Анализ раскрывает ту внутреннюю ситуацию, в которой состоит проблема. Таким образом, симптом – это благовидный предлог для анализа. Если я скажу: «Я хожу на анализ из-за астмы», или: «Я хожу на анализ, потому что я хочу учиться на аналитика», или: «Я хожу на анализ, потому что у меня была депрессия, после того как мой брак распался», это прозвучит более достойно, чем сказать: «Я хожу на анализ, потому что я не могу думать», или: «Я хожу на анализ, потому что я всю жизнь обманывал самого себя», или: «Я хожу на анализ, потому что я испоганил себе жизнь».
Анализ – это обнаружение внутренней истины. Пациент с астмой демонстрировал установки, которые были связаны с ней: он утаивал информацию о себе от аналитика, у него были периоды мрачного настроения, которые доводили до отчаяния его жену, он все делал впопыхах, он изливал потоки слов, которые не содержали мыслей, он требовал, чтобы аналитик вылечил его астму за два года. Но в основе этих симптомов крылась не блокированная сексуальность, а дьявольская злоба, которую он скрывал от самого себя. Единственное, в чем мы можем быть уверены, так это в том, что дело не в астме, не в обсессивных симптомах и не в желании стать аналитиком. За этим стоит точка зрения, что симптом, скорее, «вызван» чем-то конкретным, чем является прикрытием для истинной причины. Ни один пациент ни разу не пришел к нам на консультацию, чтобы сказать: «Я пришел в анализ потому, что я не способен любить». Вместо этого пациент приходит с некой историей для прикрытия: «У меня астма, и я начал думать, что она, возможно, вызвана психологическими причинами». Таким образом, симптом прикрывает истину. Симптом является также скрытым знаком истины для пациента. Идея о том, что он вызван блокированным сексуальным влечением, соответствует физикалистской антропософии. Такого рода причинное объяснение, говорит Бион, рационализирует чувство преследования. Это все равно, что сказать: «Все мои проблемы вызваны тем фактом, что у моей матери была депрессия после моего рождения», или: «У меня астма, потому что у меня блокировано сексуальное влечение», или: «Все мои проблемы вызваны тем, что…»
Какова бы ни была причина – а на самом деле совсем неважно, какова она, – она оправдывает внутреннее чувство преследования. Поэтому предполагаемая причина есть часть параноидной констелляции. Бион говорит, что это преследование отрицается для того, чтобы избежать депрессии, которой человек боится. Пациент, который, как только тот или иной аспект его поведения становился очевидным, немедленно требовал от аналитика назвать его причину, поступал так затем, чтобы отогнать от себя депрессию, угрожающую затопить его. Когда человек понимает, до какой степени он чувствует себя преследуемым и насколько это преследование иллюзорно, он часто впадает в сильную депрессию.
Мы постараемся более ясно показать это на клиническом примере. Пациентка ненавидела своего отца. Очевидно, он обвинял ее в чем-то, чего она не делала, был груб и вульгарен и устраивал дома сцены. Это явилось «причиной» того, что она ушла из дому, как только смогла, и добилась положения преуспевающего юриста, не выдвигая никаких претензий, финансовых или иных, к своему отцу. Она вышла замуж в 21 год. У нее была экзема, бронхит и частые приступы кашля. Она пришла в анализ, потому что после того, как она испробовала целую батарею разных средств, ее лечащий врач предположил, что ее состояние может иметь психологическую основу. Во время анализа перерывы в лечении, как в связи с выходными, так и на время отпуска, служили ей поводом впадать в панику, и как только аналитик уезжал, у нее начинались приступы tussis nervosa[3]. В отсутствие аналитика он существовал у нее в уме как некий объект, неизменно находящийся в консультационном кабинете, и она знала наверняка, что сама она в его разуме не существует. Связь между собой и аналитиком она ощущала как физическую, а не психическую, и это ощущение укрепилось, когда на ранних стадиях лечения он стал предоставлять ей дополнительные сессии по выходным и в течение отпуска. Она часто присаживалась поесть на скамейке в парке возле нашего дома в Лондоне. Интерпретация, что она младенец, отчаянно цепляющийся за маму – держащийся за нее физически, – показалась ей осмысленной. «Когда кончается сессия и я выталкиваю вас за дверь, из спальни, то маленькая Мэри не хочет сдаваться, она остается у мамочки на ручках [на скамейке]». В то же время эта интерпретация привела ее в ярость, поскольку ее возмутило, что аналитик увидел в ней ребенка. Сама она считала себя зрелой и независимой женщиной.
Надо сказать, что эти факторы – физическое цепляние за аналитика, сопровождаемое мучительной внутренней уверенностью, что аналитик соблазнит ее сексуально; идеализация аналитика; внутреннее ощущение всемогущества; воинственная уверенность в своей правоте; обострения экземы; отсутствие психической репрезентации внешних фигур и в результате отсутствие способности думать – все это элементы некой эмоциональной констелляции. Одна из особенностей психоаналитического опыта состоит в том, что понять какую-либо эмоциональную констелляцию становится возможно только тогда, когда она начинает уступать место иному паттерну. И вот у этой пациентки начал-таки появляться иной паттерн. Его составляющие были таковы: деидеализация (способность воспринимать аналитика как человека, который совершает ошибки); уверенность, что аналитик ее не соблазнит; образ аналитика как человека, существующего среди других людей; замена всемогущества смирением; способность брать на себя ответственность за то «плохое», что произошло между ней и другими; значительно более редкие приступы астмы и проходящая экзема; психическая репрезентация аналитика и развитие способности думать. В свете этого нового паттерна она увидела, что ее прежняя система восприятия была искаженной. Однако в своей новой эмоциональной констелляции она начала осознавать реальные явления, которые ранее не были для нее бременем: сожаление, что до сих пор она строила свою жизнь, руководствуясь этими ложными впечатлениями; чувство вины за то, как она обращалась со своим мужем, с отцом и матерью; грусть оттого, что некоторые возможности оказались для нее закрыты. Ей пришлось вытерпеть личностное сожаление, вину и грусть. Она завязла в первой эмоциональной констелляции, чувствуя, что не способна вынести эти «темные» эмоции. Это показывает, что какое-то внутреннее ощущение их присутствия у нее было. Теперь же происходит выявление истины и вместе с этим зарождается надежда. Изменение заключается в принятии решения не избегать боли, а встретить ее лицом к лицу. Аналитик может быть свидетелем перемены в пациенте: того, как он переходит от избегания боли к встрече с ней, но не видит той причины, по которой он это делает.
Мы надеемся, что эти примеры помогут прояснить те факторы, которые действуют во внутренней жизни индивидуума, и что эти факторы несовместимы с представлением о влечениях или инстинктах как о безличных силах, которые являются причиной некоего состояния или симптома.
Такое явление, когда человек переходит от избегания боли к принятию страдания, прямо противостоит принципу удовольствия. Однако для Биона этот переход стоит в самом центре его теории развития, так что нам придется отбросить принцип удовольствия и его производные. Он говорит, что критической детерминантой психического роста является выбор индивида: «решает» ли он избегать фрустрации или терпеть ее. В ходе психоаналитического процесса аналитик делает интерпретации, относящиеся к внутренней боли, сожалению, стыду, чувству вины или депрессии. Под действием таких интерпретаций пациент переходит от избегания к принятию этих реальностей. В основе такой процедуры лежат теоретические представления о том, что принятие этих внутренних реальностей способствует психическому росту. Их принятие нельзя объяснить в рамках гедонистической теории Фрейда. Фрейд объяснял такое человеческое поведение на основе отсроченного удовлетворения, т. е. полагал, что человек отказывается от удовольствия сейчас в пользу большего количества удовольствия в будущем. Это предполагает наличие способности делать выбор не в пользу удовольствия в настоящем под влиянием суждения о том, что лучше отказаться от данного сиюминутного удовольствия, из чего далее, предположительно, следует, что действия индивидуума объясняются не более эффективной погоней за удовлетворением, а выбором, мотивированным желанием будущего блага. Однако Бион предполагает, что существует некий сдвиг от одной мотивационной категории, детерминированной желанием получить удовольствие и избежать боли, к другой, которая детерминирована стремлением к выявлению истины и жаждой эмоционального роста. Поэтому каузальные представления, на которые в значительной степени опирается теория и практика Фрейда и которые глубоко укоренены в уме многих аналитиков, являются преградой тому, чтобы разум пришел к пониманию процесса развития. Точно так же и принцип удовольствия, столь важный для всей концепции Фрейда, противоположен мотивационному принципу Биона – истине. Идея того, что кто-то изберет боль, вместо того чтобы избегать ее, совершенно чужда мышлению Фрейда, особенно с учетом представления Биона, что такое может произойти в самом начале жизни.
