Подростки, среди которых, впрочем, уже наблюдалось изрядное количество взрослых, громили окрестные магазины. На улице разгоралось стихийное пиршество и такая же стихийная попойка.

– Будьте как дети... Не правда ли, теперь это звучит особенно ярко? Ну, признавайтесь, кто из вас ребёнок! А? Есть такие?

Чернов остановился в голове шеренги. Ветер срывал с людей армейские татуировки и заново вырисовывал сведённые шрамы. В воздухе висели лоскутки кожи. Чернов перехватил клюку поближе к острию и чиркнул им по первому пленнику. Из ранки потекла кровь.

– Красная, – обрадовался кривоносый, – смотрите, красная, как у ребёнка! Идём дальше! Красная! Стой, не шевелись! Красная. Красная, красная, красная, красная... красная. Сколько детей в полиции... Ага! Вот! Ну же!

Из надреза у одутловато сержанта потекла прозрачная, отливающая серым жижа. В ней не было кровяной густоты, и жидкость лилась, как льётся простая вода. Быстро набежала целая лужица. Полицейский с криком сжал краешки малюсенькой ранки, как будто схватил неправильно вскрытый пакет с молоком.

– Что это за хрень?

Клюка обхватила сержанта за шею и подтянула к бородачу:

– Всего лишь ветер подул...

– Что?

– Всего лишь ветер подул, а тебе хватило.

Сержант медленно истекал серым. Вскоре он не смог стоять, опустился на землю и жалко звал на помощь. Товарищи молча смотрели, как из крошечной ранки исторгается прозрачная сукровица. Нехотя, втайне от самих себя, полицейские прижали пальцы к собственным ранам и размазали по горячему, обдуваемому ветром телу, свою личную, красную и такую спасительную кровь.

– Дует ветер и он обшелушит нас! – дико закричал Чернов, – Мы на великом гумне! Не бойтесь! У королевства париков волосы встали дыбом! За мной, голое семя! Те, в ком красная кровь, за мной! За мной! За мной!

Толпа, загудев, повалила туда, куда дул ветер. В погром влились новые люди. Грянули выстрелы. Дети завизжали дико и радостно, как будто катались на бесконечном аттракционе. Взрослые громили отчаянно, зло. На проезжей части осталась лежать серая куча мяса, не похожая на человека.

Виктор Грин не знал, куда идёт. Виктор Грин думал о Злате и Виоле, о двух любимых продуктах жизни. Они не отвечали на звонки, и офицер знал, что с ними что-то случилось. Ещё Грин понимал, что ветер добрался не только до радужки, но и до его мыслей. Иначе не случилось бы того безобразия в штабе. Над административным кварталом поднимался робкий чёрный дымок. Горело военное министерство.

Людей на улице не было. Изредка проезжали машины. Свою Грин не смог завести – он ещё вчера забыл заправиться. Он где-то слышал, что бензин то ли загустел, то ли набрал цвет, в общем, теперь ездить опасно. Поэтому майор шёл пешком. Он как раз проходил мимо чрезвычайного посольского центра. Его открыли, чтобы наблюдать за ветром. Куча народа из кучи государств. Каждый день, когда Виктор ехал на работу, над зданием торжественно поднимали флаги – со звёздочками, двуцветные, синие, полосатые. Потом флаги стали выцветать. Сначала за день, потом за час. Флаги приходилось менять, а когда и это не помогло, каждое посольство обшило свой флаг непроницаемой плёнкой. Теперь в небе реяли яркие шуршащие полотнища. Виктор усмехнулся, но не понял чему. Воспоминание пришло позже, через полкилометра, когда воздух перестал шелестеть. Дед Грина так сушил целлофан. Он приносил с рыбалки карасей, вытряхивал их в бочку, а потом развешивал на бечеве склизкие и мокрые пакеты. Ветер трепал пакеты, и они гудели. 'Жаль, что у карасей нет своего посольства', – подумал офицер.

Несколько раз Грину встретились закутанные с ног до головы прохожие. Когда майор делал шаг, чтобы заговорить, люди почему-то пугались и жались к стене. Может, с ним что-то не так? Грин осмотрел себя: уставные брюки и уставная рубашка. Выглядел Виктор вполне нормально. Разве что чуть раздето.

– Эй, дядя! У тебя вся спина белая!

Грин недоумённо посмотрел на группку заржавших людей. Судя по голосам, молодёжь. Одеты в разнобойный камуфляж, на голове противогазы. Деревянные биты выстукивали об асфальт морзянку.

– Дядь, ты из этих?

– Из кого? – переспросил Грин.

– А то не знаешь.

Грин действительно не знал.

– Из этих, – парни не знали, как сказать, – голых, поехавших, нудистов... ну, которые без одежды ходят. Голяки, во. Кричат, что ветер пришел нас спасти. Они ща центр громят, людей убивают. Так знаешь?

– Нет, не знаю, – ответил Грин. Он снова поразился тому, как многого не знает.

– Да оставь ты его, – бросил кто-то, – это же вояка. Эй, дядя, где армия? Почему ничего не делаете?

– Я не знаю.

– Ты вообще что-нибудь знаешь? С нами хоть пойдёшь? Мы в центр, махаться с голыми.

– Зачем махаться?

– Ну ты даёшь... Как зачем? За наши цвета, вот за что. Раз им что-то не нравится, пусть валят на северный полюс, там всё одного цвета. А нас пусть в покое оставят. Чё неясно-то? Так пойдёшь, дядя?

– Пойду, – неожиданно согласился Грин.

Майору не хотелось никого бить. Он лишь хотел ухватиться за то, что вытянуло бы из трясины. На новых спутников Виктор внимания не обращал. Молодёжь, как и во все времена, улюлюкала, задирала встречных, бахвалилась и всем своим видом показывала, как ждёт предстоящей драки. Та не замедлила явиться: погнав пару голяков, камуфляжный отряд наткнулся на целую толпу, вооружённую дрекольем, баграми и даже огнестрельным оружием. После короткой потасовки парни побежали, прокричав оставшемуся Грину:

– Чё встал? Валим!

Мимо пронеслись обнажённые люди, перемазанные то серой, то красной кровью, а майор побрёл к клубам дыма, поднимающимся из-за домов. Ему хотелось узнать, остался ли огонь рыжим. Голяки, которых с каждой пройденной улицей становилось всё больше, майора не трогали. Порой к Грину подбегали потные, раздетые, обезумевшие мужики, которые кричали: