Этот террор продолжался шесть лет, а потом у Игоря не выдержало сердце. Во время одной из таких сцен он схватился за грудь, упал и умер. "Разрыв аорты" - так значилось в свидетельстве о смерти. Юлия упоённо играла роль раздавленной горем вдовы, используя несчастную Надюшку для придания душераздирающим сценам особой трогательности. Полгода она собирала щедрую дань, таская за собой ребёнка по знакомым, родственникам и коллегам покойного мужа; обнимая и обливая сироту слезами, без конца пересказывала, что пережила той ужасной ночью и как пагубно отразился этот шок на её нервах и здоровье.

   Но человеческое сострадание и щедрость к обездоленным имеют свойство со временем иссякать, и через полгода Юлия обнаружила, что собираемые ею денежные пожертвования больше не покрывают её нужд. Тогда она явилась к родителям Игоря (с которыми практически не поддерживала отношений, не простив им свою несбывшуюся мечту) и намекнула, что их единственная внучка терпит лишения, поскольку пенсия у девочки крошечная, а Юлия с её подорванным здоровьем работать постоянно не в силах.

   Но вместо ожидаемого предложения материальной помощи безутешная вдова получила совсем другое предложение.

   - Мы с Фёдором Ипатьевичем готовы забрать у вас Надежду, - сухо сообщила ей Ольга Варламовна. - Пенсию за Игоря вы можете оставить себе, мы вырастим ребёнка на собственные средства.

   Юлия на миг онемела от такой наглости, а потом открыла рот, чтобы дать выход охватившей её ярости, но Ольга Варламовна предупредила взрыв, сказав, что, если Юлия согласится, то они пропишут девочку к себе, в противном же случае квартира после их смерти отойдёт государству.

   А надо сказать, что это была уже не та квартира, в которую родители Игоря переехали в результате размена. В семьдесят седьмом году Фёдор Ипатьевич стал лауреатом государственной премии, а в качестве довеска получил хоромы в только что выстроенном элитном доме в пяти минутах ходьбы от станции метро "Проспект мира". Формально квартира была двухкомнатной, но по метражу не уступала стандартной четырёхкомнатной. Пятнадцатиметровая кухня, шестиметровая лоджия, холл, где можно было устраивать танцы, ванная, где помимо собственно ванны, раковины и биде, поместились стиральная машина, сушильный шкаф, шкафчик для туалетных принадлежностей и туалетный столик со стулом.

   Юлии отчаянно не хотелось лишаться главного козыря и средства давления на ненавистных свёкра и свекровь, но ещё больше ей не хотелось лишиться перспективы стать когда-нибудь хозяйкой этих хором, а в том, что Ольга Варламовна способна исполнить свою угрозу, она не сомневалась. Поэтому Надюшка переселилась к бабушке с дедушкой.

   Нельзя сказать, что жилось ей там весело. Фёдор Ипатьевич пережил сына всего на год, а Ольга Варламовна была не из тех бабушек, которые балуют внучек. Она мурштровала Надежду, как новобранца какого-нибудь образцово-показательного элитного полка, прививая ей аккуратность, исполнительность, усердие, прилежание и прочий перфекционизм. Но она, по крайней мере, была последовательна в своих требованиях, не говоря уже о том, что никогда не кричала и не поднимала на Надюшку руку.

   В школе тихая, послушная, старательная и способная девочка стала круглой отличницей и отрадой учителей, но робость мешала ей обзавестись друзьями. Тем не менее, одинокой себя Надюшка не чувствовала, друзей ей с успехом заменяли книги.

   Тем временем её маман вышла замуж за загадочного типа по фамилии Ткаченко. Работал он в производственном объединении с громким названием "Альтаир", но что это объединение производит и кем, собственно, работает там гражданин Ткаченко, никто не ведал. Что до его характеристики, то был он сдержан и немногословен, но интеллигентскими заморочками, по-видимому, не страдал, потому что ему свои коронные сцены Юлия закатывать опасалась.

   Некоторое время супруги Ткаченко жили вдвоём, а потом у них родился сын -младенец крикливый и беспокойный. И однажды после очередной трудной ночи Юлию осенило: а ведь у неё есть ещё и дочь - большая уже девочка, которая вполне доросла до того, чтобы побыть братику няней. А главное, теперь её можно забрать у бабушки практически безо всякого риска: Надя уже прописана в ТОЙ квартире, и, какой бы сволочью ни была Ольга Варламовна, хлопотать о выписке внучки, к которой наверняка уже привязалась, она не станет.

   Новый этап в жизни Надежды длился три года, и о том, что ей за это время довелось пережить, она никогда не рассказывала - ни бабушке, ни мне. Но, судя по тому, как её колотило от наших расспросов, от одного упоминания о матери или отчиме, по тому, что из круглой отличницы она превратилась в троечницу и до конца жизни шарахалась от мужчин, супругов Ткаченко следовало отдать под суд.

   Конец тем её мучениям положило новое несчастье: когда Наде исполнилось пятнадцать, у Ольги Варламовны случился инсульт. Надюха узнала об этом по телефону - от своей бывшей учительницы и бабушкиной коллеги. Положив трубку, она ни слова никому не сказала, потихоньку сложила в школьный рюкзак самые необходимые пожитки, а наутро сунула в почтовый ящик записку для матери и уехала к бабушке.

   Когда тем же вечером мадам Ткаченко ринулась на проспект Мира, чтобы вернуть беглянку домой, Надька ей просто не открыла, а вышедшие на шум и крики соседи встали за Ольгу Варламовну и её внучку стеной. В частности, в подробностях объяснили милиции, приехавшей по вызову Юлии, кто получал на девочку пенсию и кто её вырастил, а также, какое это свинство - бросать пожилого полупарализованного человека без помощи и ухода.

   Мать кричала, что так этого дела не оставит, что непременно подаст на Ольгу Варламовну в суд. Но обошлось. То ли мадам Ткаченко поняла, что дела ей не выиграть, то ли вмешался её господин и повелитель, запретив жене устраивать публичные разборки, но бабушку с внучкой оставили в покое. Надюшка была вне себя от радости - несмотря на то, что работать ей приходилось, как каторжной. Даже наполовину парализованная Ольга Варламовна осталась тираном и железной леди. Она наняла внучке репетиторов и заставляла Надюшку заниматься по десять-двенадцать часов в сутки. Если учесть, что на девочке были ещё уход за больной и всё домашнее хозяйство, то на сон и отдых ей оставались сущие крохи.

   Но бабушкина тирания принесла добрые плоды. Надежда сдала экстерном школьные экзамены и поступила в университет, на химфак. Там-то мы с ней и подружились. Добрая Надюха как-то раз (в ответ на мою жалобу, что в общаге невозможно готовиться к экзаменам) пригласила меня пожить у неё, а я со свойственной провинциалам простотой, взяла да и приняла приглашение. Познакомилась с несгибаемой Ольгой Варламовной, узнала историю семьи...

   Я была рядом с Надеждой, когда Ольга Варламовна умерла. Одно из самых сильных впечатлений моей жизни - Надькино лицо, на котором выражение искреннего горя вдруг сменяется невыразимым ужасом. До бедной девочки внезапно дошло, что с бабушкиной смертью между ней и матерью с отчимом больше никто и ничто не стоит.