Все весело рассмеялись, и, когда хозяйка пригласила гостей к столу, Дима почувствовал себя вконец очарованным этим греческим домом, несломленным духом его обитателей и даже скромной, но вкусной едой, приготовленной заботливой рукой. Белые занавески, высокие стены… и те напоминали ему Россию! В какой-то момент юному графу нестерпимо захотелось вернуться на Родину или же стать частью этой жизни, ведь у него самого никогда не было столь крепкого семейного очага…

– А где адельфи34, митера? – вдруг спросил Геннадиос, с увлечением жуя тушёное мясо в густом соусе. Вачаган как раз спросил у кирии, по какому рецепту греки готовили пахлаву. Мехмед старался хранить молчание и то дело косился на Библию в углу. Отец наверняка сказал бы, что сидеть так близко к христианскому священному писанию – харам…

– Наверху, агапи му35, – отвечала госпожа. – Можешь подняться и позвать её к нам.

– Я позову!.. – вызвался юный Румянцев и так резко поднялся с места, что приборы на столе звякнули, а его ножка чуть покосилась. Гена звучно хмыкнул, и даже сдержанный Мехмед рассмеялся в сжатый кулак.

– Как вам будет угодно, Дмитрий Александрович. – Госпожа Спанидас благосклонно отпустила юношу и проводила его снисходительным взглядом. Дима пристыженно жмурился, сверля глазами пол, а ладони вспотели от стыда, пока он поднимался по витиеватой лестнице в верхние спальни. Всё кончено!.. Этот позор позади…

– Я просто безнадёжен! – Юноша ругал себя последними словами, но чем яснее из одной из спален раздавалось дивное девичье пенье, тем меньше он думал о тех болезненных мгновениях. Мозг затуманился, будто его заворожила мелодия сирены. Музыкальный, переливистый язык… Греческий! Да-да, это точно был он!

В длинном узком коридоре, где он вдруг очутился, только в одной комнате горела свеча. Дверь в неё оказалась приоткрыта, и русский граф пошёл на зов. Ксения сидела на подоконнике и, свесив с него одну ногу, вышивала. Игла проворно двигалась в длинных умелых пальцах, а лунный свет придавал их обладательнице ещё больший ореол таинственности. Дима затаил дыхание, когда золотистая прядь выбилась из причёски, но Ксения не убрала её за ухо. Слишком увлечена она была своей песней!.. Греческая колыбельная, льющаяся из самых глубин истерзанной души, поразила впечатлительное воображение юноши. Дима прирос к месту, с ужасом осознавая, сколько боли и скорби сквозило в этих строчках. Губы Ксении еле двигались, а лицо напоминало скорбный лик Богоматери.

В какой-то момент она замолкла, и Дима заспорил бы на что угодно, что какие-то картины – уж не турецкий ли захват Крита?.. – затуманили её разум. Наконец, он наступил на треснувшую половицу, и девушка вскрикнула, спрыгнув с подоконника. Вышивание она прижимала к груди, но на её лице не читалось страха.

– Я не хотел прерывать вас, деспинис Ксения, – дрожащим от волнения голосом заговорил он по-гречески. – Ваши родные послали меня позвать вас к столу…

– Передайте, что я скоро буду, – ответила она, улыбаясь уголками губ, и медленно развернулась к окну лицом. Дима понял, что ему следовало уйти, но ему никак не хотелось делать этого. Тогда он снова пошёл на риск и приблизился, встав по левую руку от сестры друга. Лунный свет освещал её спокойное, умиротворённое лицо. Ксения держалась так просто, как будто её совсем не смущало его присутствие, и в эту минуту Румянцев впервые осознал, что Ксения и Гена действительно были родственниками.

– Эту колыбельную пел мне отец, – сказала она немного спустя и всё-таки обернулась к нему. Сердце в груди Димы забилось как кролик в клетке, но он очень постарался не отводить взгляда. – До того, как умер…

– Я сожалею, – искренне признался он. – Ваш отец был очень храбрым человеком!..

– Если бы не он, – отозвалась она со вздохом, – я бы уже давно отправилась в гарем османского султана.

Граф Румянцев опешил, не зная, что на такое ответить. На уроках истории он всегда получал похвалы учителей, но одна только мысль о том, на что она намекала, привела его либеральное светское нутро в ужас.

– Вы так удивляетесь?.. – непринуждённо усмехнулась она. – Неужели не знаете, откуда они берут наложниц? Сколько османских султанш по происхождению гречанки? Грузинки, армянки?.. Даже русские!

– Да, но это кощунственно. – В горле у юноши пересохло, но он всё равно украдкой любовался её непоколебимостью. Или же это была только игра?.. – Как вы избежали плена?

– Отец прятал меня в монастыре. В Аркади и в других… Однажды даже в доме своих друзей-турок…

– У вас были друзья-турки?

– Ну вы же дружите с Мехмед-беем, не правда ли?..

Дима снова вгляделся в звёздное небо сквозь запотевшее окно. Зима в этих краях хоть и не суровая, но его почему-то пробрал странный озноб. Или же всё-таки жар?..

– Мехмед другой, – заключил он немного погодя и опёрся о подоконник руками. – Он тяготится своей семьёй. Сколько бы он ни скрывался, я это чувствую.

– Бесконечные «харамы», – согласилась с ним Ксения. – Он похож на бочку с порохом. Когда-нибудь обязательно взорвётся… Помяните моё слово, ваше сиятельство.

– А Вачаган? – переспросил его сиятельство, явно входя в кураж. Ксения вновь улыбнулась.

– Он неплохой, но совершенно слеп в том, что касается чувств. Цифры чересчур забили ему голову.

– О да, это точно о нём!..

Молодые люди весело рассмеялись, и напряжение между ними медленно сошло на нет. Смех разрядил обстановку, но деспинис, которую слишком многое тяготило, не позволяла себе надолго забыться.

– Мой брат – полнейший недотёпа, – сказала она, почти не моргая. Дима внимательно слушал её. – Обаятельный, но ужасно безответственный. На него нельзя положиться. А митера…

– Митера?

– Она постоянно жалуется на головные боли, и я знаю, что она нездорова. Если бы не дядя Анатолиос… не знаю, где бы мы сейчас были.

Юноша сглотнул, чувствуя, как сочувствие и сострадание переполнили его тело. Ксения поражала его с каждой минутой всё сильнее. Кто мог похвастаться такой силой духа?!.. Через что ей только не пришлось пройти… но у каждой истории – тем более такой печальной! – должен быть свой счастливый конец. И если бы он писал её, то он бы…

– Но я рада, что Геннадиос встретил вас, граф, – неожиданно вновь подала голос деспинис и расхрабрилась, расправив плечи, – да и из всех его друзей вы, пожалуй, нравитесь мне больше всех.

– Правда?.. – ни жив ни мёртв спросил Дима.

«Вы мне тоже… нравитесь!». – Весь разговор эта мысль не давала ему покоя.

– Да!.. Вы уравновешиваете остальных. Если бы не вы, не думаю, что они бы сдружились.

– Мой отец – дипломат и хочет, чтобы после медресе я поступал в университет в России, – немного невпопад отвечал он, и Ксения заметно напряглась. – Но я не хочу уезжать из Константинополя. Здесь вся моя жизнь!.. Друзья и…

На миг, когда их взгляды встретились, Дима понял, что больше не нуждался в словах. Решительных действий!.. Вот, чего требовала от него та, что чуть не попала в наложницы к турецкому султану, та, что потеряла отца, выхаживала больную мать и постоянно беспокоилась за брата… Видел бог!.. Этого же самого желала и его душа.

Мягкий, терпкий поцелуй, бывший для обоих первым, с громким свистом прервал Геннадиос, от шуток которого ни сестра, ни лучший друг не избавились до самой разлуки. Вачаган закатывал глаза, а Мехмед то и дело восклицал: «Субханаллах! Альхамдулиллах!», но, несмотря на все эти причитания, ни один из них не мог забрать у влюблённых сладостных воспоминаний, подаренных этим днём.

– С султаном это не было бы настолько приятно, – шутя, сказала она как-то раз между поцелуями, когда ни Геннадиоса, ни остальных не оказалось рядом.