Шлюпка доставила ее на берег вместе с матросами, которым поручено было известить клиентов судовладельца о прибытии корабля. Мери простилась с ними на набережной.

Она перешла площадь Сан-Марко, спугнув стайку голубей, которые немного покружились в воздухе и снова опустились на землю чуть поодаль. Мери проводила их взглядом, в то же время всеми чувствами впитывая прелесть вставшей перед ней картины, жадно втягивая нахлынувшие на нее со всех сторон сладкие и соленые запахи.

Ей хотелось есть и пить. Голод и жажда требовали горячего хлеба, розового вина, сочного мяса и жизни. Больше всего — жизни.

Мери прибыла сюда, как оказалось, в самый разгар карнавала. Все кругом были причудливо наряжены, лица скрывались под масками. Она заметила оркестр, который заканчивал настраивать инструменты в аркаде Дворца дожей. Коломбина и Арлекин живо и выразительно разыгрывали сценку любовного поединка, а собравшаяся вокруг толпа отпускала шуточки и смеялась. Мери ничего не понимала, музыка итальянской речи звучала в ее ушах журчанием родниковой воды. Затем оркестранты грянули тарантеллу. Длинная подвижная цепь танцующих, хохоча и припрыгивая в такт неистовой музыке, дрогнула, стронулась с места и понеслась, беспрерывно извиваясь, подобно змее, между опорами аркады и снова возвращаясь к центру площади. Повсюду начали вспыхивать огоньки. Только что подали сигнал к началу праздника, и Венеция зажигала свечи под сводами зданий, в стрельчатых окнах, в выступах-фонарях, нависающих над нижними этажами.

Оглушенная, захмелевшая Мери тоже принялась смеяться; пляшущая змея затянула ее в свой хоровод, как когда-то Никлаус-младший увлекал за собой в танец щенка Тоби. На помост выкатили бочки с вином, вытащили из них затычки.

Не прошло и часа, как площадь превратилась в огромный зал для игр, куда приглашена была лишь нечистая сила. Кругом были одни только причудливые костюмы, маски и моретты — украшенные перьями полумаски, — сквозь прорези которых глаза насмешливо рассматривали ненакрашенное лицо Мери и ее одежду, как будто это и были самые удачные карнавальные грим и наряд. Среди всех этих крючковатых носов и лунных ликов она и сама словно утратила облик, утратила личность.

В конце концов, совсем захмелев, она уснула в подворотне.

Проснулась она поздним утром. Над улицами стлался туман, рожденный водами лагуны, и Мери почувствовала, что замерзла, проголодалась и все тело у нее затекло. Потянувшись к поясу, она, не удержавшись, выругалась: висевший там кожаный кошелек ночью пропал. Обнаружив это, Мери мгновенно протрезвела. Надо же было так глупо себя повести! Вот дура! Это она-то, у которой до сих пор никому не удавалось ни пенса украсть, теперь обогатила итальянского воришку! Поспешно стянув сапог, Мери проверила сохранность той части своих сбережений, которую всегда из осторожности там держала. «Что поделаешь, — смирившись, подумала она. — Пойду к какому-нибудь банкиру и попрошу его связаться с моим нотариусом в Бреде».

Оглядевшись по сторонам и убедившись в том, что никто за ней не наблюдает, она снова натянула сапог и поднялась.

Туман становился все плотнее. Кое-где сквозь него с трудом пробивался свет фонарей. Мери дрожала, хотя и куталась в теплый плащ: январский холод давал о себе знать.

Откуда-то потянуло жареным мясом, и Мери пошла на запах, сжимая в кулаке рукоять кинжала Никлауса. Толкнула дверь трактира, где уже царила суета. Лопоча на весьма приблизительном итальянском, она вроде бы кое-как сумела втолковать трактирщику, отчаянно жестикулирующему толстяку, чего ей хочется. Тот насильно усадил ее за стол и притащил тарелку с целой горой пасты — так здесь называли макароны, — вершину которой украшало яйцо. Мери попросила принести ей мяса.

— Buono!^[6]

— Надо как можно скорее выучить итальянский! — сердито и довольно громко проворчала она, втыкая вилку в эту гору теста.

— Англичанин?

Она не видела, кто задал вопрос, поскольку в это время отчаянно сражалась с макаронами, пытаясь как-нибудь укротить их и насытиться.

Мери подняла голову. Напротив нее сидел темноволосый парень лет тридцати и посмеивался, глядя на ее неуклюжие усилия. Он был довольно привлекателен, хорошо сложен, с веселыми черными глазами на широком лице с тяжелой нижней челюстью. Взяв в одну руку ложку, в другую — вилку, незнакомец показал ей, как выпутаться из затруднения.

— Спасибо, — коротко поблагодарила она.

Доев свою порцию, незнакомец встал, насмешливо раскланялся и, повернувшись к Мери спиной, направился к выходу. Она почувствовала к нему благодарность: не слишком-то ей сейчас хотелось вступать в разговоры. Впрочем, выпив несколько стаканов легкого вина, она заметно приободрилась, вследствие чего решила немедленно прогуляться по городу и попытаться найти ориентиры, упомянутые матросом с корабля, на котором она приплыла в Венецию. Вскоре Мери осознала, что, для того чтобы довести дело до конца, ей потребуется куда больше времени, чем она рассчитывала.

Эти венецианцы трещали так быстро и были так словоохотливы, что понять их было почти невозможно. Проследить за жестами — немыслимо. Каким же образом, в таком случае, ей хоть что-нибудь разузнать насчет этого самого Балетти? К тому же она по-прежнему была совершенно уверена в том, что сын мэтра Дюма был таким же маркизом, как сама она — придворной леди!

Хотя Мери на каждом углу и замирала в восхищении перед красотой этого города, покоящегося среди лагуны подобно цветку водяной лилии, ей вскоре прискучило блуждать по незнакомым улицам, постоянно оставаясь настороже, опасаясь всех и каждого, никому не доверяя и не переставая сжимать рукоять шпаги.

Не раз ей казалось, будто кто-то ее выслеживает, наблюдает за ней. Ее дворянское платье истрепалось и запачкалось. Никто ее не задевал, но она не сомневалась в том, что оружие и таящий угрозу взгляд куда вернее отваживали желающих к ней приставать, чем наряд. Слишком хорошо она знала, что, как бы ты ни был беден и удручен, всегда найдется кто-нибудь еще более обнищавший и отчаявшийся.

Четыре дня подряд она бродила так по Светлейшей республике, замирая у дворцов: достаточно было взглянуть на одни только фасады, чтобы начать предаваться грезам о том, какие сокровища за ними скрыты и сколь роскошны сады во внутренних двориках. Ей нравилась мысль о том, что по городу можно плавать, и, несмотря на незнание языка, она чувствовала, что это место, промежуточное между морем и землей, внятно говорит с ее душой, трогает ее сердце. И все же она очень устала. Куда бы она ни забиралась, устраиваясь на ночлег, везде приходилось быть настороже. Никогда ей не доводилось жить в такой непрестанной тревоге. Однако выбора у нее не было. До того как Мери в первый же свой вечер здесь напилась и рухнула где пришлось, в ее намерения входило снять где-нибудь комнату. Теперь, когда она лишилась вместе с кошельком части своих сбережений, об этом и думать было нечего. Несколько раз она пыталась это сделать, но итальянцы, проявляя куда больше хитрости и дальновидности, чем лондонские жители, требовали плату вперед, а у Мери недоставало средств утолить их алчность. Согласись она на их требования, и месяца бы не прошло, как от ее денежных запасов ничего бы не осталось. Ей удалось отыскать банкира, понимавшего по-французски, но тот, выслушав ее сетования, тем не менее отказался ссудить ей денег немедленно. А если она станет ждать, пока он напишет в Бреду, получит в ответ подтверждение и сможет выплатить ей остаток суммы, причитающейся за продажу трактира, то, скорее всего, умрет от холода и голода, так ничего и не дождавшись.

Стало быть, следовало найти другой выход. И побыстрее. Иначе все ее усилия окажутся напрасными. Эта необходимость не только не привела ее в уныние, но, напротив, подстегнула.

Через неделю она в конце концов набрела на маленький домик, чьи неизменно запертые ставни позволяли предположить, что он, если и не покинут окончательно, то, по крайней мере, сейчас пустует. Фасад потихоньку осыпался, кое-где ставни слетели с петель. К двери дома вел маленький, укромный канал.