На мгновение в его памяти всплыло лицо Эммы де Мортфонтен. Мария о ней упоминала. От ярости ему стало жарко, вдоль хребта поползла струйка нездорового пота. А что, если это и есть связь? А что, если Мери — шпионка, подосланная Эммой? Ведь той вполне могло захотеться проверить, насколько она может доверять своему лакею…

Он бесновался. Никто не вправе безнаказанно играть им, Джузеппе Больдони! Балетти может сколько угодно хвастаться, будто обо всем осведомлен, Больдони найдет другие способы переправлять письма — так, чтобы их не перехватывали. Он решительным шагом направился к дому, поднялся по лестнице и, войдя в кабинет, склонился над письменным прибором. Когда он обмакнул перо в чернила, рука его дрожала.

— Эмма де Мортфонтен, — прошипел он, — сейчас ваш лакей объяснит вам, что он обо всем этом думает!

* * *

Остаток дня Мери провела за осмотром своего нового жилища. Она намеревалась потратить на это несколько минут, однако час летел за часом, а она этого даже не замечала. Дом был огромным, со множеством залов для приемов, музицирования, чтения. И везде — мебель редких пород дерева, дорогие вазы и безделушки, опаловое стекло, слоновая кость, сердолик, драгоценные камни, резной хрусталь. Целые стены завешаны полотнами знаменитых живописцев. Великолепно передано настроение, восхитительно выписаны подробности. Галантные сценки, венецианские пейзажи, натюрморты, портреты. Взгляд Мери переходил от одной картины к другой, привлеченный точными деталями батальных сцен или прекрасно переданной воздушностью тонкой ткани. Она не уставала удивляться. Стулья и диваны, часы и столы, письменные приборы, ларцы и шкафы — ни один предмет здесь не резал глаз. Никогда еще Мери не доводилось видеть такой роскоши, даже при дворе короля Якова. Все вместе выглядело настолько гармоничным и совершенным, что от одного только взгляда на это убранство охватывал покой. Повсюду веяло ароматами апельсиновой кожуры и мускуса, столь непохожими на обычный для всех прочих домов запах воска. Что же касается множества стоявших здесь книг, Мери не могла не заметить драгоценных переплетов, миниатюр и буквиц. Софокл и Аристотель соседствовали с Корнелем, Расином и Мольером, Рабле — с Эразмом, а Парацельс — с Шекспиром. Раскрытый на пюпитре анатомический атлас предлагал взгляду зрителя красочные таблицы с подробностями человеческого тела; мифологический бестиарий на другом — свои роскошные иллюстрации; а на страницах фолианта, покоящегося на третьем пюпитре, расцветали бутоны роз.

Уже позвонили к ужину, а она не все успела осмотреть даже на первом этаже.

— Мне показалось, многие из ваших статуэток — старинные, — сказала Мери, усевшись за стол. Весь день она не видела маркиза.

— Они и в самом деле очень старые, даже древние. Одни прибыли из Персии, другие — из Китая и прочих стран Азии. Для того чтобы изучить все сокровища этого дворца, вам понадобится не один день и даже не одна неделя. Моя семья собирала все это в течение двух столетий, и мне потребовалось бы по крайней мере столько же, чтобы налюбоваться и пресытиться ими.

Мери насмешливо улыбнулась:

— Для того чтобы достичь столь преклонного возраста, вам надо быть волшебником.

— Иные истины ускользают от людского понимания.

— Истина, сударь, заключается в том, что мы смертны, какая бы судьба ни была нам уготована, — заверила она Балетти, отгоняя от себя мысль о мэтре Дюма и его удивительном долголетии.

— Верьте в это, Мария. Пока что.

— Уж не скрываете ли вы бессмертие в той комнате, куда мне запрещен доступ? — спросила она.

— Возможно. А вы ее отыскали?

— Одну из дверей я открыть не смогла, думаю, это она и есть. Достаточно было бы любой из этих безделушек, чтобы сделать баснословно богатым любого вора. Ваше богатство кажется неисчислимым. Неужели вы прячете что-то еще более драгоценное?

Его взгляд стал печальным:

— Я не прячу от вас, душа моя, ценности. Я просто убрал подальше от вас единственный предмет, на который слишком опасно смотреть и к которому слишком опасно прикасаться.

— Будет вам! Вы храните эту тайну только для того, чтобы потчевать ею меня, — поддразнила Мери, надеясь, что он себя как-нибудь выдаст.

— Держитесь подальше от этой двери, Мария. Вскоре, надеюсь, я расскажу вам все, что знаю об этом. Сейчас еще не время.

— Мне не нравится терпеть танталовы муки, — заявила она, глядя прямо в его черные глаза.

— А я думаю, что нравится, иначе вы остались бы в монастыре и не перебрались бы сюда!

У Мери тотчас заполыхало в низу живота, и она пожалела о том, что попыталась спровоцировать маркиза.

10

Щеки господина Эннекена де Шармона, и без того испещренные красными прожилками, побагровели от негодования.

— То, о чем вы сейчас рассказали мне, дорогой мой, весьма неприятно. И вы утверждаете, что у Балетти есть доказательства нашей вины?

— Я потребовал их у него назавтра же после нашей тягостной встречи.

— Разумеется, — проронил посол и тотчас прибавил: — Вы от этого оправитесь. Хотя должен признать, что ваша Мария…

Под недобрым взглядом Больдони окончание фразы застряло у него в горле.

— У Балетти действительно есть список наших дел с указанием сумм, которые были нами за это получены.

— Этого недостаточно для того, чтобы нас обвинить. Ему еще потребуется свидетельство Корка.

— Давайте его устраним, — предложил Больдони.

— Еще не время. Я предпочел бы, чтобы он защищал наши интересы как можно дольше. Мы всегда успеем это сделать, если Балетти нарушит слово, которое он вам дал.

— Как вам будет угодно. И еще одно. Вы помните Эмму де Мортфонтен?

Посол безнадежно вздохнул:

— Разве ее забудешь? Она самая красивая женщина из всех, каких мне довелось встретить.

— По причинам, так и оставшимся мне неизвестными, она перед своим отъездом из Венеции попросила меня неотступно следовать за маркизом де Балетти, сделаться его тенью и постоянно сообщать ей о малейших его поступках, обо всем, что только он предпримет.

— Еще одна соблазненная им особа старается женить его на себе! — развеселился Эннекен де Шармон. — Даже как-то странно, что он не поддался ее чарам и предпочел ей Марию Контини. Не то чтобы она не была красива, поймите меня правильно, — тотчас поправился посол, не желавший обидеть Больдони, — но рядом с Эммой Рид…

— Что за имя вы назвали? — вскинулся Больдони.

— Эмма Рид. А вы не знали? Она вторым браком была замужем за очень известным в Европе судовладельцем Тобиасом Ридом. В Венеции она представлялась Эммой де Мортфонтен.

— Как-то вечером Балетти назвал Марию именем Мери Рид.

— Правда? Я ничего об этом не знал. Это имеет какое-то значение?

— Ни малейшего, — отмахнулся Больдони. — Это лишь подтверждает подозрения, которые у меня были. Не могли бы вы оказать мне любезность передать вот это письмо Эмме де Мортфонтен? Балетти перехватил все те, которые я посылал ей прежде. Мне хотелось бы, чтобы это письмо до нее дошло.

— Насколько я понимаю, вы думаете, что вам нашли замену? — мгновенно сообразил посол.

— Будем считать, что моя гордость несколько затронута. Разумеется, я рассчитываю на вашу скромность, — требовательно произнес Больдони, сильно раздосадованный тем, что пришлось сделать подобное признание такому неприятному человеку.

— У меня множество недостатков, дорогой мой, но, в противоположность господину Балетти, который вас так подло обманул, я верен в дружбе. Никто не узнает того, что вы мне доверили. Это письмо уйдет и достигнет адресата. Но скажите, между нами, что вы получили от Эммы в обмен на эту маленькую услугу?

Больдони вздохнул:

— Обещания! Одни только обещания.

— Но любое из них сделало бы и короля более услужливым, чем лакей. Я, не споря, соглашаюсь с этим, — заверил посол. — Нам остается только надеяться, что Балетти удовольствуется Марией. Это даст нам веские основания надеяться и на то, что наши мечты обернутся реальностью.