Здешние мертвые всегда превращались в тварей достаточно одиноких и безумных, чтобы тянуться на звук живого голоса. И что он мог пообещать им, кроме прекращения блужданий?

Ничего.

Первый золотой колокольчик, шершавый и чуть вытянутый, висел в пальцах, вибрируя от его голоса.

Шаги на снегу. Всхлипы. Ашатаруш за спиной пугливо засопела.

Мелькор оборвал песню.

Призрачный силуэт, белесый, будто разведенное в воде молоко, замер на границе алмазно-светлого круга от его короны.

«Точно кто-то из нолдор».

Бестелесная рука обвиняюще ткнула в него пальцем.

– Ты… – голос зашелестел отголоском поземки и изумления, взвизгнул, отразившись от ночного простора эхом огромным, как целый мир. – Я тебя убью, проклятая тварь!

Айну не шелохнулся, когда призрак рванулся вперед, прямо на вытянутый колокольчик, потеплевший от предвкушения чужой души – и забился, словно попавшее в паутину насекомое.

– Что ты делаешь? – вой зазвенел последним отчаянным всхлипом ужаса и непонимания. – Что ты делаешь с нами, Моринготто?!

Он пожал плечами и перевесил колокольчик на левую руку, к запястью, наблюдая, как извивается и визжит пойманная в ловушку душа. Остаток фэа нолдо клубился сизым дымом, будто дыхание костра из отсыревшего дерева.

Колокольчик дрожал, как готовый сорваться, бился о ткань.

– Ничего не поделаешь, – низкий голос Мелькора прозвучал тихо. – Ты заблудился и умер, а теперь шляешься возле собственного трупа и беспокоишь живых. Умер бы под Тангородримом – может, еще ушел бы.

– Ты лжешь! Ты лж… – последний мучительный вопль духа захлебнулся в плачущем реве.

И исчез в колокольчике.

…свободный. Наконец-то. В любой ничтожной дыре лучше, чем в рабстве, и уж точно лучше, чем терпеть пытки этих мразей. Он слышал, что у них есть выходы на юг. Обойти горы, спуститься вниз – а там Ард-Гален, который сохранит. Химринг! Таргелион! Он все расскажет, что узнал, а там – отомстит Моринготто. За каждого убитого, за каждую ложь, за войну, за содранную на плече кожу, за вырванные ногти! За все!

Нужно только найти путь в обход. Перевал к югу.

Он искал путь. Стоило просто идти вперед.

И искал. Двигался.

Искал…

Просто воспоминание, пополнившее бесконечную звенящую летопись его архива. Зачем-то да пригодится. Каждый мертвый – всего лишь материал, хороший или плохой.

Он нашел тело нолдо неподалеку, на возвышении у скал. Занесенный поземкой труп сохранился почти нетронутым, только вмерз в землю, будто та отрыгнула его из ледяной гробницы, чтобы наконец-то избавиться от беспокойного жителя. Он лежал, свернувшись клубком, темноволосый, в кожаной одежде из шкур. Изуродованная рука все еще сжимала нож.

Ашатаруш послушно следовала за Мелькором, ни на мгновение не покидая снежно-золотого круга: айну чувствовал теплое дыхание лошади на щеке и слышал перестук ее копыт по насту. Хмыкнул.

«На что надеялся, дурак? Как только ушел сюда и не натолкнулся на быков? И вот ради чего весь побег: заснуть в снегу и так найти смерть».

Он знал, будто замерзание насмерть похоже на колдовство, способное дробить кости и сворачивать узлами камни – удушливый ужас, искривленные ветви кошмаров, треск и пляска стучащих зубов. Подергивания сведенных мышц. А затем, когда уже все едино, когда бессилие и бред становятся коконом для умирающего тела, приходили тепло и смирение. И сжигающий жар, когда можно сорвать перчатку вместе с пальцами, и не почувствовать этого.

И провалиться в сон, где все хорошо. И тепло.

А ему потом каждый год уводить обратно этих идиотов – всех, кого предложит тропа в ночи.

Скучная работа бога.

Мелькор коротко встряхнул ладонями, зашипев по-змеиному, и с пальцев сорвалась горячая искра, мгновенно охватившая мертвое тело погребальным костром. Пламя разгорелось в темноте жадно и жарко, вгрызаясь в труп, как оголодавшая псина.

Простой закон: раз уж забрал душу – избавься от мертвяка, если не собираешься разобрать его на кости и заколдовать их.

Всего лишь первый из пяти десятков.

Во тьме мерцали стада быков: снежные тела-сугробы, угольные рога-месяцы, ледяные искры-луны глаз. Огромное племя сопровождало его несколько долгих биений кроваво-зеленого небесного сияния. Брело в ночи поодаль, словно стая гигантских косаток в сверкающем океане посреди тьмы, подсвеченной лишь сверканием короны – ярким, как жемчужный маяк в чернильном бархате снежной пустоши.

Следующим он наткнулся на знамя. Отпечаток былых битв вынырнул из ночи, воткнутый в снег возле каменного гребня. Огромное железное древко, шипастая поперечная перекладина. Истрепавшийся символ двух волчьих голов, круг клинков и оскаленный в ужасе череп с тавро из красного ока на лбу. Рваная кожаная тряпка свисала неподвижно, будто колдовской след кровавого прошлого.

Снова спешиваться, снова идти на слух, снова отыскивать тела.

«Западная армия Майрона, не иначе. Еще та война. Далеко их загнали».

Бездомных майар, ослабевших до состояния смерти, он считал сговорчивее прочих. Они редко нападали и еще реже пытались проклясть его, и заточение в сосуды-колокольчики несло им освобождение от бесконечного блуждания – а, может быть, и возрождение.

У этих нищих и взять-то было нечего, кроме исполнения клятвы служить.

Мелькор прикоснулся к железному древку, оглаживая его кончиками когтей перчаток.

…остатки войска, некогда могущественного. Смертники, что должны сделать вид, будто сдают крепость. Обманщики, готовые умереть за укрытые от Валар сокровища и колдунов. Все, кто умирал, словно воплощенные, в луже собственной крови на снегу, лишь бы не признать, что сдаются. Все, кто хотел чего угодно, даже уничтожения, лишь бы не быть прощенными, лишь бы не узнать жалости, лишь бы не слышать и слова о раскаянии, о возможности новых путей.

Рваное знамя, окровавленные клинки. Крики. Волчьи зубы и вопли и боли. Сломанные ноги лошадей и хрипящие глотки. Рвущий дыхание холод. Свист стрел.

…они стояли здесь, на холме, и в открытую хохотали над захватчиками, отбиваясь до тех пор, пока не кончились стрелы, пока не сломались клинки. Все, презревшие героизм и готовые умереть за собственный бунт.

Он чувствовал их присутствие во тьме, бесконечное бесплодное сражение, которое раз за разом начиналось снова. Черные осколки тусклого зеркала.

Фигуры двигались в темноте, неуловимо более плотные, чем чернота вокруг, едва слышимые, будто извергнутые землей кости погибших выдували на флейтах ключиц собственную печальную мелодию.

Ветер разносил шепотки и голоса. Солдат и лучник, прячутся за скальным уступом.

– Посмотри на нас! Посмотри! Прячемся, как звери! Что осталось от нас?! Я отсюда не уйду! Беги, если хочешь!

Первая – женщина, из тех, что пришли с Меассэ, черная тень возле скалы. Она еще сжимала клинок, и черным кружевом выступала на снегу клетка ребер. Тусклое золото – узорчатая вязь на доспехах, занесенных метелью. Линии теней, сгустки их душ, дрожали в свете Сильмариллов.

«Привязала себя к фана, чтобы умереть, но не уйти в Аман, не сдаться на милость бестелесной армии Валинора? Для духа – дрянная смерть».

О, он понимал, насколько. Лучше, чем хотел бы всегда.

«Но ты ведь не одна?»

Мелькор приложил ладонь к губам полукругом, выдыхая в воздух первый из многих зовов. Клич пролился в темноту, растекся без эха: знак, что за теми, кто потерялся, наконец-то пришли.

«Просыпайтесь. Пора вернуться домой».

То, что осталось от лучника, пошевелилось. Воительница резко обернулась, сжимая клинок, который больше никого не мог убить.

Он поманил их колокольчиком. В круге переливчатого света силуэты не отступили, но замерли и уплотнились, будто настороженные звери.

Ашатаруш жалась боком к его спине и недовольно сопела.

– Бой давно закончился. Вы проиграли. Возвращайтесь домой.