Мне было восемнадцать лет, когда я сделал выбор, определивший мою жизнь. Все решения, принятые впоследствии, уже нельзя назвать свободными: я превратился в подхваченную потоком козявку, трепыхания которой никак не влияют на основное направление движения и ничего не меняют по сути. В свои восемнадцать я был глупым, самонадеянным, жадным до удовольствий и безответственным. Но не рассчётливым и не циничным. Татьяна привлекла меня своей яркостью, стильностью, непривычной для провинциала раскованностью, но не перспективами, которые открывал брак с дочерью партийного бонзы. О браке я, честно говоря, не помышлял, потому, вероятно, она и выбрала меня из толпы поклонников.

   Развилка, на который я в последний раз выбирал дорогу, будучи свободным человеком, обозначилась, когда Татьяна заявила, что собирается выйти за меня замуж. Если бы я тогда сказал ей "нет", всё сложилось бы иначе. Я дождался бы женщину, предназначенную мне Богом, женился на ней, и все мы - ты, я, твоя мама - были бы счастливы. Но испуг, жалкий, ничтожный испуг перед неприятностями, которые могла устроить мне разгневанная "золотая" девочка и её всемогущий папа, оказался сильнее смутного внутреннего протеста.

   Обиднее всего сознавать, что тот испуг был зряшным. Отец Татьяны не стал бы мстить одному из бойфрендов дочери только потому, что тот отказался жениться; такой зять, как я, был ему даром не нужен. А со стороны самой Татьяны ничего, кроме мелких неприятностей, можно было не опасаться, основательно испортить мне жизнь было не в её власти.

   Но, так или иначе, свой выбор я сделал, и дальнейшее от меня уже не зависело. Я не мог отказаться от Ирины, твоей матери, даже зная, чем нам это грозит. С первой же встречи нас повлекло друг к другу с силой, которой бесполезно было сопротивляться. Я пробовал, поверь. Взывал к своему и её рассудку, к инстинкту самосохранения, к Богу. Пытался укрепить себя примерами других людей, отказавшихся от любви из чувства долга. Все тщетно. То, что в нас проснулось, было абсолютно глухо к страхам, нравственным установкам, доводам рассудка. И неизмеримо их могущественнее.

   Отрезвление наступило, когда мы поняли, что у нас будет ребёнок. Страх за тебя превозмог наше стремление быть вместе, а вслед за этим обрел силу страх за свою жизнь, за жизнь родных. Узнай отец Татьяны о нас с Ириной и о тебе, он уничтожил бы всех, не колеблясь. Этот человек для меня всегда олицетворял "барство дикое". Оголтелый помещик-самодур, царь и бог в своей вотчине, без раздумий отдающий приказ засечь до смерти провинившегося холопа.

   Я сознаю, что по собственной вине лишился любимой женщины и родной дочери, что, подкинув тебя чужим людям, сделал тебя несчастной и едва не навлек на тебя гибель. Но даже теперь, зная обо всех последствиях, не могу придумать другой выход. У меня не было уверенности, что люди моего тестя не проследили меня до дома Ирины, что он не свяжет её беременность со мной и не сделает генетический тест на отцовство. Спасая тех, кто мне дорог, я обязан был исходить из худших предположений.

   Ты можешь винить меня в малодушии, в слабости, в трусости, но, пожалуйста, не считай меня мерзавцем. Я отказался от тебя, потому что не видел иного способа тебя спасти. Возможно, мне следовало бы признаться во всем, когда тесть умер и угроза миновала, но это было все равно, что ломать по живому неправильно сросшийся перелом: больно будет точно, а срастется ли потом правильно - неизвестно.

   И самое главное: решение о подмене принимал я один, Ирина ни о чём не догадывалась. Твоя мама - лучшая в мире женщина, я не знал и не знаю человека прекраснее. Я так и не отважился открыть ей правду, оставляю это решение тебе.

   И последнее. Я до конца не знал, напишу ли об этом, не будет ли это с моей стороны недостойной попыткой пробудить в тебе жалость. Но, не зная всей правды, ты можешь сделать выбор, о котором позже будешь жалеть, а я не хочу причинять тебе больше страданий, чем уже причинил. Я серьезно болен, врачи оставляют мне полгода, в лучшем случае год. Буду счастлив, если ты меня навестишь. Но, понимая,чего тебе это будет стоить, не смею надеяться и тем более настаивать. На случай, если мы не увидимся, хочу сказать тебе: я ничего не желал бы сильнее, чем вернуться к началу и прожить эту жизнь вместе с тобой и твоей мамой. Вкладываю в конверт её фото.

   Твой несостоявшийся отец.

   Я вынимаю из конверта фотографию и разглядываю лицо запечатлённой на ней женщины - черноволосой и белокожей, с ясными голубыми глазами.

   - Красивая, - говорю задумчиво. - На хаски похожа...

   И прихлопываю себе рот ладонью, наткнувшись на пронзительный Ксенькин взгляд.

   - Какая же ты свинюка, Надька, - шепчет она, закрывает лицо руками и заходится в беззвучном рыдании.

<p>

Эпилог</p>

   Вторая половина сентября в этом году выдалась на диво погожей. Москвичи, ещё не отгулявшие отпуск, потянулись за город - в походы, на дачи, в пансионаты. Их менее счастливые собратья, успевшие отдохнуть летом, дружно ринулись к островкам природы, уцелевшим в перенаселённом мегаполисе.

   В тот солнечный сентябрьский день жители столицы, выбравшие для прогулки Тимирязевский парк, точнее - тропу вдоль речки Жабенка и Большого Садового пруда, имели возможность повстречать любопытную пару, сопровождаемую хвостатым рыжим торнадо. В первую очередь внимание прохожих привлекало, естественно, торнадо - длиннолапый щенок ирландского сеттера с лихо развевающимися флажками ушей, которого смешно заносило на особенно крутых виражах.

   Полюбовавшись на это чудо, умилённые граждане переводили взгляд на двух бредущих по тропе женщин, вокруг которых чудо нарезало круги. Некоторые взгляды безучастно скользили дальше, а некоторые задерживались, привлечённые контрастностью пары. Красивая зрелая дама с улыбчивым, судя по мимическим морщинкам, лицом, с осанкой и походкой танцовщицы, словно нарочно выбрала себе в спутницы угловатую сутулую девушку-подростка с трагичным изломом бровей и печальными глазами. Если не считать общевидовых, расовых и гендерных черт, ни один, даже самый внимательный наблюдатель, не нашёл бы между ними сходства.

   Дама была загорелой кареглазой шатенкой с длинными, до середины лопаток, волнистыми волосами, девушка - до прозрачности белокожей сероглазой брюнеткой с предельно короткой стрижкой. Дама ростом и фигурой вполне могла поспорить с Венерой Таврической, девушка, пройди она соответствующую выучку, ничем не выделялась бы среди современных моделей подиума - долговязых и анорексичных. Дама обладала выразительной мимикой и, разговаривая, оживлённо жестикулировала, девушка была до крайности скупа на внешние проявления чувств.