— Я согласен тебе поверить, Том, — сказал Корнель. — Но не простить. Благодаря этому письму Эмма напала на след Мери, убила ее мужа и похитила ее дочь.

— И ты считаешь, что должен ее пожалеть и отомстить за нее? — Том смерил Корнеля взглядом. — После всего зла, которое она тебе причинила? Насколько мне известно, это ее дела, не твои! И до сих пор у нее не было ни малейшего желания тебя в них вмешивать.

Мери почувствовала, как в животе у нее все сжалось. Волна ярости разбилась о стену справедливых слов, брошенных Томом.

— Ну хватит! — решительно оборвал его Корнель, увидев, как побелела Мери. — Прав ты или нет — значения не имеет. Лучше помоги нам исправить то, что еще можно исправить. Тебе известно, куда Эмма увезла девочку?

— Откуда мне знать? Убей меня, если хочешь, от этого ничего не изменится.

— Изменится, — не выдержав, возразила Мери. — Мне от этого станет легче!

— Подожди, Мери, — остановил ее Корнель. — Подожди.

Их взгляды скрестились. Мери опустила пистолет.

— Пойдем со мной, — сказала она. — Нам надо поговорить. А ты, если только попробуешь шевельнуться…

Она не закончила свою угрозу. Том с ледяной усмешкой посторонился, чтобы ее пропустить. Когда Мери с Корнелем поднялись по лестнице, он прислонился к каменной стене, потом медленно сполз вдоль нее, чтобы сесть прямо на земляной пол. Голова у него болела мучительно как никогда, виски сдавило, точно обручем.

— Он мой друг, Мери. Я не могу допустить, чтобы ты пристрелила его, не дав ему и слова сказать в свою защиту.

Закрыв и заперев на задвижку дверь, ведущую в погреб, они вернулись в маленькую гостиную.

— Я понимаю. Но если он обманывает, Никлаус не будет в безопасности на «Жемчужине».

— Я буду рядом и присмотрю за ним. Несмотря ни на что, я доверяю Тому. Кто мы такие, чтобы отказать ему, не дать еще одной попытки? Разве нам самим никогда не случалось обманывать, красть, убивать?

— Это верно, — признала Мери.

Одно из окон гостиной выходило в сад, где Никлаус-младший играл со спаниелем. Сюда доносился его смех. Мери смотрела, как играет с собакой ее сын: в точности как с Тоби в Бреде. На мгновение можно было поверить, будто время остановилось.

Она вздохнула. Ей хотелось бы раствориться в легкости этого мгновения, но она была не способна на это. В ее душе царило смятение. Лицо Сесили снова возникло у нее перед глазами. Мери повернулась к Корнелю, который тем временем успел разлить по стаканам тимьяновую настойку.

— Он останется жить, и я буду доверять ему так же, как ты. При одном условии.

— Каком же?

— Если он не имеет никакого отношения к смерти моей матери. Моя истинная жажда мести зародилась тогда. Посмотри на Никлауса, — прибавила она.

Теперь ее сын подставлял лицо собаке, которая радостно его вылизывала.

— Я никогда не смогу простить Ридам того, что они украли у меня детство, и точно так же не прощу Эмме, что она изуродовала его детство. И все же, когда я вот так вот смотрю на Никлауса-младшего, я думаю, что лучше было бы обо всем забыть. Что жизнь везде может начаться заново. При условии, что сможешь отказаться от ненависти. Что, если это и был последний секрет Сесили? Ее последняя уловка на пороге смерти. Уйти, улыбаясь. Налегке.

Мери залпом опрокинула протянутый ей стакан. В груди у нее потеплело. Но не в душе.

— Я не могу, Корнель. Не могу смириться. Не могу воспринимать забвение как избавление. Мне необходимо убить призраков, преследовавших мою мать, и моих собственных. Только тогда я смогу думать о будущем Никлауса-младшего и Энн. Если Том виновен, я должна вынести ему приговор.

— Понимаю. Но вспомни, что нет таких страданий, каких не могли бы исцелить любовь и терпение. Может быть, Сесили и простила бы. Делай, что должна сделать, Мери, но делай это, помня о том, что мне тяжело тебе это позволить, — заключил Корнель.

И посторонился, пропуская ее.

Мери снова спустилась в погреб. Одна. Корнель не хотел, чтобы его присутствие повлияло на события, изменило доводы Тома. Он сел на стул против двери, которая так и осталась открытой. Настороженный. Встревоженный. Собранный.

Человек в Черном сидел на прежнем месте. Он не двигался, только пальцами шарил в пыли, коротая время. Боль в висках сделалась такой беспросветной, что лоб у него сморщился, глаза сощурились. Образ Сесили его терзал. Сесили кружилась перед ним в красном платье. Все быстрее и быстрее.

— Я знаю, что ты тогда соврал, — спокойно сказала Мери. — Тебя, и только тебя, тебя одного Тобиас пустил по моему следу.

— Да, это правда, — признался Том.

Ему тоже вдруг захотелось, чтобы все это закончилось, прекратилось. Ему надо было узнать, что скрывалось за этой картинкой. Слишком мучительно было ее нестерпимое присутствие в его пустой голове. Словно она хотела всю ее собой заполнить, словно она была смыслом его существования.

— Тобиас Рид велел мне вас уничтожить, твою мать и тебя. Для этого я и взломал вашу дверь. Я сдавил ее шею, думая, что она спит… — продолжал он.

Мери почувствовала, как ее палец сам собой напрягся на спусковом крючке пистолета, направленного на Тома.

— …Но я не убивал ее! — солгал Том. — Когда я пришел к вам, она была уже мертва. Поверь, я сожалел об этом.

— Почему? — недобро усмехнулась Мери. — Тебе хотелось посмотреть, как она умирает?

— Я знал ее. Знал раньше. До того дня, когда был ранен и потерял память. Она была частью моего прошлого. Я был в этом совершенно уверен с той минуты, как ее увидел. И с тех пор это не переставало меня преследовать. От прошлого у меня осталось только это. И еще мое имя: Том.

— Том… Так звали моего отца.

Человек в Черном побледнел:

— Твоего отца?

— Он пропал вскоре после моего рождения. Ни Сесили, моя мать, ни капитан корабля, на котором отец был матросом, так и не узнали, что с ним случилось. Он больше не вернулся, и Сесили растила меня одна. До того дня, когда ей удалось пристроить меня в семью Рид, ссылаясь на кровное родство. У нас не было выбора, иначе нам было не выжить.

— Твоего отца… — повторил Том, потрясенный открывшейся ему очевидностью, а боль, словно бушующая волна, завладела шрамом и терзала его.

Он поднес руки к вискам, стиснул их, словно хотел раздавить ладонями голову, закрыл глаза, и из глотки его вырвался горестный вой, долетевший через открытую дверь до слуха Корнеля. Мгновенно тот бросился к лестнице и скатился по ступенькам в погреб.

Мери стояла там, неподвижная, растерянная, ошеломленная этой болью, не понимая, что за ней кроется, что в действительности таится за маской человека, потерявшего память.

Теперь воспоминания настигли Человека в Черном. Казалось, они хотели бросить правду ему в лицо, наказать его этим. Всего лишь вихрь бешено кружащихся картинок, мучительных, нестерпимых. Сесили в летящем вокруг нее красном платье, с младенцем на руках. Сесили приближается к нему, чтобы поцеловать и пожелать удачного дня. Поскрипывание мачт в порту, к которому он направляется, посвистывая. Выскочившие откуда-то грабители. Их угрозы и его отказ отдать им деньги. Треск в голове, которая лопается, словно переспелый плод… А потом снова Сесили. Сесили с улыбкой притягивает его к себе, словно молит любить ее, счастливая оттого, что он наконец вернулся. Его собственные руки, большие жесткие мозолистые руки, не желавшие признавать эту истину. Его руки, которые сжимали, стискивали, сдавливали шею Сесили до тех пор, пока не заставили ее замолчать.

Боль сделалась уже совершенно непереносимой, раздирала ему душу и тело. Он повернул голову к Корнелю, застывшему на ступеньках, потом со всей силой отчаяния устремил взгляд на Мери.

Он не сможет с этим жить. Нет, не сможет! Он закрыл глаза. Потом разом распрямился и с оглушительным ревом бросился навстречу оружию, которое одно могло дать ему избавление.

Мери выстрелила. Выстрелила в упор, инстинктивно нажав на спусковой крючок, защищаясь от нападения.