– Аран Эндор… – Мелькор покачал головой, обрывая обращение.

– Наизготовку, – он говорил громко и певуче, чтобы его было слышно по всему лагерю. – Что-то движется.

Он чувствовал это. Будто бы прямо под ними, где-то в недрах горы, копошилось огромное слепое пятно. Точно такое же, как раньше – среди пораженных болезнью орков.

«Но почему…»

Что-то огромное бурлило прямо рядом с ним. Приближалось.

Будто в ответ, Тангородрим под копытами Ашатаруш дрогнул, кобыла испуганно захрапела и подалась на свечку. Мелькор удержал ее за повод и сел верхом.

«На всякий случай».

Он беспокойно оглядывался, видя, как лучники берут оружие наизготовку, но…

Тангородрим дрогнул еще раз. Ашатуруш заржала, приподнявшись на дыбы, и издала почти человеческое беспокойное ржание, сравнимое с визгом и метнулась в сторону так, что он едва успел удержать равновесие.

Майар закричали, метнулись за его спину – скорее инстинктивно, чем сознательно.

Это не спасло их, когда скала прямо посреди лагеря просела и раскололась, выбрасывая наружу камни и пыль, словно маленький Тангородрим или кротовая нора, и в воздух ударил целый фонтан крыс.

«Как? Откуда их столько?»

Мелькор никогда не видел такого. Не мог даже вообразить. Но эти твари били из-под земли, словно грязь, тушки переворачивались в воздухе, бились друг о друга, верещали, бились хвостами и цеплялись голыми розовыми лапами. Их глаза горели красным, изуродованные и изломанные красной дрянью тела торчали из шкур, и он впервые в жизни не верил собственным глазам, глядя на это полчище.

Ему казалось, что такого количества крыс просто не могло водиться под Ангбандом. Ашатаруш испуганно заржала, не понимая, как выбираться из западни, где они оказались – на пустой полосе между Хабром и Фелурушем.

Ему оставалось только смотреть, как крысы заполонили все вокруг в мгновение ока, словно насекомые – он не успел даже взять первые ноты, когда твари погребли под собой тот десяток майар, что охраняли форпост. Они хлестали, словно ползучая слизь или битумная река, налипали на вышки с лучниками, на вещи, и просто погребали под собой майар, которые пытались отбиваться оружием или песней, но…

Но руки и языки им отгрызали прежде, чем они успевали ими воспользоваться.

В ушах остались только их визги боли и отчаянные вопли майар, которых крысы сжирали заживо вместе с духом, имевшим силу. Не оставляли ни капли: одни лишь обглоданные дочиста скелеты, рядом с которыми он больше не чувствовал даже присутствия майар, утративших плоть.

«Да что же это такое? Что это за твари, которые поедают тело вместе с душой?»

В тот момент последнее, что он делал – это думал. Скорее поддался инстинкту, собирая вокруг себя крупицы силы, что были в воздухе – и пещеру озарила ледяная вспышка молнии. Полчище рассыпалось, разбилось на кучи.

«Грязные твари!»

Он отпугнул их еще одной молнией, с треском разорвавшей пространство пещеры – и вновь крысы разбежались едва ли на мгновение, но так и не исчезли. Ашатаруш заржала и дернулась, поднимаясь на дыбы – так испуганно, что ему пришлось подвзять повод на длину едва ли локтя.

«Твою мать!»

Мелькор искал взглядом хоть какой-то выход, хоть маленькую лазейку, где можно проскакать, не натолкнувшись на полчище.

Ее не было. Крысы обступили его целым ковром, уставились сонмищем красных точек в почти полной темноте. А потом перемигнулись, выстроились – и глаза замерцали волной, будто они не собирались нападать.

Они смотрели, и Мелькор мог поклясться, что слышит, как полчище хихикает.

Он зарычал, собираясь смести их всех, метнуться вперед в броске последней отчаянной ярости, потому что его гнев уж точно был способен разметать стаю обыкновенных грызунов.

Но крысы, едва заметив, как Ашатаруш роет копытом землю, запищали и разбежались, будто волна.

Оставили его посреди ошметков уничтоженного за мгновения форпоста и белых скелетов, валяющихся на камнях.

========== Глава 4. Сольфериновая кровь. ==========

Те, кто трогал красный лириум или хотя бы подходил к нему, сообщают, что он им “поёт”. Эта песня постепенно сводит их с ума.

Кодекс – Dragon Age: Инквизиция.

Майрон до сих пор считал позорным собственное бегство из Фелуруша.

Он помнил, как вернулся с отрядом орков в город, чтобы закрыть его, прошел по невымощенной пыльной дороге, мимолетно удивляясь тишине и отсутствию обычной суеты.

Его рука болела все сильнее, и шепотки в голове становились все более назойливыми, будто кто-то день и ночь напевал привязчивую мелодию, которая так въелась в мозг, что еще чуть-чуть – и разобьешь голову о камни, лишь бы избавиться от нее. Лишь бы уничтожить ощущение, будто некто ползает прямо у тебя в голове, цепляясь за самые уязвимые мысли цепкими паучьими лапами с мелкими щетинистыми когтями.

Мерзко, как скрежет ножа по стеклу.

Тошнотворно, как таракан в глотке.

Его отряд вошел в город, и их разогнали словно детей.

Тогда-то они и узнали, что в Фелуруше не осталось ни одного здорового. Красные глаза зараженных точками сияли в полумраке пещеры, и он не решился рисковать.

Они пытались напасть, пытались убивать зараженных, но потом появился Лунгортин – или нечто, что им когда-то было. Управляемая Энгваром тварь напала на отряд, и всё превратилось в хаос – бежал он сам, бежали зараженные, еще сохраняющие разум. Бежали все, кто мог.

Они отступили за ворота и держали их до тех пор, пока не заперли, не завалили камнями и обломками. А затем остались в Хабре – последнем рубеже перед натиском каранглира.

«Нам вообще не стоило давать тебе имя. Ты – красная кристаллическая чума».

Костер из трупов чадил и вонял горелым мясом – уродливый момент, когда этот запах напоминал жареный, давно прошел. Майрон стоял перед костром на главной площади Хабра, весь окутанный больными дрожащими отблесками пламени, и отстраненно глядел на то, как огонь пожирает тела, а затем бессильно облизывает остатки кристаллов красной чумы.

Что-то изменилось, он это чувствовал. Песня стала назойливее и сильнее, и раз за разом звала его спуститься в Фелуруш, уговаривала оборвать бессмысленную пытку, которая пожирала тело, словно плещущийся по венам мучительный огонь – одновременно холодный и горячий одновременно, и колющий тело изнутри.

Каранглир пустил в нем корни, он это чувствовал. Держался, уже будто бы и не прилагая усилий, как бредущий в одном направлении мертвец.

«Раз он сказал, что этому нельзя верить – значит, нельзя».

Но оно… пело. Говорило, что если вытащить кристаллы из огня, если прикоснуться к ним, впустить в себя музыку, присоединиться к армии Фелуруша, боли не будет. Все кончится. Все будет хорошо, и он сможет найти лекарство, и каранглир станет безопасен для всей крепости, и не принесет мучений никому в Ангбанде.

Он пел, что будет служить. Ему, Мелькору, всем. Поможет в победе над нолдор. В установлении власти над миром. Станет средством наведения порядка. Помощью. Силой.

Надо только спуститься в Фелуруш.

«Нет!»

Майрон встряхнул головой, будто просыпаясь, и потер левой рукой переносицу.

«Твою мать».

Он и не заметил, как подошел к костру опасно близко. Еще чуть-чуть – и мог бы подпалить одежду.

Правая рука слушалась его все хуже. Висела вдоль тела, словно плетка. Пальцы, поросшие гребаным камнем, не сгибались. Распухший локоть горел от боли и пульсировал красным светом сквозь кожу в ритме сердцебиения: чума прогрызала сустав. Каждый день он, шипя и кусая кожаный сверток, обламывал кристаллы, выросшие за ночь.

Кроме него, из майар выжил тот, кто управлял Хабром. Он уже дважды называл свое имя, но Майрон опять не мог его вспомнить. Он многое не мог вспомнить – знания, раньше будто бы лежавшие на поверхности в его разуме, теперь потускнели и смешались в неразборчивое пятно за голосом роя зараженных. Каждый час проходил в пытке, будто бы все пространство вокруг заполняли сотни шепчущих ртов, готовых стереть его самое, поглотить и перемолоть.