Эти двое ушли легко и быстро: им достало сил узнать его и принять заточение в сосуды как дар. Еще два отяжелевших колокольчика, перевешенные с правого рукава на левый.

Они все прокляты, так к чему надежда на большее, чем это?

Почти всех в этот раз он нашел именно здесь. Старое поле боя, несчастные судьбы, горькие решения. Смерть для тех, у кого ее нет. Вечный зов, на который нельзя отозваться.

– Я видел, как она разбила им головы и положила в ряд… о, целый ряд тел. Кровь такая… рубиновая… а их головы как будто мягкие, видишь? Я сбежал! А она осталась там! А теперь я не могу уйти! Я за-аперт!

Когда-то воин. Теперь – безумный осколок, потерявший даже очертания тела.

Шакалий хохот в ночи под звездами и северными огнями. Пьяный от бравады, беззаботный от обреченности.

– …иди сюда, сука! Видишь? Во мне пять копий! У меня вываливаются кишки! Я не оставлю это тело! Ты не заберешь меня на суд, тварь!

Чем дальше он шел в земли, что простерлись за знаменем, тем больше их находил: звери и майар, с той и другой стороны.

Почему ночная дорога в бычьих землях выплюнула их именно сейчас?

Никто не знал. Даже он.

Их приходилось звать по одному, по двое-трое, иначе бы они сбежались и попытались разорвать на куски и его, и лошадь, забраться в каждую нить ткани, в каждый стежок на оголовье. Печальные и обреченные, но всегда опасные, если соберется целая толпа. Они бы не убили его тело, но высосали силы, иссушили то, чего и так почти не осталось.

Попона Ашатаруш звенела от золотых оберегов. Она всегда двигалась за ним, когда приходилось спешиваться – лоснилась крутая шея в круге света от короны, маслянисто блестела заплетенная грива.

Мертвым не требовались имена и музыка – только голос. Мелькор подзывал их, эти потерянные суетливые души, будто животных, идущих на переливы звуков живого пения. Отыскивал тела. Сжигал, отмечая дорогу в темноте огненными точками колдовских костров на снегу. Собирал души, одну за другой, что стягивались, будто коровы, на единственного проводника, который их ждал в этих пустошах.

Огромный мир дышал холодом, и поутихло даже рычание и сопение зимних быков во тьме. Проклятое золото на его запястье звенело и дышало, как живые искры, рождая собственную мелодию колокольчиков, переплетающихся с тихим переливчатым зовом, разливающимся в бесконечном мраке, откуда не было выхода.

Он оборвал песню, когда Ашатаруш испуганно дернулась, заржала, отбивая в воздух задними копытами, и в два прыжка оказалась за спиной, прижав уши. Будто пыталась спрятаться за ним.

Мелькор похлопал ее по шее, отметив, как Ашатаруш раздувает бока от страха на каждом вдохе.

На самой границе светлого круга от короны безмолвно замер конский скелет, выбеленный морозом.

Животное ли? Майа?

Неважно.

Мертвая тварь свесила безглазый череп и шею, опутанную до лопаток лианами мха, вырванной с корнем крошечной сосной и остролистом: не то корона, не то причина смерти от удушья или голода. В белых зубах скелет сжимал золотой бубенец – остаток сбруи, похоже.

Мертвое животное неуверенно потопталось на границе светлого круга.

«Что, еще одна заблудшая душа?»

Мелькор вытянул руку ей навстречу.

– Ты тоже умерла и потерялась?

«Наверняка».

Тварь озадаченно качнула черепом и дернулась, будто сама напуганная звоном бубенца в зубах. А он скорее почувствовал то, что она хотела от него, чем услышал.

«Я устала. Он ушел, а я устала. Холодно. Темно. Я должна ждать».

– Кого ты ждешь?

Бубенчик зазвенел. Ашатаруш ревниво фыркнула, ткнув его в щеку горячим носом.

«Я не помню. Я должна ждать».

Печальная мертвая лошадь неуверенно потопталась, приблизившись к нему, и опасливо замерла, когда Ашатаруш всхрапнула и щелкнула зубами.

…холодно. Так холодно, что хочется убежать. Но ей сказали ждать, и она ждет. Всадник ведь всегда возвращается? Он был хорошим, никогда не рвал ей рот железом, не тыкал в бока иглами на сапогах. Слушал, когда хотелось потянуть шею. Ей так хотелось есть, но он не возвращался, и есть было нечего. Она ела снег. Чувствовала запах слабых трав, пробивающихся внизу. А затем провалилась и увязла, едва доставая зубами до растений. Колючки и листья, и наст изрезали морду, а она так хотела есть, так хотела…

Он встряхнул головой, освобождаясь от прикосновения чужой души.

Скелет стоял неподвижно, словно вырезанный из тонких кусочков пергамента в свете Сильмариллов. Сверкающий снег, бумажно-черные тени. Мелькор придержал Ашатаруш за повод.

– Хочешь найти своего хозяина?

Звон. Неодобрительный храп живой лошади.

– Ну, пойдем. Поищем твоего всадника.

У него как раз оставался один колокольчик.

«Значит, этот мертвый последний».

Он искал его долго. Ашатаруш рысила по гладкой, как озеро, снежной пустоши, которая, казалось, не закончится никогда – или это место уже было вовсе не за Тангородримом, а где-то еще? – а на краю круга света за ними, словно бродячая собака, мелко трусила мертвая лошадь с вечнозеленым венком своего удушья. Пустые глазницы косились тоскливо-обиженно.

Всадник безымянной клячи нашелся поблизости. Истлевший скелет со стрелой в спине, беспокойная душа, которая не смогла отыскать собственную лошадь. Дурацкая мысль, которая не позволила ему уйти отсюда.

Тень маялась, бесконечно шатаясь туда и обратно на расстоянии нескольких шагов.

– …где-то здесь же… где-то здесь. Нет, нет, не уходить же без нее… где-то здесь…

Мелькор позвенел последним колокольчиком, приближаясь к обезумевшей душе.

– Возвращайся на службу. Она тебя дождалась.

Как и всегда, он закончил к рассвету. И, как и всегда, сам не знал, почему вышел точно рядом с Тангородримом, которого даже не видел в ночи.

Сизый сумрак обещал скорое возвращение солнца на небеса. Мертвая кляча все еще брела за ним, уныло переставляя ноги, шуршала уродливым венком и звенела бубенцом.

Отпустить ее он не мог, а колокольчики закончились.

«Разве что эта ее погремушка…»

– Я нашел твоего хозяина, – наконец, произнес он в пустоту. – Ты ведь знаешь, что он мертв? И ты мертва.

Скелет, рысящий в ногу с Ашатаруш, не остановился.

«Он не придет? Не сядет на меня?»

Мелькор вздохнул, щурясь от холодного ветра и густого синего цвета, бьющего по глазам со всех сторон.

– Он умер. И ты тоже. Можешь остаться, можешь пойти со мной.

Он спешился, когда скелет остановился, как будто задумавшись, и уставился на него пустыми глазницами.

«Больше не будет холодно? Ты меня накормишь?»

Он осторожно прикоснулся железными когтями к черепу между глаз. Провел ладонью, будто по живому носу.

– Ты мертвая. Но холодно больше не будет.

Лошадь понуро согнула шею, когда он вытянул руку, чтобы поймать зажатую в ее зубах золотую погремушку.

И наконец-то разжала челюсти.

Раскаленный круг солнца, поднявшийся из-за горизонта, высветил истлевшие в пыль конские кости на снегу и гигантский ледяной силуэт, замерший над снежной пустошью. Исполинский златорогий бык с кроваво-красными глазами наблюдал, возвышаясь поверх скалистых гор. Рассвет окрасил его белую шкуру в розовый, словно живую кость.

Мелькор, как и ночью, коротко махнул ему рукой.

На этот раз – на прощание.