Так оба друга к концу 50-х годов обосновались в Москве. Александр Мень всегда относился к отцу Глебу с любовью. Позже он вспоминал: «Мы с ним познакомились как соученики, потом вместе жили в Сибири. Он тогда занимался оккультизмом, теософией. Как-то незаметно христианизировался. Он человек темпераментный и страстный, которого в основном интересовала борьба. Больше ничего. Если когда-то можно было противника сокрушить, для него не было большей радости. Хотя человек он вообще ленивый, чистый в душе. В нем что-то детское осталось до сих пор»¹. В истории с письмом патриарху и главе Советского правительства многое до недавнего времени оставалось малопроясненным. Многие подробности я слышал от непосредственных участников тех давних событий – священника Александра Меня, Льва Регельсона, Феликса Карелина и отца Глеба Якунина. Так что у меня была возможность выслушать все стороны.

Анатолий Васильевич Ведерников

В начале 60-х годов в Москве возникла группа единомышленников. В нее входили молодые священники – Глеб Якунин, Николай Эшлиман, Димитрий Дудко, Сергий Хохлов, Алексий Злобин, Владимир Тимаков. Их поддерживал влиятельный человек – секретарь «Журнала Московской патриархии» Анатолий Васильевич Ведерников. Позже отец Александр Мень вспоминал: «Я чувствовал, что положение ненормально: с епископатом, с «официальной» Церковью у духовенства возникает внутренний раскол. Мы перестаем им доверять: практически все епископы пошли на эту реформу, все согласились… И вот тогда, в конце 1962 года, я решил это положение изменить. Началось с самой невинной вещи. У меня было несколько друзей-священников, которые не кончили духовных академий; сам я еще только учился в Академии заочно. И вот я предложил: “Иногда мы собираемся по праздникам, на именины друг к другу ходим, – давайте будем собираться и обсуждать некоторые богословские вопросы, которые нас конкретно интересуют, а также делиться пастырским опытом, потому что нет у нас академии, – нашей академией станем мы друг для друга“. Все согласились. Входили в этот круг отцы Димитрий Дудко, Николай Эшлиман, Глеб Якунин, еще несколько батюшек – примерно десять человек. Они стали приезжать ко мне в Алабино, иногда мы собирались у них. Разговоры действительно шли в таких рамках. Некоторые делились проблемами, которые у них возникают на исповеди, другие говорили о богословских вопросах, которые им задают и которые они не могут решить. Но в конце концов все свелось к обсуждению того, что же нам делать, когда нет епископов. Сказать, что епископы нас предали, было бы слишком сильно… Но я все время настаивал на том, что Церковь без епископа – что-то ненормальное. Все-таки преемник апостолов – епископ, а мы только его помощники.

Архиепископ Ермоген (Голубев)

Чтобы избавиться от этого тягостного состояния, я написал архиепископу Ермогену (Голубеву) письмо. Примерно следующее: “Владыка, мы следим за вашей деятельностью в течение многих лет, видим, что вы отстаивали храмы, что вы не согласились с решением Архиерейского собора 1961 года… И, хотя мы принадлежим к другой епархии, мы просили бы Вас быть духовно – не административно – нашим архипастырем. Тогда мы будем себя чувствовать более нормально в церковном отношении”. Я писал от лица четырех – Димитрия Дудко, Николая Эшлимана, Глеба Якунина и себя. Владыка (тогда калужский епископ) ответил нам приветливо и обещал приехать. И приехал в Алабино как раз, когда у нас шел ремонт храма… Он все обошел, посмотрел, и потом мы посидели вместе. Во время встречи владыка говорил, что на Московской Патриархии почила печать обновленчества, что, в общем, это те же самые обновленцы, вся программа та же и тот же дух обновленчества, приспособленчества… Много суровых слов говорил в адрес Патриархии. Мы это понимали и сказали владыке: «У нас нет намерения нападать на Патриархию, критиковать ее. А вы будьте «нашим» епископом, и, когда у нас будут возникать проблемы, с которыми нужно обращаться к епископу, мы будем с ними обращаться к вам». На сем мы расстались, и жизнь потекла дальше»².

Глеб Якунин и священник Николай Эшлиман

Это было время атеистического разгула, когда первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев заявил, что через двадцать лет в СССР будет построен коммунизм и по телевидению он покажет народу «последнего попа». Отец Александр вспоминал: «В разгар всех этих безобразий мы с отцом Николаем Эшлиманом однажды прогуливались по нашему парку около дворца, и я сказал ему: «Давай соберем факты и напишем конкретно, адекватно и авторитетно, чтобы люди знали». Потом мы встретились с отцом Димитрием Дудко и с другими и стали эту идею обсуждать. И в конце концов пришла такая мысль: «Зачем говорить про это, когда надо искать корень. А корень зла в том, что все происходит от попустительства архиереев. Те представители Церкви, которым это полагается, не борются за дело Церкви. Теперь, после передачи власти старосте, любой староста может завтра закрыть храм по своему желанию. Потому что ее вызывают в райисполком и говорят: «Закройте!» – и она находит причины к закрытию. Все упирается в Архиерейский Собор 1961 года. Надо выступить против него». Стали мы это обдумывать. Краснов-Левитин стал свои мысли предлагать, и некоторые священники тоже.

Отец Николай Эшлиман и другие продолжали обдумывать проблему создания письма. Мы встретились у меня в Семхозе: приехал Анатолий Эммануилович, отец Дмитрий и отцы – Николай Эшлиман и Глеб Якунин. Анатолий Эммануилович привез страниц на десять проект письма к патриарху на тему, что все произошедшее незаконно, и сказал, что надо действовать «против». Но мы с отцом Димитрием Дудко образовали «правую фракцию» и сказали, что без епископа не будем действовать. Николай и Глеб остались в неопределенности, и тогда я предложил обсудить это дело соборно. Мы решили созвать более расширенный «собор». У Эшлимана на даче в Химках собралось десять человек для обсуждения. Всем было предложено высказать свое мнение, но кончилось это тем, что было предложено пригласить кого-нибудь из людей более старших – мы все были молодые, – в частности, Анатолия Васильевича Ведерникова. Некоторые не соглашались с его кандидатурой, другие были «за». Решили пригласить и его, и владыку Ермогена (Голубева). После этого собора мы пришли к общему выводу: надо все-таки выработать проект послания – Анатолий Васильевич даже предлагал, чтобы текст до отправления был зачитан лично патриарху в Елоховском соборе во время службы. Кое-кто выйдет – «Ваше святейшество!..» – и зачтет. Владыка Ермоген это одобрил. И стали думать, какой же должен быть текст. Тогда я написал текст на три страницы, где было все коротко изложено. Смысл был такой: реформа 1961 года противоречит не только церковной практике, но и государственным законам, потому что священник теперь не лишенец. Если он не может быть принят в церковную общину, то получается парадокс: он может быть избран членом местного совета, но не может быть избран членом церковного совета. В основном мой документ состоял из вопросов (в большинстве своем, риторических): как совместить с церковной практикой нынешнее положение…

Слева направо – священник Глеб Якунин, священник Николай Эшлиман и Феликс Карелин

Тогда отец Глеб сказал: «Нет, это для них слишком непробойно. Их надо долбить! долбить! Так, чтобы до них дошло». – «Ну, – ответил я, – если это вам не нравится, то пишите сами». Я знал, что Глеб никогда ни одной строчки не напишет, а Николай вообще-то пишет, но очень медленно – сверхмедленно! – и никогда не доводит до конца. Поэтому я был не особенно взволнован. И тут как раз пришло сообщение от Анатолия Васильевича Ведерникова (по непонятным причинам я не мог с ним встретиться): что это дело надо сейчас прекратить, что письмо сейчас писать не надо. Они обсудили это с кем-то (по-моему, со Шпиллером) и решили, что сейчас это несвоевременно. Это при Хрущеве имело смысл. Осенью 1964 года Хрущева сняли, начались перемены, и речь шла о том, чтобы завоевать хоть какую-то минимальную стабильность. То же самое решил владыка Ермоген. Глеб Якунин с ним встретился и потом рассказывал: «Я поговорил с ним сухо…» И они с Эшлиманом начали писать. У меня не было никакого страха за дело, потому что оба служили, и Дудко служил, и каждый из нас делал свое дело, все мы общались, а эта «улита» с письмом могла ползти лет пятнадцать-семнадцать. Но тут произошло «роковое стечение обстоятельств и пересечение судеб», началась «достоевщина»: к составлению письма подключился Феликс Карелин»³.