– Мы звали ее Малышка – помнишь, Бекки? Никто из девятиклассников, кроме нее, не справлялся с тригонометрией.

– Ты сюда перевелась? – спросила подруга Сары. Она понемногу отщипывала от кекса, завернутого в бумажную салфетку, и клала кусочки в рот.

– Нет, я…

– О, Бекки окопалась дома. – Сара повернулась к Бекки. – Мама говорила, ты работаешь в мэрии!

– Я пока думаю. Получила предложение от университета Нотр-Дам. – Бекки моргнула – в глаза попал солнечный луч, отразившийся от угла крыши. – И от Кейс Вестерн. – Ну да, в Кейсе ей предложили полную стипендию. – А еще от Мичиганского университета, Карлтонского колледжа…

Подруга Сары опустила руку с кексом.

– Ну… здорово, Бекки, – медленно произнесла Сара с полуулыбкой.

– Хотя, скорее всего, пойду в университет Джонса Хопкинса. С точки зрения качества обучения, может, и не совсем то, зато там большая стипендия. И льготные кредиты.

Сара молча переглянулась с подругой.

Бекки несло.

– Есть другой вариант – Джорджтаун. Лучше жить в большом городе, в округе Колумбия, например, а не в каком-нибудь фермерском городке, ха, учиться в местном колледже!

– Ничего себе, – произнесла подруга Сары, наконец откусив от кекса нормальный кусок.

Сара коснулась плеча Бекки.

– Передавай привет отцу.

Они пошли дальше, размахивая сумками с учебниками, переговариваясь на ходу. Влились в толпу студентов.

И тут Бекки разревелась. Сначала из-за собственной глупости и чувства унижения, затем – из-за того, что не удержалась от слез, потому что это тоже глупо и унизительно. Вошла в ближайшее здание. На стеклянной двери красовалась надпись: «ШКОЛА ИСКУССТВ».

Несколько минут в дамской комнате, и вот она в полном порядке: губки заново подкрашены, рыжеватые волосы аккуратно собраны под заколкой из черепахового панциря. Когда Бекки шла к двери, намереваясь забрать отца и, черт возьми, свалить отсюда, с территории университета, за стойкой холла вдруг материализовался коротко стриженный толстяк и громко произнес: «Брошюры!»

Бекки подошла и взяла одну: «Что такое дом? Взгляд художника на жилое пространство».

– Вы первый год учитесь? У нас здесь галерея…

– Да, спасибо. – Ну, можно и посмотреть.

Сначала Бекки покорно обходила по кругу небольшие комнатки с белыми стенами. Иногда кивала, хотя была единственным посетителем: очень красиво; да, интересно. Наверное, папу уже побрили? После всех процедур ему поставили кресло так, чтобы он мог смотреть телевизор и дожидаться, пока она вернется. Бекки думала: нужно заехать на заправку (три с половиной доллара за галлон, о господи…) и какой залог берут дома престарелых из того списка, что лежит у нее в сумочке. Как это организовано, с ними можно торговаться? Или просто вручают график платежей, и все?

Ей хотелось вернуться к отцу; он, должно быть, уже ждет. Бекки осмотрела последние три полотна и вдруг остановилась перед одним из них, висевшим на уровне глаз. Подошла ближе.

Разве она раньше не видела картин? Видела. В младших классах – когда весной они ездили в Чикаго и посещали Институт искусств. И в ресторане «Барнер», где они с отцом часто обедали (мясное блюдо на выбор плюс еще три: гарнир, напиток, десерт) по средам или четвергам, в зависимости от того, когда в ресторане готовили «ветчинный хлеб», – там постоянно менялись натюрморты на стенах. Их привозил управляющий из дома престарелых, где жила его мать – он ездил туда каждую неделю. Натюрморты он выставлял на продажу; их рисовали обитатели дома престарелых. В основном изображения вазы с фруктами (одна и та же ваза, разные фрукты).

«Что я, картин не видела…» – убеждала себя Бекки. Однако в отношении этой картины можно было сказать – да, не видела, вот именно такого сочетания красок, такого узора мазков кистью конского волоса, именно на таком холсте в незатейливой деревянной раме, сколоченной гвоздями, при таком освещении. Прошло пять минут. Пятнадцать. Она уже устала стоять; сумочка валялась на полу (Бекки не заметила, как ее уронила). Протянула руку, сняла картину с крючка и какое-то время держала ее прямо перед глазами. С близкого расстояния изображение казалось совершенно иным.

– Ой-ей-ей. – Толстяк из-за стойки мгновенно оказался рядом с ней, осторожно, но решительно взял у нее из рук картину, нахмурился.

Бекки была застигнута врасплох.

– Их нельзя трогать?

– Конечно, нельзя. Боже упаси.

– Простите, я не знала.

Она же только хотела повнимательнее рассмотреть – как вы берете туфельку без пары с полки в обувном магазине и рассматриваете ее.

– Это все продается, не так ли? Постойте, а почему, у вас же музей?

– Да, однако два раза в год мы включаем в экспозицию картины из галерей, на продажу. Если хотите, можно подписаться на нашу рассылку новостей. – Мужчина кивнул в сторону стойки.

– А можно… Прошу вас, чуть ближе? – Бекки подняла руки (вот они, я не буду ничего трогать), затем сцепила их за спиной.

Толстяк развеселился, протянул ей полотно. Бекки почти прижалась лицом к картине, словно хотела впитать ее в себя. Мужчина начал рассказывать (как ей хотелось, чтобы он помолчал) об умершем художнике, его звездной карьере; на него, конечно же, повлиял Хоппер, а также современные абстракционистские…

Бекки пыталась запомнить каждый мазок на холсте, с грустью понимая, что ей пора. Отец наверняка уже ждет.

Наконец мужчина закончил рассказ, осторожно повесил картину на место. Деликатно отступил в сторону, чтобы Бекки могла поднять сумочку.

Она последний раз с грустью посмотрела на картину и собралась уже было идти, но остановилась – ее взгляд привлекла маленькая круглая наклейка на стене.

– Извините, а это?.. – Она указала на число на наклейке.

– Цена.

Пятьсот сорок долларов. Сердце Бекки забилось быстрее. На мгновение перед ее мысленным взором возникли две почти одинаковые суммы – здесь и на чеке, спрятанном в ящике офиса.

«Не сходи с ума», – сказала она себе. Помахала на прощание рукой (но даже не взглянула на толстяка) и поспешила к двери.

Стоя в очереди в банк, Бекки думала о Пирсонской аварии, о том, как многие беспричинно обвиняли банк – что утром на церемонии его открытия утонуло столько народу. Ей казалось, что некий отзвук тех событий все еще витает здесь спустя почти сто восемьдесят лет. Если так, пусть это сработает в ее пользу.

Октябрьский день клонился к вечеру. Она стояла четвертой в очереди, выстроившейся вдоль пыльной бархатной веревки – специально пришла в послеобеденный наплыв, когда хозяева магазинов сдавали выручку перед закрытием. Тщательно продумала наряд: новый кремовый свитер, заправленный под пояс трикотажной юбки из эконом-магазина, и любимые туфли-лодочки на тонком каблуке. Она представляла себе их звонкое цоканье по полированным плитам вестибюля банка.

Уже третья. Бекки улыбнулась мистеру Форнету, когда он коснулся своей бейсболки, приветствуя ее. За девять месяцев работы ей часто приходилось бывать в банке, и она всегда перебрасывалась парой фраз с добродушным охранником. Погода меняется. Определенно. Если повезет, к Хеллоуину выпадет снег.

Кассирша жестом пригласила Бекки к окошку. Спросила:

– Ты без пальто?

Бекки улыбнулась. Разложила чеки и ведомости на потертой латунной поверхности на уровне груди.

– С ума сошла, – заявила кассирша. – Я даже на перекур одеваюсь!

От банка до мэрии было минут пять ходьбы.

– Я бегом. На каблуках.

Кассирша фыркнула.

– Не убейся!

Бекки изучала эту женщину в течение нескольких недель. И выбрала ее, почувствовав – она легко относится к работе, типа «выключила станок, и пошло оно все к черту». Бекки не знала ее имени, но вполне могла представить себе, как на дамских вечеринках с сослуживицами она, пытаясь перекричать шум кафе, громко рассказывает о последней идиотской выходке менеджера – «этот прыщавый болван». Сияя шикарным розовато-лиловым маникюром, кассирша одним за другим брала приходные чеки, ставила штамп и нажимала на клавиши.