Мальчики сели за стол, и женщина нежно поцеловала каждого в макушку.
Дверь в прихожей громко распахнулась, ударившись о стену. Послышались тяжёлые медленные шаги.
– Проснулись, лентяи.
Это был отец. Он бросил в раковину две ощипанные курицы и уселся за стол. Мать убрала птицу в холодильник – одна будет приготовлена на сегодняшний ужин, вторая заморозится и станетждать своего часа в морозильнике.
Луи поморщился. Он ненавидел курицу в любом её виде. Ненавидел мясные куски в супе, разваренные и застревавшие меж зубов. Ненавидел жареные ножки и жир, стекающий по пальцам. Ненавидел живых куриц – глупых и громких, вонючих и вечно куда-то убегающих.
Отец вытирал грязные руки о полотенце и рассказывал матери, что свиньи в этом году какие-то тощие. Он каждый день просыпался раньше, чем встанет солнце, спускался на веранду дома, долго курил, ждал, пока начнёт рассветать, потому что в целях экономии денег никогда не включал свет во дворе и в сараях, шёл отпирать скот и набирал воду в металлические вёдра. Поил свиней и, закидывая мешок с кормом на плечи, кормил кур. Как только первые лучи утреннего солнца касались скотного двора, он брал в руки длинную косу и шёл к речке косить траву.
К тому времени, как он возвращался, мать уже накрывала на стол, а дети его просыпались. Отец называл их лентяями, потому что те спали до семи утра и растормошить хоть одного из них раньше этого времени было практически невозможно.
Лишь Оливер по выходным вставал на час раньше Луи, сонно и лениво собирал объедки, оставшиеся после ужина, и кормил свиней и голодных собак, которые, вечно тощие, с высунутыми от жары красными языками, охраняли их дом и небольшую птичью фабрику, находившуюся тут же, подле дома – вернее, дом стоял в тени её грязного кирпичного строения.
От отца всегда пахло травой, солнцем, землёй, потом и табаком. Руки его были мозолистыми и шершавыми с полопавшейся кожей, с тёмными деревянными ногтями, под которые, как бы долго и упорно ни тёр он их щёткой с мылом, всегда забиваласьгрязь – Луи казалось, что это засохшая кровь, – а лоб всегда был в испарине. Отецвытирал лоб рукавом своей рабочей рубашки и тяжело дышал.
Онбыл огромен, широкие плечи его были темны от загара, а на носу всегда шелушилась обгоревшая кожа. Заходя в дом, он всегда наклонял голову, чтобы не удариться о низкий дверной проём, до которого Луи не мог достать даже в прыжке. Стулья и мебель в доме, казалось, были малы отцу, только широкое кресло в зале и родительская кровать были ему по размеру – их он смастерил сам, когда Луи ещё не было на свете.
Отец был грозен; Луи никогда не видел, чтобы тот чему-то радовался или улыбался. Он лишь слышал, как отецраскатисто смеётся вечерами перед телевизором. Смех вырывался как будто изнутри живота, лицо же по-прежнему оставалось серьёзным, с нахмуренным бровями и плотно сжатыми губами.
Отец был строг и порол детей ремнём при любой их провинности, будь то случайно разбитая тарелка или замечание из школы, малейшее непослушание или недоеденная еда. Поэтому, видя отца, те всегда опускали глаза в пол, боясь разозлить его.
Следом за отцом в кухню вошла старшая сестра Луи и Оливера – Оливия. Ей было двадцать, она окончила христианскую школу и теперь помогала матери по хозяйству.
Она принесла свежую морковь, только что с земли, и охапку красных спелых помидоров.
– Сегодня ты опять станешь на конвейер, – обратился отец к Луи, усаживаясь за стол.
– Но, отец… – мальчик хотел было возразить, но Оливер ударил его под столом по ноге.
– Не зли его, – прошептал брат, опустив голову. Казалось, за все годы своей жизни Оливер научился угадывать настроение отца и всегда шипел на Луи, когда тот был особо зол.
Слёзы навернулись Луи на глаза. Он глотал их, заедая блинами, которые даже с вареньем казались ему солёными.
Семье Блэков принадлежала небольшая птицефабрика, вернее, они разводили цыплят и продавали их на соседние фермы или фабрики птичьего мяса. Отец закупал яйца, которые помещали в длинные инкубаторы с автоматически поддерживаемой температурой в 37,8 градуса по Цельсию, затем они ждали вылупления жёлтых пушистых комочков и сортировали их.
Сортировку цыплят Луи ненавидел больше всего. Ему и сестре приходилось стоять у широкого конвейера и отбирать молоденьких петушков, скидывая их в жёлоб, по которому тескользили вниз и попадали в измельчительную машину, где их, живых и громко пищащих, заживо изрезало в мясо. Некоторые, раненые, но ещё живые, барахтались и пытались сбежать, но всех их отец с братом выносили и сжигали в каменной печи напротив фабрики, либо оставляли в холодильниках и продавали на корм.
Луи намеренно долго рассматривал крылья птенцов, по которым определялся их пол, только чтобы как можно меньше несчастных попало в эту ужасную мясорубку. Иногда отец стоял за спиной и подгонял Луи, толкая его в спину.
– Живее, живее, – приговаривал он и грубо хватал цыплёнка. – Этого в трубу, – бросал он птенца и принимался за следующего.
По щекам Луи стекали слёзы, а через жёлоб внизу измельчительной машины – кровь. Мальчик слизывал с губ солёные капли и шептал каждому тёплому бьющемуся комочку: «Прости, прости, прости».
На фабрике, помимо детей Блэка, работали двое мужчин и женщина – все они были беженцами из соседней страны, в которой разразилась война. У женщины было трое детей, они были искалечены и обожжены. Эти люди, кожа которых была темнее, нежели у Луи и его семьи, жили в бараках за фабрикой, у них не было света, а мыться они ходили на речку. Они готовили мучные лепёшки на открытом огне на улице и каждое утро молились своим богам.
Семья Луи тоже молилась Богу. За завтраком, перед тем как приступить к еде, они складывали перед собой руки, и отец своимровным голосом читал молитву. Только после слов «аминь» можно было начинать есть.
– Отец наш милостивый, благодарим тебя за еду на нашем столе, за мирное небо над нашими головами, за возможность работать и восславлять имя твоё.
– Аминь, – говорила мама.
– Аминь, – говорили Оливер, Оливия и Луи.
– Отец, – однажды обратился Луи, – скажи, разве Бог посылает нам эту еду?
У матери выпала вилка из рук, а брат и сестра испуганно уставились на мальчика, боясь даже глянуть в сторону отца. Отец же спокойно опустил перед собой столовые приборы и, медленно отпив чай из своей огромной кружки, ответил.
– Конечно, Луи.
– Тогда зачем мы работаем с утра до ночи?
– Потому что Бог посылает пищу только тем, кто работает.
– Но разве мы не сами добываем себе еду? Мы зарабатываем деньги, чтобы потом купить всё нужное.
– Замолчи и ешь. Если бы не Господь наш, ты бы не сидел здесь и не наслаждался этой едой.
– Но разве Бог построил нашу фабрику? Разве он запускает наш конвейер? Разве он носит ящики с яйцами?
Отец ударил кулаком по столу.
– Не богохульствуй! – зарычал он. Глаза его налились кровью, вены на шее вздулись. – Замолчи! – закричал он, и слюна слетела с его бескровных губ.
Луи выскочил из-за стола и выбежал во двор.
– В Библии написано «не убий»! – кричал он, убегая в сторону реки. – Я не хочу больше стоять на конвейере! Я не хочу убивать цыплят!
Позже, вечером, когда соседский охотник поймал прятавшегося в лесу Луи и привёл домой, отец выпорол его ремнём. Оливер держал брата за руки, прижимая к длинной узкой лавке, стоящей в сарае за домом, а отец бил его до тех пор, пока спина, ягодицы и ноги мальчика не стали багровыми с тонкими полосками крови.
Во время наказания отец заставлялЛуи читать молитвы и таскал его за волосы, если тот сбивался, если слова его тонули в слезах и криках боли.
Сколько Луи себя помнил, он всегда был в окружении кур и цыплят. Отец запрещал ходить ему на скотный двор – мать боялась, что сын может упасть в загон к свиньям и те его затопчут и съедят, – поэтому с утра до ночи он либо крутился возлематери, которая занималась садом и огородом, либо гонял пугливых кур. Однажды он увидел, как из закатившегося в угол сарая яйца вылупился цыплёнок. Сначала скорлупа покрылась тоненькой паутинкой из трещин, затем образовалась небольшая дырочка, откуда показался маленький клюв. На минуту движение в яйце прекратилось, и Луи ткнул в него палочкой. Испугавшись, что цыплёнок не сможет сам выбраться, он легонько стукнул по скорлупе, и та раскололась надвое. Из яйца выпал мокрый слабый комочек, который, как только поднялся на своих тоненьких лапках, тут же бросился к ногам Луи.
