Длинный обоз из российских немцев, что опережал армию на целый месяц, догнали они в Бережанах, и с того времени жили на колёсах. Только освоятся – поступала команда двигаться дальше. Летом 43-го занесло их в Ивано-Франковскую область. Десять относительно спокойных месяцев провели они в богатой до войны колонии Ландестрой. Маргарита работала поварихой при комендантском пункте.

В полях вызревали хлеба, в садах поспевала черешня. Осенью купались в изобилии фруктов, комендант даже решил устроить праздник урожая. На высоком столбу в центре площади был закреплён венчик из живых колосьев, внутри которого заманчиво болтались червячки домашней колбаски, но до них никто так и не дотянулся. Время казалось счастливым, сытым и мирным. Маля скакала верхом на лошади и по-детски была счастлива.

На знание немецкого языка по решению Вермахта «фольксдойче» (Umsiedler) должны были сдать тест, после чего получали немецкое гражданство. Весной 1944-го по всем фронтам началось наступление русской армии, и всем «фольксдойче» было приказано двигаться на запад.

Маргарита с детьми боялась повторения голодных переходов и потому всю неделю стряпала и готовила сухари, в последнюю ночь зажарила даже гуся. Упакованные продукты стояли у порога. Боясь, что о них снова забудут, решила уточнить время отправления и зашла с детьми к старушке, что жила в другой половине дома. Едва вошли, как Карпаты озвучились пулемётными очередями. От криков и огненных всполохов они застыли у порога.

Дверь рванули, и двое рабочих кухни, что по обыкновению из кучи вещей убитых евреев требовали не столько одежду, сколько посуду, вошли с ручными пулемётами наперевес. Сама Маргарита боялась что-то брать – верила, что в вещах живёт скорбная душа прежнего хозяина и добра они не принесут, но работникам брать разрешала. «Гости», которые аттестовали себя «лесными братьями», признали Маргариту и убивать никого не стали. Женщины стояли и беспомощно наблюдали, как выносили узлы и чемоданы. Семилетний внук хозяйки, сидевший на полу, заполз под кровать, прилип к стене пластинкой и оттуда незаметно выдвинул приготовленный к отъезду чемодан.

Верхняя улица полыхала в огне – нижняя, где жила Маргарита, казалась вымершей. На рассвете, когда приутихла пальба, эхом по Карпатам разнёсся плач колоколов. Напуганные после бессонной ночи, люди робко выползали из садов и горных расщелин. И хотя в живых никого не оставляли, убитых оказалось не так уж много. Спасся в подожжённом доме даже шеф полиции с женой – обнявшись, супруги скатились по полыхающей стене, так как «лесные братья» убрали лестницу.

Лицом к лицу столкнувшись с кровью, смертью и звериной сущностью войны, беспомощная Маргарита решила, что верный способ выжить – плотно запечатать губы. Она участвовала в похоронах, но из головы не выходил ночной налёт «лесных братьев», что своей борьбой за «самостийну Украйну» вносили лишь сумятицу и панику.

После разбойного налёта и ночного пожара все «фольк-сдойче» получали статус беженцев – Flüchtlinge. К обеду прибыли подводы, и людей увезли в Калуш к железнодорожному вокзалу.

Начиналась Польша.

В пункте расселения рулетка сыграла на удачу: нашлась сестра Маргариты – Эмилия. Её судьбой и судьбой пятерых её сыновей тоже двигала война. Эмилия упросила коменданта подселить к ней Маргариту, и в красивом курортном здании, что называлось «Поляна», им выделили отдельную комнату.

Война снова казалась прошлым – далёким и тревожным. Июль 1944-го щедро одаривал черникой, голубикой, земляникой и грибами.

И вдруг забомбёжило. Первую, бесконечно гремевшую и сверкавшую ночь они отсидели в окопах. Но страх притерпелся, и в последующие ночи Маля выглядывала из окопа, гадая, где рванёт. Радуясь точности своего глазомера: «Я же говорила!» – она подпрыгивала и хлопала в ладоши. После подзатыльника: «Du bist hall-n Narr! (Непутёвая ты! Дурочка!)» Маргарита пригибала дочери голову.

Далее была Здунска-Воля. Здесь 12-летняя Маля сдружилась со взрослой польской девочкой. Они учили друг друга языкам, но из тех уроков запомнилось лишь «Цок кцэш, пани (Чего ты хочешь, пани?)».

Сыновья категоричной тёти Эмилии общались исключительно на немецком диалекте. Маля хотела, чтобы они говорили на русском с такой же лёгкостью, как она, потому корявое произношение братьев подвергалось её безжалостному осмеянию в игре «казаки-разбойники» – говорить на немецком во время игры запрещала.

Мирная энергетика Здунска-Воли благотворно влияла на сестёр-мамаш, и им захотелось окрестить детей, однако без крёстного отца проводить обряд крещения католический священник отказывался. Тётя Эмилия остановила первого встречного немецкого солдата и убедила его стать крёстным.

Райски мирные дни закончились неожиданно – началась ускоренная переброска на запад. Ночевали в брошенных домах. Однажды на рассвете лагерь разбудило тревожное известие по радио: «Советские танки прорвали линию фронта. Они будут с минуты на минуту». Слова Сталина: «В живых до Одерa никого не оставлять» были всем хорошо знакомы, и женщины, забыв о чемоданах и сумочках с документами, хватали детей и в панике бежали к вокзалу. Лица взрослых дышали тревогой, что передавалась детям.

Когда из репродуктора донеслось: «Из Бреста прибывает последний поезд с ранеными», на перроне началось что-то, близкое к безумию. Малю, Лилю и троих малышей тёти Эмилии втащили в окна, Маргарита впихнулась в дверь. Поезд тронулся, а тётя Эмилия и два её старших сына всё ещё оставались на перроне. Она бежала за вагоном и в истерике кричала: «Отдайте моих детей! Отдайте детей!»

Мольбы, стоны и крики несчастной были, казалось, услышаны: состав остановился. Но причиной тому была не тётя, а как улей переполненный и смертью дышавший поезд. Люди цеплялись за всё, что попадалось под руки: поручни тамбура, раму окна – то, что представляло угрозу для жизни; о том, что в пути легко сорваться, не думали. В спешке и под угрозой расстрела людей оттаскивали от поезда – на крыши вагонов никто не обращал уже внимания.

Поезд несколько раз останавливался. За три остановки внутрь удалось втиснуть не только сыновей, но и самоё тётю Эмилию. Так в вагонах-»сотах» доехали до Доберлюк-Кирхгайн. Там встречали поезд с цветами и едой, затем доставили пассажиров в здание театра, что запечатлелся в памяти детей залом невиданной красоты.

В поисках рабочих рук приезжали бюргеры. Спросом пользовались бездетные. Брать на содержание женщин с двумя детьми никто не хотел, и Маргариту с Эмилией определили на городское обеспечение; в администрации им выдали карточки и детское пособие.

Жизнь налаживалась. Старшие пошли в школу, младшие – в детский сад, женщины – на работу. Рулетка снова крутила сытую жизнь – целых десять месяцев. И вот, казалось, наступил самый счастливый день – 8-е Мая, День Победы. Дети бесновались, прыгали, кричали: «Ура-а! Домой поедем! Арбузов и халвы наедимся!» – взрослые шушукались…

Зиму 1945-го 13-летняя Маля прослужила в нянечках. Ей нравились добрые хозяева, спокойный ребёнок и новые непонятные предметы, из которых в особенный восторг привела её хлеборезка. «Придумали! – смеялась она. – Хлеб не только резать – его и ломать можно! Главное, чтоб он был!» Питалась она вместе с хозяевами. Когда ребёнок спал, подбирала нитки под цвет детских колготок и штопала их. За хорошую работу прилежной девочке вдели в ушки золотые серёжки – впервые в жизни.

Эпохально-радостное слово «Победа» начинало по земле своё шествие, и сестёр пригласили в комендатуру – в этот раз русскую. Плакат «Возвращение на Родину» объяснял всё с порога. Молча выслушав высокого чиновника, Маргарита выложила свои доводы:

– В СССР у меня нет ни дома, ни квартиры. Где муж, не знаю, – и с надеждой попросила. – Пожалуйста, разрешите остаться.

– В том, что вы попали в плен, вины вашей нет, а жильё вам предоставят. Как граждане СССР, вы обязаны вернуться.

– А если не вернёмся?