"Нет уж, ваше сиятельство, со своим родичем обчайтесь сами. Я притомился". С этим мысленным посланием Матиш решительно самоустранился, предоставив Удаву улаживать дела с графом самостоятельно.

   ***

   Я едва не застонал, увидев, что Ольди явился один, не прихватив с собой не то что отряд, а даже личную охрану. По счастью, посланные за Матишем гвардейцы были не из числа заговорщиков, их попросту использовали как слепое орудие. Поэтому вместо того, чтобы заколоть под шумок кузена короля, командир вытянулся во фрунт и доложил по всей форме, что вверенная ему пятёрка получила приказ доставить во дворец палача, казнившего герцога Вальдграма. Приказ передан командиру начальником дворцовой стражи, и, по словам того, исходит от самого короля.

   Я выдал кузену заготовленную байку про чревовещание на эшафоте и взятое с меня (то есть с палача) герцогом слово повторить сказанное им только королю. Байка произвела на этого болвана чести должное впечатление, и Ольди заверил гвардейца, что лично доставит меня к его величеству, но служивый, упирая на приказ, добился разрешения нас сопровождать, и мы отправились во дворец всей толпой.

   По дороге я извёлся, уговаривая Матиша принять командование нашим общим телом, но ни угрозы, что король заподозрит в чересчур языкастом простолюдине шпиона, ни провокации в виде рассуждений о трепетной палаческой душе не помогли. Сославшись на неумение вести разговоры с особами королевской крови (я не в счёт, ибо самозванец), мой компаньон твёрдо отклонил предложенную честь. А когда я пригрозил, что просто-напросто запрусь где-нибудь в уголке его сознания и предоставлю упрямца его судьбе, этот умник напомнил, что в случае, если нас оставят умирать где-нибудь в подвале своей смертью, я теряю больше, чем он. Пришлось утереться и смириться.

   Солдафонская целеустремлённость Ольдгрена едва не привела к международному скандалу: мы вломились в королевскую приёмную во время аудиенции, которую его величество давал послу Мантеры. Но Вельс выкрутился, принеся велеречивые извинения и намекнув на временное умопомрачение графа, который так до конца и не смирился с мыслью о вероломстве любимого (гм!) кузена. Посол, удручённо покивав, откланялся, а Вельсгрим напустился на беднягу Ольди, давая выход своему гневу в таких выражениях, что я даже позавидовал.

   Но Ольди не из тех, кому можно сбить прицел вспышкой королевского гнева. Едва дожидавшись конца прочувствованной тирады, он без церемоний спросил его величество, зачем тот приказал взять палача под стражу. Вельс вспыхнул, потом до него дошёл смысл вопроса. Присмотревшись ко мне (и узнав Матиша), он мазнул взглядом по приклеившемуся к нам командиру пятёрки и снова повернулся к кузену.

   - Я не отдавал такого приказа. Что всё это значит?

   Командир заклацал челюстями, а Ольди с восхитительной немногословностью обрисовал положение дел. Вельс, отдадим ему должное, сообразил, что лишние уши нам ни к чему, и для начала разделался с гвардейцем:

   - От кого вы получили приказ, старшина? (И как он не путается в этих форменных узорчиках?)

   - От начальника дворцовой стражи, ва-ваше величество.

   - Разыщите его и приведите сюда.

   Старшину как сквозняком выдуло, а взгляд его величества обратился на меня.

   - Говори, палач.

   Я согнулся в раболепном (но не лишённом достоинства) поклоне и протянул Вельсгриму вынутый из-за пазухи грязный лоскут. Вельс, лишив меня удовольствия полюбоваться выражением брезгливости на королевской физиономии, взял его, не поморщившись. Развернул, пробежал текст глазами и не удержался-таки, дал волю чувству:

   - Этот фигляр остался верен себе до конца! - сказал он Ольдгрену с гневом и горечью. - Я разрешил тюремному надзирателю выдать герцогу бумагу, перья и чернила, которые он просил, и велел немедленно приносить мне всё, что он напишет. Мой безумный братец потешался, до самой казни кропая непристойные вирши. Даже не намекнул...

   Тут голос изменил его величеству, но толстокожий Ольди не позволил кузену предаться печали.

   - Что там? - жадно спросил он, кивнув на мой шедевр.

   - Последний плевок Вальдрама. Он де решил не тешить врагов клятвами в своей невиновности, которым я всё равно не поверил бы. Пишет, что догадался, кто убийца, и откроет тайну палачу перед казнью. Но, поскольку разгадка наверняка покажется мне невероятной, советует сначала подробно расспросить принца о последних мгновениях жизни его наставника. Выгляни за дверь, Ольдгрен, попроси стражу, чтобы послали за его высочеством.

   Но прежде чем Тальбор предстал пред светлыми очами венценосного папеньки, в приёмную явился начальник дворцовой стражи и, ломая руки, признался, что приказ доставить палача в дворцовую тюрьму ему передал помощник королевского секретаря, которого нигде не могут найти. (Я понадеялся, что Вирдашу хватит ума принять яд, не дожидаясь, чтобы его нашли и поволокли в дворцовый подвал. Мне совсем ни к чему, чтобы он поделился с заплечных дел мастером тайной, о которой я как-то в подпитии ему проболтался).

   Его высочество, по обыкновению, не порадовал наш слух связностью речи, но Вельсу хватило терпения вытянуть из мальчика подробное описание эпизода с табакеркой. Когда принц, испугавшись окрика наставника, выронил мой подарок, его преподобие пошёл к нему, оставив остальных зрителей за спиной. Поэтому никто, кроме Тальби, не видел платка, который духовник достал из-за обшлага, а потом, протерев им табакерку, спрятал обратно.

   - Но... - Вельс, осознав значение этой детали, на время утратил дар речи. - Это невероятно. Духовник, покончивший с собой... Зачем? - Его величество обернулся ко мне. - Что сказал тебе герцог?

   Я был великолепен. Правда, Матиш потом сказал, что я бездушно коверкаю простонародную речь, но это он от зависти к моему лицедейскому дару. Во всяком случае, ни Вельс, ни Ольди ничего такого не заметили. Хотя допускаю, что они были слишком увлечены содержанием, чтобы обращать внимание на форму. Так или иначе, я добился, чего хотел - донёс до короля всё величие замысла духовенства, решившего поквитаться с династией, которая, по образному выражению Матиша, "прищемила им хвост". Фокус с табакеркой был шедевром интриганской мысли, ибо в случае успеха разом устранял короля и его брата, а племянника лишал прав на престол. От дядюшки Хардина и обоих его отпрысков можно избавиться, например, с помощью небольшой войны, которую наши фанатичные соседи из княжества Монтекоста с удовольствием развязали бы во славу Великого Духа и по просьбе угнетённых братьев по вере. Война - дело опасное, никто не застрахован от случайной отравленной стрелы в спину. А если умело внедрить в умы мысль, что гибель главнокомандующего и его сыновей - кара Великого Духа, разгневанного небрежением к его верным служителям, то можно добиться, чтобы регентство досталось королеве, дочери князя Монтекосты, послушной воле своего духовного наставника.