Но главное удовольствие я приберёг напоследок. Когда король, оценив масштабы чуть было не разразившейся катастрофы, обратился к палачу с вопросом, чего бы он желал в награду за свою услугу короне, я мстительно сбросил с себя ношу по управлению телом. Поставленный перед выбором свалиться в обморок и потерять возможность получить дворянство или ответить его величеству самостоятельно, Матиш, как миленький, забыл про свой страх перед особами королевской крови. А я от души развлёкся его жалобными сетованиями на злую долю палача, за которого порядочные девицы боятся идти замуж.

   Правда, Матиш на меня обиделся и отказался со мной разговаривать, но я знал, что долго он не выдержит: любопытство замучает. И, как водится, оказался прав. После пинты маризельского, принятой по случаю почётной отставки, бывший палач решил сделать вид, будто никакой размолвки между нами не было.

   - Слышь, Удав, а как ты до всего этого додумался?

   И я, конечно, не упустил возможности покрасоваться.

   - Легко, мой друг. Меня с самого начала мучила мысль, что убийца - идиот, которому невероятно повезло. Для того чтобы отравиться соком арцинии, король должен был держать мой подарок в руках с четверть часа или пользоваться им постоянно. Умереть мгновенно он мог, только поранившись о смазанную ядом поверхность, как сделал это наставник принца. Но на случайность рассчитывать нелепо, а вертеть в руках табакерку королю, который не нюхает табак, совершенно ни к чему. Сомневаюсь, что он вообще стал бы к ней прикасаться. Мне бы довести эту мысль до конца, но я, как и Вельс, пребывал в уверенности, что служитель Великого Духа не покончит с собой ни за какие блага мира. И только когда мальчишка принёс весть о том, что тебя разыскивают люди короля, до меня дошло, что ради идеи, которой духовник фанатично предан, он мог бы взять такой грех на душу.

   - Погоди, я чего-то не понял, при чём тут я?

   - Не мудрено. Я ведь не успел открыть тебе, что есть человек, которому известно, что я переселяюсь в тела своих убийц. Очень приятный юноша, не способный, как мне наивно думалось, отплатить злом за добро. Я когда-то вырвал его из лап духовников, дал ему образование, пристроил в канцелярию предыдущего короля. Вирдаш, прими его душу Великий Дух, умел располагать людей к себе и приложил немало усилий, чтобы мы подружились. Как я теперь понимаю, по заданию духовных наставников, которые воспользовались оказией и сделали парня своим агентом, соглядатаем во вражеском стане. М-да... печальный конец блестящего дарования.

   - Да ну, какое там блестящее - так по-глупому подставился!

   - Матиш, ты неправ. Вирдаш знал меня и понимал, что я обо всём догадаюсь, найду способ добраться до короля и сорву им игру. Нас с тобой требовалось срочно устранить, а убивать, как ты понимаешь, нельзя. Только похитить, спрятать и дожидаться, чтобы я сдох самостоятельно. Они выбрали самый быстрый путь. Да, опасный, но промедление ещё опаснее. И вообще, не ревнуй, ты тоже парень небесталанный. Вот научишься читать и писать, мы из тебя ещё канцлера сделаем.

   - Спасибо тебе, Удав, только уж лучше я доживу свой век спокойно. Женюсь, детишек буду растить. Хватит, наслужился уже короне.

   Матиш нервничал. За двадцать лет работы на корону и четыре года обучения ремеслу он навидался всякого - от обмороков, припадков падучей и приступов буйства до проявлений высочайшего самообладания, когда приговорённые, восходя на эшафот, изволили шутить. Но, каких бы высот ни достигало самообладание его клиентов, обмануть опытного палача они не могли. Животный страх смерти хоть чем-нибудь себя да проявит - напряжением мышц, принуждённостью движений, неровным дыханием, бисеринками пота на лбу или шее. Публика издаля таких мелочей не разглядит, а того, кто по долгу службы стоит на самом помосте, не проведёшь.

   Но герцог Вальдграм, младший брат короля, покусившийся на жизнь его величества в день коронации, приближался к эшафоту с непринуждённостью гуляки, решившего посетить увеселительное заведение. Походка расслабленная, на лице - живейшее предвкушение удовольствия, на губах - лёгкая улыбка, на висках и под линией собранных в хвост тёмных волос ничего не блестит, на белоснежной шёлковой рубахе - ни единого влажного пятна, глаза наглые и весёлые.

   Не найдя признаков наигранности в поведении герцога, Матиш тревожно покосился на спины гвардейцев, отгораживающих место казни от толпы, обвёл взглядом людское море на площади, перевёл глаза на королевскую ложу. Нет, не похоже, что кто-нибудь попытается отбить лиходея у стражи и палача, или король в последнюю минуту помилует брата. Почему же Вальдграм безмятежен, как будто точно знает, что ничего плохого с ним не произойдёт?

   Когда герцог, заметив нервозность палача, усмехнулся и подмигнул, Матиш не выдержал. Наплевав на то, как это будет выглядеть со стороны, сначала проверил на крепость верёвку и перекладину, а потом спустился, забрался под помост и убедился, что никто не подпёр снизу крышку люка, на которую ставят казнимого. Всё было в полном порядке, если не считать того, что заинтригованный его действиями народ на площади зашумел вдвое сильнее прежнего, а приговорённый встретил своего палача откровенной широкой ухмылкой, усилившей ощущение Матиша, будто он участвует в фарсе.

   Всколыхнувшееся раздражение Матиш быстро унял, напомнив себе, что выставивший его дураком герцог развлекается в последний раз, грешно обижаться на него за эту малость. А что развлечение чудное, так Вальдграм всегда слыл чудаком, а под конец, верно, и вовсе спятил. В покушении на короля признался сам, собрат по цеху из дворцовых подвалов к нему и пальцем не притронулся. Духовников прогнал, от исповеди отказался, а в качестве последней милости попросил у короля, чтобы его предали смерти не через усекновение головы, как положено аристократу, а через повешение, как последнего простолюдина. Может, потому и смерти не боится, что безумец. Но безумец не буйный, так что опасаться нечего.

   И всё-таки тревога не покидала палача до конца. Когда же тело казнённого под истеричные вопли толпы доплясало танец смерти и безвольно обвисло, а Матиш перевёл дух, в голове его раздался бесплотный, но отчётливый голос:

   Привет, убийца!

   В голосе не было обертонов и других черт, роднящих его с голосами, исторгаемыми человеческой глоткой, но Матиш загадочным образом определил его интонацию. Ехидная. Наглая. Весёлая.

   "Это вы убийца, - ответил он мысленно, не тратя время на ненужное выяснение личности говорившего. - А я человек служивый, по указу короля действую. Если есть какие претензии, шли бы вы к его величеству, герцог".