статуэтка со всего маху ударилась в притолоку.

Когда под рукой у Эммы уже не осталось ничего, что можно было бы разорвать в клочья, швырнуть в стену или разбить, она дико, по-звериному взвыла от горя и отчаяния. Сквозь разбитое окно в комнату ворвался сырой ветер, закружил листки письма, которое она только что получила от Больдони. Один листок зацепился за шип красной розы, одной из тех, что стояли в вазе перед тем, как ее осколки разлетелись по навощенному паркету.

Эмма ринулась к листку бумаги, злобно рванула, смяла и растоптала его как раз рядом с тем ковром, где когда-то предавалась любовным утехам с Мери Оливером, своим робким и прелестным личным секретарем. Потом разрыдалась от ярости и, наконец, рухнула в кресло, совершенно измученная, выдохшаяся, растрепанная и с обезумевшими глазами. Балетти и Мери. Мери и Балетти. Их лица кружились в ее памяти, плясали, сплетались, ухмылялись, насмехаясь над ней. Это было невыносимо. Она затопала ногами, принялась лупить кулаками по чему попало, словно хотела разбить, расплющить их, и выла от боли, думая об этом невозможном союзе. Об этом предательстве!

То, что Мери хочет за себя отомстить, — понятно, Эмма этого ждала, она на это рассчитывала. И упивалась заранее, представляя себе Мери побежденной, сломленной, измученной, подавленной и уничтоженной потерей близких. Впрочем, Мери доказала, что она только об этом и думает, поскольку убрала Джорджа и мэтра Дюма. Эмма усмехнулась. Интересно, знает ли Балетти о том, что Мери убила его отца? Скорее всего, нет, вряд ли она этим хвасталась! Вернувшись после смерти Джорджа в дом бывшего прокурора, Габриэль нашел его бездыханным в тайном подвале. Эмма велела Габриэлю незаметно вынести оттуда сокровища, что слуга и сделал. Он использовал для этого древний подземный ход, который начинался в склепе, а чтобы ему никто не помешал, предварительно запер изнутри кабинет мэтра Дюма. Эмма почувствовала прилив удовольствия. Балетти все узнает. Она позаботится о том, чтобы его просветить, и скажет, что Мери пожертвовала мэтром Дюма ради удовлетворения своей алчности. Что она и его самого, Балетти, соблазнила с той же целью. А потом будет любоваться тем, как они поссорятся. Будет наслаждаться, помогая ему ее наказать. А затем уничтожит их обоих, окончательно уничтожит. Ее — за то, что заставила так долго ждать себя в Дувре, его — за то, что он посмел обладать Мери после того, как настолько жестоко ее, Эмму, оттолкнул. Дорого они заплатят за то, что сошлись!

Эмма думала, что смерти Никлауса и похищения Энн будет достаточно для того, чтобы сбить спесь с этой паршивой девчонки, но она ошибалась. Мери оказалась из той же породы, что и она сама, она хотела получить все, и даже больше.

Эмма снова завыла. Долгий крик, в котором не было ничего человеческого, взорвал давящую тишину, в которую весь дом погрузился, когда она впала в ярость.

Мери больше, чем когда-либо, была ее двойником. И Эмма, как никогда, ненавидела ее за то, что так любила. Как никогда хотела причинить ей боль. Пусть помучается. А Балетти пусть умоется кровавыми слезами, прежде чем сдохнуть.

Разразившись от отчаяния смехом гиены, она рывком вскочила и крикнула:

— Габриэль! Немедленно собери мои вещи! Мы едем в Венецию!

14

Вот уже два дня как Мери лихорадило и тошнило. Она знала, что не беременна, и решила, что недомогание вскоре пройдет. Вечером она легла в постель с неприятным ощущением, будто затылок у нее налит свинцом, и все тело болезненно ныло. Надо было бы сказать об этом Балетти, но весь тот день он казался ей таким озабоченным и рассеянным, что она не посмела его тревожить. Уснула мгновенно, ей даже показалось, будто она провалилась в постель и белые простыни затянули ее, словно трясина.

— Скорее, синьор, пойдемте к мадам Мери! — закричала с порога горничная, вломившись в мастерскую, где Балетти нередко занимался живописью.

Сунув кисти в стоявший рядом кувшин, маркиз бросился к двери.

— Она сегодня утром не встала с постели, и меня это удивило. Не в ее привычках отказываться от завтрака, — объясняла перепуганная служанка, еле поспевая за Балетти, который, задыхаясь, огромными прыжками взлетал по лестнице.

Ворвавшись в спальню, он тотчас отдернул полог кровати и в ярком утреннем свете отчетливо увидел смертельно бледное, изможденное лицо Мери. Положил руку на ее пылающий, мокрый от пота лоб. Мери еле слышно застонала. Балетти обернулся к девушке, в тревоге заломившей руки.

— Анна, вскипятите воду. Я сейчас приду к вам с лекарственными травами.

— Она опасно больна?

— Довольно опасно. Она без сознания. Слишком сильный жар. Мне надо выяснить, что она делала в последние несколько дней. Займитесь этим.

— Я спрошу Пьетро. Мадам Мери очень нравится с ним разговаривать.

Балетти кивнул и откинул одеяло с горячего и дрожащего тела Мери. Выслушал ее, ничего толком не поняв. Мери стонала и стучала зубами. Он разозлился сам на себя за то, что ничего не заметил, всецело поглощенный мыслями о письме, которое прислал Корк перед тем как отправиться к потрейскому берегу, где стоял имперский флот.

«Корнель рассказал мне всю правду о Мери Рид. Узнав то, что узнал я, вы будете потрясены так же, как был потрясен я сам. Не могу в нескольких строчках рассказать вам все, но позаботьтесь о ней как можно лучше, маркиз. Сами того не зная и не желая, вы обрушили на нее худшую кару, какую можно выдумать. Вскоре вы все узнаете. Молю вас, берегите ее. В том, что касается Форбена, все улажено, как вы того хотели».

Балетти раз сто прочитал и перечитал записку, пока не выучил наизусть. Эта истина, эти признания, которые он столько раз отказывался выслушать, теперь его терзали.

Наклонившись к больной, он поцеловал ее.

— Мери, любовь моя, — шепнул он, — кем бы ты ни была, не сдавайся.

Губы Мери дрогнули, по щекам поползли тонкие соленые струйки. Балетти наклонился к ней еще ниже, ловя ее дыхание.

— Никлаус, — простонала она, — я люблю тебя. Не уходи. Пожалуйста, не уходи.

У маркиза сжалось сердце. Позже, одернул он себя, все вопросы отложим до лучших времен. Оставил Мери наедине с ее страданиями и выбежал из комнаты, спеша приготовить лекарство, чтобы унять жар.

* * *

Форбен перевел Никлауса-младшего и Корнеля на «Красотку», стоявшую в нескольких кабельтовых от потрейского замка, в венецианском порту. Там к этому времени оставалась лишь горстка людей. Все остальные перебрались к нему на «Галатею», чтобы, когда потребуется, суметь дать отпор притязаниям имперцев.