– Погоди, давай поговорим, – дохнул он в воздух парами спирта, хирурга мотнуло от резкого рывка, но многолетняя практика взяла свое – равновесие он держал безупречно. Можно и поговорить, отчего же не поболтать со старым другом, на встречу с которым и шел, которой ждал почти два месяца, пока в бомжатнике отсиживался, пока днями спал, а вечером таскался по городу. И не налегке таскался, а с чемоданчиком, как незабвенной памяти гражданин Корейко, и лежали в том чемоданчике аж три миллиона долларов. И перетаскивал его, как несчастный советский миллионер, Илья из одной камеры хранения в другую, пешком с одного вокзала на другой, стараясь держаться объездных дорог, дворов и пореже выходить на хорошо освещенные улицы, черт бы их побрал. Оглядываясь поминутно, готовясь к атаке если не потерявших его след меркушевских псов, то другой городской фауны, мелкой, голодной, лишенной рассудка, живущей инстинктами. Чемоданчик и сейчас в порядке, с ним все хорошо, лежит себе в камере хранения на одном из трех московских вокзалов, и, похоже, будет лежать там еще долго. Ибо возможность добраться до него Илье представится нескоро – все трое тут как тут, топчутся на дорожке, тянут руки за полы курток и молчат, но все и без слов понятно – мышка в ловушке. А Саня хлопает глазами, пялится то на Илью, то на «комитетчиков» и постепенно, как до того сказочного жирафа, до хирурга начинает доходить пикантность момента.

– Мать твою за ногу, – протянул Саня. – Они ж тут почти два месяца пасутся, я их сто раз видел.

Илья тоже узнал двоих, смотрел на них, как на старых знакомых. Ну, точно, они и тогда сладкой парочкой в кафе притащились, еще в мае, когда он их хозяину письма счастья пачками слал. Точно, они, ничего не изменилось – те же деланно-спокойные рожи без всякого выражения, та же готовность в любой момент порвать в клочки любого, на кого хозяин укажет. Да только подохли их хозяева, и барин, и выжлятник, что всю свору на поводке держал, оба сразу и подохли, из одного ствола по пуле получили. Впрочем, выжлятнику, на всю голову больному, двух хватило, а вот остаток обоймы хозяин в себя принял. Шесть штук, а до сих пор мало кажется, жаль, что рукояткой по башке не добавил, чтобы вдребезги, наверняка, как кол осиновый забивают, чтоб пакость всякая на белый свет не лезла. Да не до того было, время поджимало, и чемоданчик, зараза, тяжелым оказался, а уж побегать с ним пришлось – будь здоров, и от людей, и от собак. А эти, интересно, откуда тут? По наследству кому-то достались? Знать бы еще, кому именно.

– Поговорим. Только не ори, – Илья зашел Сане за спину, аккуратно завел тому правую руку за спину, сжал запястье. – Стой так, голову поверни. И не дергайся, ничего они тебе не сделают, им я нужен.

– Ты ж помер, – настаивал хирург, – ко мне менты приходили, сказали… Или брешут?

– А сам как думаешь? – Илья, продолжая держать Саню, неловко хлопал свободной ладонью по лямкам своего рюкзака. Вот, есть, наконец-то – из длинного кармана он выдернул нож с клинком длиной в пол-ладони, купленный за бутылку у одного из постояльцев ночлежки, и собственноручно выправленный и заточенный до состояния бритвы, поднес к горлу хирурга. Тот застыл, сглотнул нервно и, кажется, протрезвел.

– Илья…

– Тихо, тихо. Это не для тебя, а для них. – Илья сжал металлическую рукоять, повернул нож и приподнял Сане ребром клинка подбородок. Легонько так приподнял, ровно настолько, чтобы ребятки напротив оценили всю серьезность намерений «террориста» и дружно сделали шаг назад.

– Илюха, прости, я ж не знал, что это тебя ждут, – молвил абсолютно трезвым голосом хирург. – Я не знал…

«Зато я знал» – Илья шагнул назад и в сторону, туда, где за заборчиком детской площадки начинались заросли кустарника и камыша – там тропинка упиралась в болотце, но вела к той же насыпи, пусть грязным и вонючим, но более коротким, чем комфортный, путем. Знал, все знал, и все равно потащился, да еще так вышло, что и Саню подставил. Впрочем, он его давно подставил, еще лет двадцать назад, когда с ним в одной школе учился, будь она неладна, правда, в параллельных классах, но дела это нисколечко не меняет. А шел прицельно, дабы обсудить кое-что из прошлого, о чем Саня, в силу своей профессиональной осведомленности, мог знать нечто, важное для Ильи. Посему, как бы дальше не обернулось, пора бы и делом заняться, ибо из пятерки «комитетчиков» прямо по курсу маячат лишь трое, а чем заняты тылы легко сообразить – подкрепление уже вызвано и мчится во весь опор к пятачку меж башен-многоэтажек.

– Ольга где? Знаешь что или слышал? – на все вопросы Саня очень аккуратно качал головой. Остроту инструмента он оценил профессиональным взглядом, и лишних движений старался не совершать, весь обратился в слух и зрение, а вот с речевыми центрами приключилось у него что-то вроде паралича. А это нехорошо, требуются уточнения, тут только вербальные способы передачи информации годятся, мимикой и жестами не обойтись.

Илья отвел нож он шеи хирурга, но недалеко, чтобы трое напротив не решили невзначай, что все закончилось, и проговорил Сане на ухо:

– Совсем ничего? Вспомни хоть что-то, любую сплетню, мелочь – мне все важно, понимаешь? Я за этим к тебе и шел, думал, узнаю что, перехватить тебя по дороге хотел, а ты….

– У водителя нашего внучка вчера родилась, – скованно поведал Саня, – отмечали… Меня до вокзала довезли, я дальше пешком, тут ближе… А про Ольгу я, правда, не знаю. Я узнавал, потом, когда ты…ну, умер. Врача по пьянке спросил – он сказал: выписали ее под опеку родителей, а те дочь сразу увезли. Все, клянусь, это все. Знал бы – сказал, сам понимаешь…

Илья понимал, понимал, что снова выпало зеро, что подставлялся зря, и ведь заранее знал, что услышит в ответ, но надеялся до последней минуты, все ставки на этот разговор сделал, и пролетел со свистом, как та фанера. Но по крайне мере, теперь он знает, что здесь ловить нечего, плохо одно – некрасиво все получилось, некрасиво, скомкано, не по-людски.

– Понимаю, – произнес он негромко. – Спасибо, Саня, ты мне очень помог, и тогда, и сейчас.

Хирург опасно дернул головой при слове «тогда», тоже, несомненно, припомнив, и минувшую зиму, начиная с февраля, и охнул еле слышно, почувствовав под нижней челюстью легкий, почти комариный укус – прикосновение к коже острой стальной кромки. Дернул плечом, поднял руку, чтобы вытереть с шеи струй крови, но передумал, так и стоял, не двигался и молчал. Зато ожила троица, черноглазый крепыш прищурился и деловито бросил Илье:

– Слышь, артист. Ты чего творишь? Отпусти человека, он нам, если что, не помешает. Слыхал, небось, как люди под шальные пули попадают. Шел себе, шел дяденька по улице, а тут стрельба, грохот – кого-то важного завалили. Да и дядя заодно в брюхо пару пуль поймал, а «скорая» не успела – пробки… Жалко дядю?

«Суки» – Илья еще отступил назад, чувствуя, как подошвы скользят по мокрой траве – тропинка шла под уклон, уже попахивало сыростью и легкой болотной гнильцой. Илья отвел руку с ножом вбок, шепнул остолбеневшему Сане:

– На счет «три» падаешь на землю и лежишь, что бы ни случилось. Слышишь? – он легонько толкнул хирурга в поясницу.

– Ага, – ожил тот, – слышу. А ты? Они ж за тобой…

«Удивил» – Илья усмехнулся, перехватил рукоять ножа, прижал клинок к запястью, спрятал с глаз подальше.

– Раз, – произнес он так же тихо, – два…

– Илья, вот здоровьем клянусь – я не знаю, где Ольга. Я даже к старшей медсестре уж и так, и этак, и медкарту просил, и выкрасть хотел – без толку. Ну, уговорил потом практикантку одну, заплатил, она там в шкафах порылась и выдает: не было такой в больнице, не поступала, в реанимации не лежала, кровь ей не переливали. Не было Ольги твоей у нас, а сейчас… – он умолк, не сводя взгляд с «комитетчиков». Стало так тихо, что Илья слышал, как у черноглазого в заднем кармане джинсов еле слышно пищит мобильник. Все, группа поддержки на подлете, ждать нечего.

– Спасибо, Саня, – прошептал Илья, – нормально все будет. Когда спросят – не ври, говори, как есть: что спрашивал, подробно все, как на исповеди. О себе думай, я выкручусь. Даст бог, свидимся еще.