– И вам сладких снов, Каринэ куйрик, – не остался в долгу армянский друг и натянуто улыбнулся, помахав женщине рукой. – Знает-знает, Каринэ куйрик.

– Ты, может, зайдёшь завтра с матерью к нам на кофе? Я напекла такой вкусной гаты… И моя Лилит будет тебе очень рада.

– Прошу простить, Каринэ куйрик, совсем нет времени. Столько дел накопилось у нас с отцом с этим последним рудником… Де, мнак баров!37

Женщина спросила что-то ещё, но Гюльбекян уже схватил Геннадиоса за левый локоть и, заметно ускорив шаг, сделал вид, что не услышал её. Молодые люди благополучно миновали садик тикин Каринэ и остановились возле Гюльбекяновского особняка с пышными деревьями и фонтаном во дворе и, тогда Вачаган всё-таки ответил на вопросительный взгляд грека:

– Она мечтает женить меня на своей дочери, – поморщив нос, объяснял он у самых дверей. – А мы с ней друг друга терпеть не можем. Просто невыносимо… здесь каждый норовит меня сосватать. И моей сестре постоянно докучают вопросами о ребёнке!

– А Нерсесяны далеко живут?.. – отстранённо отозвался Геннадиос и повертел головой во все стороны. Армянин заметно посерьёзнел и, помедлив несколько секунд с ответом, еле слышно прошептал:

– Нерсесяны?

– Я узнаю их дом внешне, но не скажу, где именно он находится. К воротам меня всегда привозит кучер…

Кучер привозил молодого Спанидаса к своим хозяевам каждые вторник и четверг, и целых два часа под пристальным надзором бабушки Манэ молодой грек преподавал ей игру на пианино. Вачаган знал об этом, но не воспринимал всерьёз, пока однажды, заехав к отцовским друзьям по поручению, через полуоткрытую дверь гостиной не застал их урок воочию. Он мог бы спорить на деньги – возможно ли такое?! – что под инструментом учитель и его ученица держались за руки, а тикин Нвард не отличалась настолько хорошим зрением, чтобы заметить это. В тот день сердце младшего Гюльбекяна впервые сжалось до размеров абрикосовой косточки и треснуло напополам. Он, как и Румянцев, на несколько лет уезжал из Константинополя, чтобы получить в Сорбонне образование, о котором мечтал, а, когда вернулся… всё уже оказалось кончено.

Геннадиос… весёлый, улыбчивый Геннадиос, так много смысливший в музыке, танцах и живописи… Так уж ли сложно очароваться им, особенно если ты – молодая, впечатлительная девушка? Спанидас единственный из всей четвёрки ограничился образованием, полученным в медресе, и зарабатывал на жизнь искусством, которое так легко покорилось ему когда-то, что теперь с той же простотой передавалось через него другим. Гена много шутил, гримасничал и заряжал всех вокруг своей харизмой. Он, Вачаган, слишком часто говорил о цифрах и перспективных денежных вложениях, которые удвоят или утроят когда-нибудь его капитал, но Манэ… не было дела до того, как он мечтал в ближайшем будущем разделить его с ней. Её выбор был, пожалуй, крайне предсказуем.

– Так ты поэтому пошёл со мной, верно? – немного погодя хрипло вопрошал Вачаган и посмотрел себе в ноги, чтобы не выдать своих чувств. Гена, к счастью, не догадывался о том, что своим вмешательством разрушил чётко слаженный карточный домик, который его друг строил в голове годами. Но тем лучше!..

– Честное слово, филос38, я влюблён по самое не балуйся!..

– Могу себе представить.

– Сегодня вечером, – безучастно продолжал грек, – когда дядя Мехмеда смотрел на меня такими глазами, как будто хотел убить… я думал даже не о матери, а о ней. О том, что больше никогда её не увижу…

– Кажется, где-то я это уже слышал.

– Клянусь тебе, Вачаган!.. На этот раз всё иначе!

– Хорошо, будь по-твоему! – насмешливо-иронично вздохнул армянин и недружелюбно оскалился. Так ли просто сыграть безразличие? – Но что ты собрался делать? Ты беден как мышь, да ещё и православный, а наша церковь…

– Она – христианка, и это главное, – небрежно отмахнулся грек, потрепав приятеля по плечу. – Я бы никогда не позволил себе влюбиться в мусульманку как наш Димитриос.

В этот момент Вачаган в очередной раз пожалел о том, что в окружении Гены не оказалось достаточно симпатичной гречанки. Помимо Манэ грек преподавал музыку двум девочкам-близняшкам, чей отец когда-то был хорошим другом дяди Анатолиоса, а также одной престарелой сербской аристократке, что на старости лет решила выучиться нотам. Неудивительно, что вниманием Геннадиоса в итоге завладела только соотечественница друга. И не какая-нибудь там, а Манэ Нерсесян!.. Его Манэ…

Но есть ли смысл жалеть себя? Это данность, которую ему следовало принять. Девушка – даже самая красивая на свете! – не помешает их дружбе. Эта дружба… уже слишком много для него значила. Вачаган с трудом признавался себе в том, что с тех пор, как эти божьи наказания свалились на его голову, он стал мягче и душевнее и действительно привязался ко всем троим. К турку, греку и русскому!.. Теперь юноша с ужасом думал о той жизни, что состояла из одних только цифр. А ведь раньше она его совсем не пугала!.. Кто бы мог подумать, что сын самих Гюльбекянов будет рассуждать подобным образом?

Так что он будет терпеть. Будет терпеть молча, потому что так на его месте поступили бы и Дима, и Мехмед. Как часто они бранили его за отсутствие воображения, за любовь к чёрному юмору и вечный скепсис? Даром что называли бесчувственным сухарём, у которого вместо сердца счёты!..

– И всё же вопрос ещё открыт, – снова буркнул Вача. – Не смотри на меня так!.. Я вижу, что ты что-то задумал.

В тот вечер Манэ изнывала от скуки дома и, наблюдая за тем, как бабушка Нвард напевала про себя «Ласточку» и «Сирун-сирун» за вязанием, ещё больше дула губы. «Гибель святой Рипсимэ» валялась где-то под столом, и она еле сдержалась, чтобы не забросить её куда-нибудь в дымоход. Если майрик узнает, что дочь заляпала страницы соком граната, то ей точно не поздоровится!.. Надкусанное яблоко так и лежало на тарелке возле книжной полки. Одна из служанок забыла здесь свой пояс от тараза39, и Манэ перебирала его пальцами, думая о своём. Жизнь дочери султанского ювелира скучна и однообразна… особенно если она ещё и армянка!

– Так скучно!.. – протянула она невесело, после чего поднялась с дивана и села у окна. Уже целый час бабушка не поднималась с тахты у стены, увешенной красновато-бордовыми коврами, и лишь размеренная работа спиц в её руках да лёгкое покачивание головы выдавало в старом теле жизнь. Иногда бабушка улыбалась, постукивая ногой по ковру, и платок немного сползал с её головы, обнажая толстые, поразительно чёрные когда-то косы.

– Выйдешь замуж – будет чем заняться, – хитро отозвалась бабушка, и уголки её губ снова дрогнули.

– Вай! – измученно вздохнула Манэ. Опять эти разговоры о браках!..

– Что «вай»? Завена женим и за тебя примемся!.. Каждая из нас через это проходила.

– Так и умру, успев в этой жизни только замуж выйти, – иронично парировала внучка.

Младшая дочь лучших ювелиров Стамбула, юная Манэ отличалась упрямством. Она никогда не знала физической нужды, но, чем старше становилась, тем острее ощущала нужду духовную. Годы сменяли друг друга, как и бесчисленные увлечения неопытной души, смотревшей на мир широко распахнутыми глазами. Манэ интересовалась рисованием, поэзией и музыкой – не всем, увы, успешно! – но родные никогда не признавались ей в этом. С пением и пианино уж совсем беда! Но чем бы дитя ни тешилось?.. Отец смотрел на мытарства дочери со снисхождением и, попыхивая сигарой, все чаще и чаще думал о том дне, когда неугомонная малышка выйдет замуж. Два старших брата шутили, что "капризулю" никто не возьмёт под венец, если та не станет сдержаннее. Впрочем, наполеоновские планы совсем не мешали их младшей сестре покорят сердца мужчин.