- Это – что? – елейно-вкрадчивым бархатным тоном поинтересовался Моргот.

«Я правлю безмозглым ничтожеством. Во имя меня же, откуда только такие берутся?!»

Строго говоря, Мелькор-то точно знал, откуда, но прямо сейчас ни за что бы в этом не признался.

Слово, вертевшееся на языке, было почерпнуто из лексикона отдельных преданных эдайн и обладало лаконичной точностью, характерной для ряда тупых последышей Илуватара. Мелькор никак не мог его вспомнить, памятуя лишь о том, что находил в его звучании нечто, прекрасно олицетворяющее ситуацию с фонетической точки зрения, а точность фонетики в языках он любил.

«Как же это звучало… ведь просто же, у аданов через раз все связано с совокуплением! А, будь все проклято! Какой кошмар! Какое мерзкое тупоумное хвастовоство! Какая наглость!»

Ему понадобилось не меньше минуты, чтобы осознать дурную шутку, которую сыграла с ним орочья тупость. И еще с минуту, чтобы припомнить, как Азогу пришло в голову припереть в тронный зал этот оскорбительный выблядок эльфийского скульптурного искусства.

Впервые за тысячелетия первородное зло Арды на полном серьезе лишилось дара речи.

Во-первых, статуя действительно была покрыта золотом с головы до ног. Во-вторых, и впрямь была одного с Мелькором роста. А еще выглядела как отвратительный, насквозь лживый, несправедливый и до глубины души оскорбительный манифест пленных эльдар, поскольку никто больше не мог сотворить такого филигранного и при этом издевательского портретного сходства! Статуя от макушки до пят была пропитана таким отвращением к сотворенному, что Мелькор чувствовал насмешку безо всяких объяснений.

Вся поза источала дутое самодовольство. В одной руке у статуи был зажат Гронд. Вторая упиралась в бедро, выставленное достаточно, чтобы начинало угадываться похабное сходство с легкомысленной девицей, но придраться к фривольности позы было невозможно, так как под ногой обнаружилась гора чьих-то черепов, а доспехи были на своем месте. Доспехи при этом кричали о всесторонней мужественности их носителя и количестве мышц так рьяно, что Мелькору стало дурно. Картину завершали преувеличенно длинные пышные локоны почти до полу, струившиеся поверх плаща.

Мелькор смотрел на статую. Статуя смотрела на него. Главный конструктор смотрел в пол и был готов упасть в обморок. Вала угрожающе поднялся с трона: всколыхнулся тяжелый плащ, вышитый чуть заметной вязью угловатых арабесок, блеснул отсвет пламени на тугой черной косе.

«Да у меня в жизни не было кирасы, намекающей на полураздетый вид! И волосы короче! И лицо совсем не такое! Откуда вообще… а это еще что?!»

Он лишь сейчас заметил тончайшую золотую филигрань, которая покрывала кайму наплечей статуи и плащ. Филигрань складывалась в руны на тенгваре, и чем сильнее приглядывался Мелькор, с тем большим ужасом обнаруживал, что, во-первых, тенгвар покрывал не только плащ, но и все свободные узкие места вроде тесьмы, делившей вычурные рукава-буфы, а, во-вторых, складывался в вереницу оскорбительно саркастических поэтичных воспеваний.

Оскорбления, нужно сказать, не повторялись. Даже шли целыми сонетами и четверостишиями. И, разумеется, по доброй традиции поэзии подобного сорта поминали все, что можно помянуть – от манеры одежд и прически до скабрезных подробностей постельных утех и формы носа.

«Нолдорские твари. Даже размер и ритм соблюли».

- И кто сделал это… творение? – голос Мелькора прозвучал слаще меда.

За дверями тронного зала старший караульный Углук, едва услышав эти интонации, дернул ушами и вытянулся так, словно проглотил палку. Он-то хорошо помнил, что если голос Владыки становился выше и начинал звучать весело, а то и хуже – дружелюбно – окружающим следовало накрываться щитами и ползти либо в сторону рва, либо, если не повезет – кладбища.

- Я спрашиваю: кто это сделал! – Мелькор рявкнул так, что по коридору прокатилось звучное эхо, а Ыхзаг вздрогнул, хрипло пискнул и подпрыгнул на месте, стукнув зубами.

Азог в зале грохнулся на колени, подобострастно распластался на полу и принялся тихо поскуливать.

- Но… Владыка… - выдавил орк, чувствуя, что сейчас помрет от страха или выблюет от него же все внутренности, что, в сущности, пред ликом Мелькора было равноценно. Второе вело к первому, круг замыкался в безвыходном отчаянии.

Мелькор ошеломленно поглядел на орка, который посмел не только подать голос, но, что еще хуже, возражать.

«Неслыханная наглость!»

- Ты собрался мне перечить?!

Углук на посту услышал визг дикой боли, который раздавался здесь даже не один раз на дню, пусть и с разной интенсивностью. Тот, что издал Азог, оказался особенно длинным, и меньше всего Углуку хотелось выяснять, какое именно наказание приготовил тупоголовой глыбе мышц Владыка.

«Туда и дорога. Совсем сдурел начинать ответ Повелителю со слова «но».

Поговаривали, будто дерзость прощалась одному Тар-Майрону. Углук обычно ни слова не понимал из разговоров Владыки и коменданта, но слыхивал, как знатно те порой орали друг на друга. Аж потолок трясся. А однажды из открытых дверей тронного зала и вовсе вылетел золоченый кубок Владыки.

Кубок уже с неделю валялся возле жаровни: убрать как мусор боялись, вернуть обратно – боялись еще больше. Углук подозревал, что дело кончится, когда бесхозную штуковину, уже позабытую Повелителем, кто-нибудь сопрет, но становиться этим идиотом не собирался.

Тар-Майрона за наглость ненавидел весь Ангбанд, но о причинах благосклонности Владыки предпочитали не задумываться, с тем большим интересом ожидая дня, когда великий подъем наглого ублюдка кончится столь же сокрушительным падением.

«У Повелителя под носом служить, это ж навроде как в шахте работать. То там что-нибудь ебнет, то здесь пизданет».

- Вы двое! – раздался нетерпеливый окрик Владыки.

Ыхзаг икнул, услышав голос Повелителя.

«Ох, мамка, и помянуть-то больше некого, кроме тебя».

Углук махнул рукой Ыхзагу, и они засуетились, мелким шустрым бегом пересекая тронный зал. Проклятый рисунок отполированных плит пола с медными прожилками орк уже запомнил до рези в глазах.

«Просто не смотри на Владыку. Просто не смотри. Он жеж как змеюка – не смотришь в глаза, вот и не сожрет».

Углук, разумеется, знал, что с Повелителем это работало далеко не всегда. С тем же успехом за знак неуважения могло считаться, что в ответ на прямой вопрос кто-то пялится себе под ноги. Но явно не сегодня.

При взгляде на искореженный труп Азога с выпученными глазами Углуку показалось, что Владыка просто переломал ему все кости, причем поочередно.

- Уберите этот мусор, - Углук видел краем глаза, что Владыка снисходительно повел рукой и опустился обратно на трон, окутанный тьмой и жуткими тенями, которые как будто струились по всем углам зала. – И это убожество тоже с глаз моих долой!

Углук почувствовал почти физическую головную боль от натужных размышлений. Вроде бы Владыка не приказал уничтожить подарок. Только убрать.

- Мне что, ждать? – поторопил их раздраженный звучный бас, который скручивал кишки ужасом и омерзением.

- Нет, Повелитель! Нет, Хозяин! – Углук не дал Ыхзагу вставить свое бульканье, избрав единственно верный ответ, и резво схватился за труп, оттаскивая его подальше.

Мелькор с неудовольствием наблюдал за орочьей возней. Статую эти двое вынесли с трудом, кряхтя и сопя, но все-таки вынесли – возможно, со страху, но это Мелькора не интересовало.

«Нолдор потом получат. Пошутить решили, твари. Пожалеют, что на свет родились».

Когда позорный манифест непокорности и презрения покинул зал, Мелькор раздраженно поправил выбившуюся из-под венца прядь волос.

- Кто там еще?!

«Хана тебе, Урукхаш» , - мрачно подумал Углук, кряхтя под тяжестью статуи. – «У Владыки настроение с выгребную яму. Не утони в ней, тупая жопа, у меня и так сейчас хребет переломится».

- Вы что мне сюда приперли? – старший надсмотрщик Шагар ошалело выпятил рассеченную когда-то челюсть, стянутую пополам полосой железа, и с недоумением выкатил глаза, пялясь на то, как Углук и Ыхзаг, шатаясь и матерясь, тащат гигантскую золотую статую Владыки.