========== Часть 1 ==========

Густой снег влажно хрустел под копытами вороной кобылы на нехоженой тропе.

«Из года в год одно и то же».

Мелькор покачал головой, ослабляя поводья Ашатаруш. Клинья-лезвия железной короны холодили виски.

Пустошь за Тангородримом заливал свет – снег пока что слепил глаза, но на небесной чаше, густо-синей от холода, уже проступили первые искры звезд. Жадные черно-серые облака над Ангбандом отнесло свистящим ветром к югу, на Белерианд и Хитлум. Черные скалы тундры Дор-на-Даэрахас алели, будто их обмакнули в кровь.

Из ноздрей лошади валил густой белый пар. Она двигалась неспешной рысью, низко похрапывая каждый раз, когда айну подталкивал гладкий черный бок.

Мелькор вскинул голову, щурясь на косые лучи оранжевого солнца, что падали меж западных скал, словно цепкие золотые пальцы. Оглядел серебряные колючки и серп, вбитый в небосвод, будто гвозди.

«Шпионите за мной? Сколько угодно».

Холодный воздух неприятно царапнул зубы, когда он вдохнул и подтолкнул Ашатаруш идти чуть быстрее. Только их бы и не обманула эта мерзлая глушь – сегодня не встретить ни сугробов, где можно провалиться по грудь, ни троп, где лошадь переломает себе ноги.

Дорога в этот день всегда сплеталась сама. Приводила туда, куда нужно – и к тем, кому нужно.

Мелькор всегда находил много мертвых. В земле, что промерзла до корней, терялись даже оскверненные и проклятые души. Почему-то они терялись только здесь, да в Хелькараксэ, но там никто не кричал, кроме теней мертвых китов и медведей. Не могли ни сами прийти на его зов, как все бездомные духи, ни сбежать к Намо.

Звери и одичавшие майар, охотники и беглые глупцы, перепутавшие север и юг – все находили здесь только смерть, и всех принимал в горячие объятия вечный холод. Кого-то забирали в жертву туры, вознося окровавленные рога с телами на них.

На левом рукаве мягкого черно-золотого дублета Мелькора позванивали бубенцы и колокольчики: колко и глухо от мороза. Шею под туго заплетенной косой – лоснящейся, как норковый мех, толщиной с запястье – покусывал слабый ветер, напевающий что-то себе под нос. Звукам вторил скрип снега и перезвон золотых оберегов на попоне Ашатаруш.

Он взял с собой с пять десятков сосудов, которые покрыли его руку от плеча до запястья, словно живая голосистая броня.

«Все равно будет мало. Всегда находится кто-нибудь еще».

Хватка солнечных пальцев на западе разжималась. Слабые отсветы уходили со снега неохотно, будто задержавшееся прикосновение любовницы, которое оставляет только печаль и чернильно-синий холод.

«Уже скоро».

Раз за разом, каждой зимой, когда остатки его силы сплетались в воздухе, он уезжал в одиночестве за пределы земель Тангородрима: ответить на единственные мольбы, которые никогда не оставались тщетными.

Скучная работа бога.

Мелькор слегка поморщился от порыва ледяной крошки, обдавшей щеку роем ледяных жал, и ожесточенно провел по коже тыльной стороной запястья.

Скорбное место, в котором нет ничего, кроме звуков скрипящего наста под ногами, бычьего рева, консонансов рыданий и привкуса крови на зубах.

Не своей.

Потерянные мертвецы Дор-на-Даэрахас оказались ужасно шумным и надоедливым народом в его снах. Вопили в уши, дышали гнилью в лицо, вели бесконечную летопись смертей снежной пустыни, которая никогда не заканчивалась. Кто-то молил, а кто-то проклинал.

Так что приходилось отводить заблудших недоумков домой.

…где ты, Machanaz? Ты обещал, что мы не потеряемся!..

…умоляю, помоги! Сбереги нас, Владыка Судеб Арды! Здесь не та тьма. Они идут!..

Снежная пустыня пела. Тонкий воющий посвист свивался между окованных железом пальцев, скользил по коже перчаток, будто упругие ледяные нити. Дерни – услышишь плачущие голоса. Перебери пальцами – зовущие крики.

Ладья Ариэн соскользнула за горизонт.

Ночь здесь всегда наступала мгновенно, будто кто-то набрасывал бархатное покрывало: слабело прикосновение золотых пальцев на блестящем снегу, проступал в синем полумраке первый отблеск золотисто-серебряного сияния короны, что тяжелела на лбу. Приходила тьма: черная, долгая, будто бы без конца и начала, когда земля сливалась с небом, и оставались лишь звезды.

В небесах – и в его железном венце.

Ашатаруш фыркнула и встала, как вкопанная: в чернильном мраке поодаль, взрезанное снизу скальным хребтом, лениво клубилось плотное серое облако. Мелькор подтолкнул лошадь, но та попятилась, издав рассерженное ржание, и получила ответ: басовитый раскатистый рык, всколыхнувший всю землю под ногами.

«Конечно, они здесь. Иначе и быть не может».

Над облаком по правую руку сверкнули огромные льдисто-инеистые бычьи глаза и два обсидиановых рога-полумесяца над гигантской головой, белоснежной и косматой. Бык возвышался, будто ледяная скала – выше горы, выше колонн в его тронном зале.

Чудовище выдохнуло, обдавая землю метелью, стеклянным ворохом самоцветной поземки в лучах Сильмарилей, и Мелькор коротко махнул туру рукой. Огладил лошадь по холке.

– Пошли. Это снежный бык. Он нас не тронет.

Ашатаруш недоверчиво всхрапнула, но с места двинулась. Мелькор несколько мгновений смотрел в огромные глаза, сияющие из мрака, словно две луны, налитые колотым льдом. Повеяло теплым дыханием исполинского зверя: бык склонил огромную шею, блеснули рога в небесном свете, и чудовище отступило в ночь.

Как далеко он ушел от Тангородрима?

Только дорога и знает. Каждый раз – разная. Каждый раз – петляющая меж мертвых, словно снежная змея, что растягивает тело по одному ей известному закону.

Над головой, будто распахнутая грудь великана, разлилась дуга холодной зелени среди звезд. Разомкнулась, как разломанные ребра, заструилась, как дыхание. Плеснула кислотой и кровью среди осколков серебра, не касаясь земли.

Айну замер на мгновение, вдыхая ледяной воздух. Он остался во тьме, словно обломок упавшей звезды. Но даже сияние короны, сейчас – золотисто-серебряное – казалось крошечным среди океана мрака.

Ветер донес изменчивые крики во тьме. Голос звенел перепадами, отражался эхом, перекатывался, словно галька, то шептал, то вопил.

– …я ничего тебе не скажу! Я не буду говорить! Я не уйду! Умру, но не буду говорить! Не буду! Отомщу тебе!

Во мраке скользнули тени. Болезненно-зеленоватые, они застыли в бесконечном прошлом.

…рот полнился кровью. Они выбили ему все зубы, и изуродованная челюсть полыхала от боли так, что он едва мог видеть, но даже без ногтей и зубов он нашел бы, чем убивать этих тварей, как отомстить за всех, кого они замучили.

Моринготто хотел, чтобы они сдавались. Медленно, день за днем. Под пыткой, под уговорами, убаюканные ложью, любой ценой.

Он не должен был сломаться!

Не должен, или…

Он поморщился и отогнал чужое воспоминание, витавшее в воздухе.

Услышал захлебывающийся болью полузвериный визг в темноте.

– …ты ничего не добьешься, слуга Моринготто! Ничего! Я останусь здесь, я дождусь мести!

Первый голос из многих. Шепчущих. Пугливых. Яростных.

Мелькор вздохнул и спешился: снег спружинил под теплыми сапогами, скрипнул, но не провалился.

Не так уж и много охотников и солдат гибло в пустошах, но всегда находились и другие души. Большинство из них убили давным-давно, когда Ангбанд сравняли с землей, но всегда находились и пленники, обезумевшие от боли, страха, ненависти и отчаяния.

Но бывший нолдо или майа – невелика разница. Всё едино. Все мертвые.

Мелькор вытянул руку перед собой, встряхивая колокольчиками, и снял один. Чистый звук пронзил ледяную пустоту эхом.

Вой во тьме повторился ближе. Кровавые вопли, печальные, как кинжал, выпавший из занесенной для мести руки.

– Даже потерянный, я останусь! Я хочу отомстить!

Айну разомкнул губы, проливая в воздух первый зов – старую, как мир, песню, больше похожую на переливы нот без слов, которые позволяли слышать друг друга и не теряться в лесах, а после – подзывать лошадей на пастбищах.