– Ну, заходь, – подтолкнула женщину служанка.

Но Анна будто приросла к полу. Ноги не хотели её слушаться, а сердце вдруг забилось так стремительно, будто готово было выскочить из груди.

– Вот глупая, – пристыдила она себя, собираясь с духом.

Но тут дверь сама распахнулась, и она услышала с порога, то ли стон, то ли крик:

– Боже мой, Анна!

И тут произошло то, что ей обещал доктор Капилло:

– Не отчаивайтесь, Анна, – сказал он ей однажды. – Память может вернуться к вам так же неожиданно, как и исчезла.

Ещё не поднимая головы, Анна уже знала, что перед ней стоит её отец.

В одну секунду вся её жизнь пронеслась перед глазами, и она вспомнила её всю до мельчайших подробностей. Она отчётливо увидела себя красиво одетой маленькой девочкой, которая, стоя за праздничным столом, повторяет за своими родителями субботнюю молитву:

– Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка Вселенной, по воле которого существует всё!

Потом перед ней возник образ матери, зажигающей, как всегда, в одно и то же время (за двадцать минут до захода солнца не раньше и не позже) субботние свечи, а она сама, прикрывая по традиции глаза руками, подходит к отцу под благословение.

– Да благословит тебя Господь, и охранит тебя. И будет к тебе благосклонен. И помилует тебя. И пошлёт тебе мир! – торжественно говорит отец, возлагая обе руки на её голову. А вот мать, завернув её после купания в большое полотенце, укладывает в кроватку и целует в лоб.

Вот другая картинка: строгая госпожа Бетя, её учительница по музыке, в который раз заставляет её переигрывать гаммы, а она с нетерпением смотрит в окно, где её дожидаются соседские дети, сёстры Гарковенко, чтобы вместе идти на море.

А вот…, сердце Анны почти замерло, вот её Николай, гневно спорящий с раввином, который отказался сочетать их законным браком по закону Торы, на чём настаивала Анна:

– Да, Бог дал именно вам, евреям, Закон, – отчётливо услышала она дорогой для себя голос, – но не для того же, чтобы вы запрятали его в своём ковчеге, а для того, чтобы вы оповестили о нём всему миру! Неужели вы не понимаете, что только у дикого первобытного племени может быть свой, личный божок. А истинный бог, он один на всех, мы все его дети! И если я – человек, верующий в единого Бога, Творца Вселенной, то почему я не могу сочетаться браком с девушкой, которую люблю больше жизни только потому, что родился русским, а не евреем?!

– Аннушка… Девочка моя! Не может этого быть! – не веря своим глазам и задыхаясь от радости, банкир бросился к дочери. Но та сделала шаг назад и, как оружие, выставила перед собой руку.

– Где мама? – глухо спросила Анна, и сама не узнала своего голоса.

Йосиф Гурович опустил голову.

– Мамы больше нет, дочка.

Острая боль пронзила голову, ослепила. Пошатываясь, с трудом удерживая равновесие, Анна повернулась и пошла к выходу.

– Куда же ты! Постой, Анна!

– Прощайте, сударь, – не поворачивая головы, тихо ответила женщина.

– Аннушка, дочка, ты не можешь так уйти! Ведь я твой отец! – с отчаянием крикнул ей вслед Гурович, беспомощно протягивая к ней руки.

Анна молча открыла дверь, спотыкаясь и едва удерживая равновесие, спустилась по лестнице, и вышла на улицу. Там силы совсем оставили её и, облокотившись о стену дома, она сползла вниз на землю, обхватила голову двумя руками и тихо завыла:

– А-а-а!

Дверь неожиданно открылась, и на порог выскочила Стефа.

– А ну, вертайся назад, – сердито крикнула она ей. – Это что ж такое – с родным отцом такие разговоры разговаривать! Где это видано! Вертайся, тебе говорят!

Но Анна только отрицательно качнула головой. Она чувствовала, что ещё немного, и она лишится чувств.

– Ах, ты ж бессовестная-пребессовестная, – взяв руки в боки, стала стыдить её старушка. – Другая бы, молилась на такого отца, он ведь у тебя святой человек! А эта… – с негодованием взглянула она на неё, от возмущения не в силах продолжить фразу.

– Как вы сказали? – переспросила Анна, отнимая руки от лица. – Святой? Она минуту недоумённо смотрела на старушку широко открытыми глазами, и вдруг дикий смех сотряс всё её тело.

– Святой! Святой! – повторяла она, как безумная, корчась от смеха, в то время как слёзы заливали ей лицо.

– Да что же это такое деется? – растерянно запричитала бедная женщина. – Что же это такое деется, скажите мне, пожалуйста? Подойдя к Анне, она опустилась рядом с ней на землю и, обняв, заплакала сама.

– Ну, что ты, дитятко? Господь с тобой, зачем же так убиваться? Дай бог, всё образуется, – нашёптывала она ей на ухо, гладя по голове.

Простые ласковые слова успокаивающе подействовали на несчастную. Она поднялась и, помогая встать старушке, устало сказала:

– Этот святой, бабушка, разрушил всю мою жизнь. Лишил мужа, отправил на тот свет мою мать, оставил сиротой мою дочь. Он выбросил меня на улицу, в чём я стояла, и если я сейчас жива, то это только благодаря божьей милости и доброте чужих людей. Вот так.

– Не верю, – твёрдо отрезала преданная старушка. – Ни одному твоему слову не верю!

– Не верите, так спросите у своего хозяина! – гневно сверкнула глазами Анна и, развернувшись, побежала прочь.

– А-я-я-яй, – заголосила старая Стефа, схватившись за голову. – И что же это такое деется, я вас спрашиваю?

Анна не помнила, как добралась домой. Рыдания душили её, а пробудившиеся воспоминания жгли душу. Картины прошлого, одна страшнее другой, вставали перед её глазами: отъезд Николеньки и жгучая боль от разлуки с мужем, запах ладана и скорбные лики на иконах в свете свечей. Николай настоял на том, чтобы их любовь всё же получила божье благословение и после отказа раввина узаконить их брак, повёл любимую под венец в православный храм. Батюшка совершил над ней обряд крещения, и они венчались в маленькой местной церкви, где Николенька надел ей на палец золотое колечко с трогательным изображением голубя и голубки, удерживающих в своих клювиках колосок. Перед самым отъездом мужа Анна узнала, что у них будет ребёнок, и это изображение стало символичным.

– Аннушка, – попросил Николай. – Давай, если у нас родится девочка, назовём её Марией, в честь моей матери. Она у меня замечательная, и это имя принесёт ребёнку счастье. Так они расстались, договорившись о том, что в первый же его приезд домой они сообщат родителям о своём браке.

Потянулись долгие дни разлуки. Анна тосковала по мужу, беспокоилась о его судьбе и с трепетом прислушивалась к зарождающейся в своём теле новой жизни. Молодая женщина вспомнила, каким злобным и торжествующим было лицо её отца, когда он сообщил ей трагическую весть: Николенька, её муж и отец её будущего ребёнка, погиб в сражении, и уже никогда-никогда им не быть вместе! Мир рухнул в одночасье, ведь она потеряла не только мужа, но и своего отца, которого раньше любила и почитала: человек, бросивший ей в лицо страшное известие с радостной усмешкой на губах, не мог быть её отцом. Она бросилась из дома, осыпаемая его проклятиями, с разбитым лицом и, не разбирая дороги, побрела, куда глаза глядят. Ноги едва слушались её, голова кружилась, перед глазами плыли огненные круги, и в какой-то момент, потеряв сознание, она упала навзничь прямо на мостовую. Что было с ней потом, она не помнила. Ни как её подобрали мортусы[7], ни как, приняв за покойницу, погрузили на телегу поверх груды мёртвых тел и повезли на окраину города, где для жертв чёрной смерти* была вырыта большая общая могила. Эпидемия чумы в 1812 году охватила весь юг России, в том числе и город Николаев, где жила семья Анны.