Об истории создания знаменитого письма 1965 года спустя многие годы Феликс Карелин писал в самиздатском журнале «Слово»: «Священник Глеб Якунин «Открытое письмо» не писал. Он торопился подписать бумагу, наскоро состряпанную А.Э. Красновым-Левитиным. С этим и пришел к отцу Николаю Эшлиману. Однако, когда отец Николай прочел левитинский «документ», он категорически заявил: «Эту цидульку я подписывать не буду». После этого началась серьезная и продолжительная работа над составлением «Открытого письма». В этой работе мне пришлось принять самое активное участие. Однако мое участие сводилось в основном к работе литературной. Что же касается духа «Открытого письма», то он почти всецело определялся личностью отца Николая»⁴. Эти строки писались в то время, когда отца Николая Эшлимана уже не было в живых. Но еще в конце 1971 году отец Глеб Якунин в телеграмме, направленной в Париж Н.А. Струве, подтверждал, что на самом деле у письма было три автора: «…2. Третий автор Открытого письма к Патриарху Алексию, Феликс Карелин, мой друг, никогда не наталкивал меня ни на какие, как Вы пишете, слишком резкие, а иногда и сумасбродные поступки. Я знаю Феликса Карелина как серьезного богослова, человека православного, церковного, духовно трезвого.

3. Повторив легенду о влиянии третьего на двоих, вымышленную людьми, не понимающими духа соборного единомыслия, Вы нарисовали перед читателями «Вестника» такой образ взаимоотношений между тремя авторами Открытого письма, который совершенно не верен. В заключение не могу не выразить свое глубокое сожаление, что Вы стали жертвой сознательной и злостной дезинформации, усердно распространяемой всевозможными гасителями духа. Говоря Вашими словами: сложность ситуации да не будет извинением наивности. Ради пресечения соблазна, пастырски прошу Вас опубликовать текст телеграммы в очередном номере “Вестника”»⁵.

Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин

У Феликса Карелина не угасала идея рукоположиться. Он объехал много городов. До Москвы долго жил в Ташкенте. Архиереи встречали его с распростертыми объятиями, но потом прогоняли. В лагере он прошел большую школу. Были подробные беседы с католическими прелатами, с бывшими эсэсовцами, с еврейскими и латышскими националистами, с профессорами русской литературы. Как человек способный и быстро схватывающий, он многое усвоил и был довольно образованным. Заявлял, что он немец – у него, действительно, мать была наполовину немка, остальное – еврейское. Потом пережил обращение в христианство и был крещен. Крестил его «карловацкий», кажется, священник. Отец Александр Мень вспоминал, как однажды Карелин привел к нему своего лагерного друга, Льва Консона: «Консон изображал его в образе Ставрогина, который совращал зеленую молодежь и всех губил. В его представлении Карелин был страшным, демоническим человеком. Я подумал: если Феликс заслан ко мне как провокатор, зачем он привел Льва Консона, который все это поведал? Или он думал, что Лев не проговорится? И через некоторое время я Феликсу прямо сказал: «Лева рассказывал о Вашем таком… богатом прошлом…» Он сказал: «Ну, вы понимаете, что я не мог вам всего рассказать сразу. Подумайте – пришел и сказал: я бывший стукач и убийца». Мне крыть было нечем. Действительно, он был прав: если бы человек пришел и так отрекомендовался, то, при всем моем «либерализме», я бы его, конечно, как-то принял, но с величайшим трудом. Это стоило бы больших усилий. Было бы трудно погасить в себе шевелящиеся сомнения. Так он меня убедил.

Впоследствии о Карелине много слышал от людей, сидевших с ним в лагере. Рассказывали о его пророчествах: он там высчитывал по книге Даниила конец света. Это получалось довольно талантливо, и на людей малоосведомленных действовало потрясающе. Помню, ко мне приехал один из бывших студентов, с которым я учился. Он просил, чтобы Феликс при мне рассказал эту историю. Друг был поражен – у него прямо рот открылся. Я-то, признаться, ни во что это не верил, потому что знал, что книга Даниила написана совсем о другом, и Апокалипсис – совершенно другое. Эта библейская алхимия, которая им преподносилась, была мне нипочем. Но Глеб был в восторге; некоторые дамы записывали за ним. Роль Феликса в этот ответственный момент оказалась роковой. Глеб и Николай Эшлиман писали письмо. Но ни один, ни другой не «тянули», и они попросили помощи у Феликса»⁶.

Священник Глеб Якунин. Начало 60-х годов

Когда письмо было готово, они принесли его владыке Эстонскому и Таллинскому Алексию (Ридигеру), который был в то время управделами. По их свидетельству, глаза его потеплели, когда он принимал документ. Почему-то им казалось, что письмо произведет благоприятное впечатление, хотя и подозревали, что будут репрессии. Отец Александр считал этот шаг роковым: «Я думал, что их запретят немедленно по прочтении документа. В день подачи я встретил Карелина, и он сказал мне торжественно: «Началось!» Я был мрачен и ответил, что очень жалко – такие два человека выпадают из наших рядов. На что он сказал, как Кайафа: «Что стоят два человека в сравнении с великим делом!» Письмо было подано в официальном порядке. Второе, но уже заявление – более удачное, на мой взгляд, – было отправлено правительству. Какое это произвело впечатление в высших церковных кругах, сказать не могу. Старенький патриарх реагировал противоречиво. Сначала он сказал: «Вот, все-таки нашлись порядочные люди!» А один видный церковный деятель, в то время находившийся в заграничной командировке, прочтя письмо двух священников, сказал: «Ну теперь стоит жить!» С другой стороны, патриарх сказал: «Они хотят поссорить меня с властями». Однако, он даже не поинтересовался ими. Не захотел познакомиться»⁶. Осенью 1965 года письмо, подписанное двумя священниками, было отослано патриарху Алексию (Симанскому) и председателю правительства СССР Н. Подгорному. Мгновенно оно разошлось в машинописных списках, попало за границу. Обширные отрывки из письма зачитывались радиостанциями, вещавшими на СССР: «Би-Би-Си», «Голосом Америки» и «Свободой».

Священник Сергий Желудков

Оба священника продолжали служить на своих приходах. А документ читался где-то в верхах, печатался за границей, передавался по «Би-Би-Си», и так прошло три месяца. Вскоре после подачи письма Карелин вместе с отцами явился к Анатолию Васильевичу Ведерникову домой с этим письмом. Они с упоением читали его вслух друзьям. Не будучи людьми, привыкшими к собственной письменной продукции, они были довольны не самим фактом, а формой. Отец Александр с юмором вспоминал: «Надеюсь, меня простят за некоторую комичность изображения – назревала трагедия, но комичность заключалась в том, что они читали вслух – а там семьдесят страниц на машинке! Я, для упражнения в терпении, присутствовал и слушал это чтение, и вскоре знал письмо наизусть. Самая забавная история приключилась, когда мы с отцом Сергием Желудковым пришли к отцу Николаю Эшлиману, и он стал опять зачитывать вслух весь текст, как будто Желудков неграмотный. А тот сидел и не слушал его. Впоследствии он мне признался – в это время решал другую задачу: подписывать или не подписывать. Он вообразил, что ему предложат этот документ подписать. И так пропустил все мимо ушей, находясь во внутреннем борении под удавьим взглядом сенбернара отца Николая, который там сидел.

Священники Александр Мень и Сергий Желудков

Потом устроили чтение у Анатолия Васильевича. Полагаю, что Анатолий Васильевич был несколько оскорблен, что ему вслух читают документ такой длинноты. К концу чтения я почувствовал, что все накалились до предела. Я предчувствовал, что сейчас произойдет взрыв. Но было поздно, надо было ехать за город домой, я сказал всем: «Арриведерчи» – и уехал. Позже мне рассказывали – когда окончилось чтение, позеленевшие слушатели вскочили, и началось побоище. Карелину говорили: «Что вы тут написали, гордыня!» – а он кричал: «Федор Студит тоже так говорил!» Произошло бурное препирательство – малоизящное и совершенно бессмысленное»⁷.