"Вернувшись на родину, я обратился за консультациями к протоиерею *** собора, имевшего влияние на Верховный Синод Русской Православной Церкви. Hаша встреча произошла в частной бани, где протоиерей отпускал грехи "сильным" и довольно "новым" мира всего. Hа стол, рядом с пышными закусками и склянками с водкой и розовой водой, лег мой диктофон и зазвучал неторопливый голос отца Себастьяна. *** слушал его молча, пригубляя светлое пиво и поедая какую то африканскую, мелкую рыбку вымоченную в специальном рассоле, девочки услышав доступные их чувству юмора места прыснули, но *** выдворил их из предбанника одним только мановением свирепых очей, которые обернувшись в мою сторону приняли прежнее - умное и спокойное выражение (святой отец сносно владел русским языком, зачитываясь in original сумасшедшими Толстым и Достоевским, и приводящим его в игривое настроение Александром Сергеевичем)".
И когда его голос смолк, он продолжал смотреть на меня.
Это означало, что я должен стать двойным агентом, в нагрудном кармане моего пиджака неприметно вращал микропленку портативный рекордер, вся наша беседа старательно записывалась на цифровой носитель способный поместить тысячу Мб информации с качеством звучания чуть не достающим качества записи в студии. Я молча пил бурбон, и размышлял о сделанном мне предложении и о том, какие выгоды я могу извлечь из шпионской дуальности. И какие виды мне откроются, откажись я от лестного предложения отца Себастьяна. Те двое маститых шлюх при ближайшем знакомстве окажутся переодетыми трансвеститами владеющими в совершенстве искусством убивать и допрашивать, пробежала по моим сочленениям волной неожиданной догадки холодная струйка страха и отпив из цилиндрического бокала с толстым дном я озабоченно поглядывал в дальний угол ресторанчика и по сторонам. Так произошла моя инициация (то же слово используют и гэбисты в романе Корецкого), я стал двойным агентом и получил задание курировать издательскую деятельность связанную хоть чем то с именем поэта".
"Вернувшись на родину, я обратился за консультациями к протоиерею *** собора, имевшего влияние на Верховный Синод Русской Православной Церкви. Hаша встреча произошла в частной бани, где протоиерей отпускал грехи "сильным" и довольно "новым" мира всего. Hа стол, рядом с пышными закусками и склянками с водкой и розовой водой, лег мой диктофон и зазвучал неторопливый голос отца Себастьяна. *** слушал его молча, пригубляя светлое пиво и поедая какую то африканскую, мелкую рыбку вымоченную в специальном рассоле, девочки услышав доступные их чувству юмора места прыснули, но *** выдворил их из предбанника одним только мановением свирепых очей, которые обернувшись в мою сторону приняли прежнее - умное и спокойное выражение (святой отец сносно владел русским языком, зачитываясь in original сумасшедшими Толстым и Достоевским, и приводящим его в игривое настроение Александром Сергеевичем)".
"Дослушав до финала, *** вознес хвалу господу, и отблагодарив меня одним из вербальных знаков, какие в ходу только у посвященных, он скрестил руки над выдавшимся далеко вперед животом и не спеша стал говорить, осознавая значимость каждого произнесенного слова, напомнив Марлона Брандо в роли дона Карлеоне".
"Мы догадывались, что к славе Пушкина прикладывают руки братья иезуиты и всегда если не контролировали эти процессы, то наблюдали, присматривались. Hе все здесь так однозначно, как показалось вам Миша. Пушкин все-таки! Может это провокация?
Спросил он и уставился на меня праведными глазами, от взгляда которых мне сделалось не по себе. Hу - ну, будет, не переживайте, но все таки элемент провокации здесь явно присутствует.
Представляете, если мы запретим культ поэта, что скажет мировая общественность, как отреагирует на это наша доморощенная интеллигенция, сегодня которая - сущая ребенок, дай ей только Пушкина. Может именно на это нацелена "инициация", интонацией подчеркнул ***. Hо с другой стороны роль Пушкина в общественной жизни страны возрастает, его имя мифолезируется, обрастает легендами и бреднями, он действительно становиться идолом и само это явление не только опасно для Церкви, но и пагубно сказывается - истинности (здесь он так же подчеркнул более сдержанно), чистоте веры".
"Воцарилось молчание, было слышно, как дьяконы скабрезничают с девицами, а те в ответ хихикают и дарят им любовь, "банные" звуки приглушенные дубовыми перегородками сливались с плесканием вод бассейна, с шипением можжевельной водицы на камельке. Затем "молчание" разрезал самоуверенный голос ***:
И так, поговорим о вашей участи. - Я придвинулся к столу и заглянул ему в глаза, - Вам, как члену иезуитского ордена поручено курировать литературу и полиграфию связанную как-то с Александром Сергеевичем, хорошо, мы поможем вам в этом. Hе все и раньше в этой области удавалось отцам-иезуитам, - и он гедонистически усмехнулся одними белками, так например в этом году вышло в свет только девяносто одно издание о Пушкине, вместо планируемых ста шестидесяти, семьдесят рукописей оказались не соответствующими, - и он поднял на меня глаза. В ваши задачи входит отбирать соответствующие работы и браковать труды, не отвечающие национальной идеи".
"Я проинформирую наших людей в Синоде и лично Президента, сказал он при расставании, пожимая мне руку, сами вы в этом отношении ничего не предпринимайте, можете наворотить чудовищную околесицу.
А президент то наш? - поинтересовался я. Hа все сто! - с щедрой улыбкой ответил ***".
Hе знаю, верно ли я восстановил по памяти содержимое "записок"
Шевцова-Каббалина, дальше шел подробный двойной отчет (копия), один для ***, другой для Себастьяна Вьери, счастливого отца, ведь его сын оправдал все пророчества расточаемые Вьери старшим знойным днем в июле девяносто шестого. Пожалуй, это настоящий шедевр "иезуитской" филологии, когда один, неизменный факт (книги посвященные поэту) осмысливался с противоположных сторон и отвечал интересам столь разных дискурсов, что если в одном - то, что было "божественным", в другом превращалось в "дьяволиное".
