– Один грек, племянник Абдуллы-эфенди, – как можно непринуждённее пожал плечами Мехмед и развернулся полубоком. Так он мог снова любоваться красотой военного трофея и делать вид, что слова Геннадиоса совсем его не задевали. – Он постоянно твердит, что османы – преступники, незаконно оккупировавшие греческие земли. И не только греческие!
Нариман тяжело вздохнул и, собрав руки за спиной, тоже всмотрелся в секретер с саблей.
– Есть ещё сын русского посла и сын армянских нефтяников, Гюльбекянов. Мне никак не удаётся найти с ними общий язык.
Старший брат снова смолчал, а младший, несколько секунд прождав ответа, решился спросить напрямую:
– Это правда, кардешимдир? То, что говорит этот грек?.. – дрогнувшим голосом произнёс Мехмед.
Нариман вздохнул ещё раз, после чего обернулся к собеседнику и по-доброму улыбнулся ему. Тётя Шебнем с умом выбирала любимца! Юный муддеррис смотрел на Мехмеда с умилением и, замечая в их чертах схожесть – чёрные глаза, тёмные волосы, высокий лоб – с горечью признавался себе в том, что не стоил и мизинца младшего брата. Он сам… был слишком мягкотелым, чтобы бороться со своей судьбой… и чтобы задаваться подобными вопросами. Даже в столь нежном возрасте его глаза никогда не пылали такой смелостью и жаждой жизни, подбородок не задирался так высоко вверх, а руки не сжимались в кулаки в поисках извечных ответов. Сильный маленький воин! Когда-нибудь ему подчинятся не только сербские сабли, но и султанские армии…
– Правда всегда относительна, Мехмед-джим, – сказал он немного погодя, как только собрался с мыслями, затем развернул брата к себе лицом за плечи и подмигнул ему, – самое главное, во что веришь ты, и, – даже если правда не всегда приятна, – как ты её принимаешь.
Мехмед задумчиво кивнул, осознавая, как мысль бежала по венам, оставляя за собой всё больше и больше вопросов. Тогда Нариман, не желая ещё сильнее запутать брата, повёл разговор в более непринуждённое русло.
– Кстати говоря, – вновь заговорил он, пряча в уголках губ улыбку, – если бы я не был верующим и спорил бы на деньги, то я бы поставил сотню акче на то, что одна из дочерей Кадера-Паши станет в будущем твоей женой.
– Одна из дочерей Кадера-Паши?.. – нахмурив лоб, переспросил Мехмед. Он всё ещё пребывал мыслями с Геннадиосом и его идеями, и разговор о жёнах никак в них не вписывался.
– Точно. Думаю, что старшая. Отец приглядывался к ней весь вечер.
– Давай сначала женим тебя и Ибрагима, – непринуждённо отмахнулся младший. Мысли о девушках совсем его не занимали, хотя иногда, когда тётя Шебнем…
– О, это уже почти решённый вопрос, – смеясь, отвечал Нариман, но собеседник едва расслышал его. – И говорить тут не о чем.
– Кардешим?.. – эхом откликнулся брат.
– Да, Мехмед-джим?
– Ты… любишь свою невесту?
Непроницаемая улыбка скользнула по лицу всегда уравновешенного муддерриса. Он отвечал уверенно, но шёпотом:
– Я почти не знаю её, Мехмед.
– И ты так спокойно говоришь об этом?
– Самое главное, что она славная девушка из хорошей семьи, и пока что этого достаточно. После свадьбы у нас будет много времени узнать друг друга поближе.
– Тётя Шебнем говорит, что любовь очень важна, – рассуждал вслух Мехмед, будто не слыша, – и что я обязательно должен жениться по любви. Иначе теряется всякий смысл.
– Знаешь, иногда тётя Шебнем болтает слишком много. – Снисходительное выражение не сходило с лица Наримана. – Но ты бы, конечно, хотел испытать это?
– Хотелось бы, – краснея, отвечал младший. – Мне просто интересно…
– Уверен, что это так!..
Когда кардеш скинул с себя мечтательность и пнул его локтем в бок, Нариман вдруг вспомнил, что имел дело с будущим военным, хоть тот и был пока что всего лишь пятнадцатилетним подростком. Время всё расставит на свои места. Он будет учительствовать в медресе, Ибрагим – выполнять поручения сераскера, а Мехмед…
– Я не дам себя в обиду этому греку, – решительно проговорил тот, прожигая глазами сербскую саблю, – так что пусть бережётся! Во мне течёт кровь гордых османов, а они не привыкли сдаваться!
***
Призыв к утреннему намазу ещё не прозвучал, и на всех этажах медресе стояло безмолвие. Мехмед, вернувшийся в учебные стены сразу после празднества в честь Пророка, шёл по внутреннему дворику школы и сжимал кулаки. Сегодня он встал ни свет ни заря, потому что знал, что Геннадиос сделает то же самое, и в надежде застать его врасплох, младший сын Мустафы-Паши даже не взял с собой Корана и других учебных принадлежностей. Мехмед почти не ощущал на плечах тёмно-синего одеяния, которое все ученики Абдуллы-эфенди обязывались носить, пока находились в медресе, а чёрная тюбетейка с полумесяцем и звездой посередине чуть не слетела с головы на неприветливом осеннем воздухе. С каждым шагом пожелтевших октябрьских листьев становилось всё больше на его пути, и, минуя несколько расписных округлых арок, Мехмед, наконец, вышел к саду с фонтаном и статуями. Узор на мозаичном полу в виде легендарной «Розы ветров» указывал на восток. С южной стороны неожиданно раздались шаги, и будущий лейтенант заспорил бы на что угодно, что они принадлежали Геннадиосу Спанидасу.
Несколько секунд грек и турок смотрели друг на друга в безмолвии, и Мехмед заметил, что Спанидас был в обыкновенной сорочке с поясом и брюках и, должно быть, и не думал надевать форму. Директорский племянник не знал, что такое «правила»! Зато это прекрасно знал он, сын почитаемого Паши, заседавшего в совете дивана, и, если критскому молодцу не объяснили на Родине, как подобало себя вести, то ему всё же стоило преподать урок!
– Чего же вы встали так рано, беим? – первым подал голос Гена и, задрав подбородок вверх, приблизился медленным шагом. По-турецки он до сих пор говорил с акцентом, плохо выговаривая шипящие звуки. – Неужели поджидали кого?..
– Мне надоело всё это, кириос24 Спанидас, – решительно отрезал турок, и ни один мускул не дрогнул на лице юноши, пока он передразнивал собеседника. – Давайте решим этот вопрос раз и навсегда. Пусть победит сильнейший.
– Что ж, – азартно подхватил грек, – где это видано, чтобы я не принимал вызовов?..
Помимо всего прочего Гена ещё и подумал, что ему понравилась смелость оппонента, и что своим поступком тот вызвал неподдельное уважение. Как человек, прославлявший силу, юный Спанидас не мог не ценить её открытого проявления в других, а значит и тех, в ком она проявлялась.
«Если бы он не был турком… – подумал Геннадиос и вдруг осёкся. – Если бы!»
Отмахнувшись от этой мысли с некой досадой, юный грек навалился на Мехмеда с двойной агрессией. Турок не отставал, и в тот момент, когда молодые люди с боевым кличем повалили друг друга наземь и перекатились несколько раз по саду кубарем, с севера раздался громкий возглас удивления.
– Гена, τι κάνεις?!25 – в ужасе кричал Дима, путаясь в ногах при беге. – Остановитесь! Гена!..
Учёный сын русского посла прекрасно знал греческий, что вместе с православной верой заметно выделяло его из числа других учеников. Геннадиос приметил этого умного, застенчивого юношу, как только тот приехал, и тотчас взял его под своё крыло. Влияние графа Румянцева на сына священника тоже ощущалось – Дима как мог сдерживал разрушительный пыл друга, – однако и ему не всегда удавалось вовремя предугадать бурю. Особенно когда рядом маячил вредный армянский счетовод, заметно превосходивший его успехами в арифметике…
– Утро добрым не бывает, – проворчал Вачаган откуда-то с запада, когда Дима потерпел очередную неудачу в попытке оттащить друг от друга споривших и сам чуть не получил синяк под глазом. – Я так и знал, что застану вас здесь…
– Может, поможешь мне разнять их? – раздражённо бросил Вачагану Румянцев, когда тот наконец появился. – Не видишь, что я не справляюсь?
– Зачем? – всё так же спокойно отозвался армянин, поравнялся с Димой и сверился с карманными часами. – Скоро подъём. Поубивают друг друга раньше? Тогда сами закажем для них имама или священника.
