– У вас в семье тоже некий хаос?

Джозеф понял, что настало время предложить что-нибудь ей в обмен – своих беспутных двоюродных и отщепенца-дядьку, но полоскать грязное белье самых близких, чтобы только успокоить Люси, не хотелось.

– В любой семье бывает хаос.

Он допил пиво.

– Я, наверное, пойду.

Из него будто выпустили воздух. Он себе напридумывал, как останется на ночь, а утром выскользнет из дома, пока не проснулись дети; схема, сама по себе довольно сложная, была дополнительно отточена за время просмотра футбольного матча вместе с Элом и Диланом до появления их отца. Но все фантазии разбились о события того вечера. Если ему когда-нибудь засветит переспать с Люси, он вначале разработает серьезный план, предусматривающий самые разные ходы и ответы. Он не был великим шахматистом, да и не видел в этой игре никакой сексуальной подоплеки. А эти раздумья и вовсе сломали ему весь кайф.

– Уже? Ну хорошо.

Неужели она тоже заскучала? Если да, то ей было так же далеко, как и ему, до интимной искры. А взаимная скука – это вовсе не признак взаимного притяжения.

Когда субботним утром Джозеф пришел на работу, Кэсси стояла на тротуаре, вперившись в витрину.

– В чем дело?

– Как это понимать? – спросила она.

– Что?

Она кивком указала на плакат. Таких вещей Джозеф просто не замечал. Надоело уже. Черными буквами: «23 ИЮНЯ ГОЛОСУЕМ ЗА ВЫХОД» на фоне «Юнион Джека» – и ничего более.

– А, это, – сказал Джозеф. – Надо понимать, он агитирует двадцать третьего июня голосовать за выход.

– Покупателям это не понравится.

– Покупателям плевать.

– Здесь, на районе? Скажешь тоже.

– Неужели кого-то интересует хренов Евросоюз?

До той минуты Джозеф вообще об этом не задумывался. Стоял апрель, до референдума оставалось больше двух месяцев. Вполне возможно, что сам он по примеру отца проголосует за выход, но как ни крути – на его жизнь это не повлияет. Мясо, качалки, футбол, подростки никуда не денутся.

– Если б мои предки такое увидели, ноги бы их тут не было, – сказала Кэсси. – Найджела Фараджа и Бориса Джонсона они на дух не переносят.

– Но твои предки не здешние, верно?

– Верно. Они в Бате живут.

– По-твоему, что Бат, что Лондон – без разницы?

– Этот район Лондона – все равно что их район Бата. Папа преподает актерское мастерство, мама – творческое письмо. Этот район им не по карману, но многие покупатели очень похожи на моих предков.

– А твои предки не станут голосовать за выход?

– Конечно нет. Еще не хватало.

Джозефу даже в голову не приходил такой ответ – «еще не хватало». Он считал, что каждый проголосует по-своему. Естественно, вариантов только два, но он вполне допускал, что, к примеру, мамаша Кэсси вполне может проголосовать не так, как отец. А теперь выходило, что все разделятся на «они» и «мы», только пока неясно, в какой лагерь кого занесет.

– О Фарадже я, честно скажу, вообще забыл, – сказал Джозеф.

– Его все терпеть не могут, – добавила Кэсси.

– Так и будем целый день в витрину таращиться? Я вам не за это деньги плачу, – с порога одернул их Марк.

Они вошли в торговый зал.

– Вы уверены, что вам нужен этот плакат? – спросила Кэсси.

– А что такого?

– Многим не понравится, – ответила Кэсси.

– У меня другой есть – заменить?

– А на другом что написано?

– «Европа – Сила». И первые буквы – красным: получается ЕС. Гениально придумано.

Только Марк способен заявить, что это гениально, подумал Джозеф. Подтянуть к слову «Европа» какое-нибудь слово на букву «С» – большого ума не надо.

– Постойте, – встрепенулась Кэсси. – Значит, вам ничего не стоит поменять один плакат на другой?

– А мне-то что? Мне пофигу.

– Вы еще не определились, как будете голосовать?

– Я – за выход. Нечего бюрократию кормить. И албанцев этих.

– Албания не входит в ЕС.

– А кто входит?

– Испания, Франция, Польша, Ирландия, Германия, Италия… Вы хотите, чтобы я все страны перечислила?

– Ну, поляков тоже нечего кормить.

– Тогда зачем же выставлять плакат, который призывает к обратному?

– Если ты мне докажешь, который лучше для бизнеса, я и поменять могу, почему ж не поменять?

– Да потому, что вы декларируете то, во что сами не верите.

– Послушай. Меня, к примеру, от печенки воротит, но это ходовой товар, и чем больше народу ее покупает, тем лучше. Разве тут не одно и то же?

– Печенка – это не принципиальная жизненная философия.

– Для кого как.

– Нелюбовь к печенке – это философский принцип?

– По мне – да. Я в первую очередь бизнесмен и только во вторую – философ.

Во вторую? – усомнился про себя Джозеф. Это большой комплимент. В пятьдесят с лишним Марк, в котором росту под два метра и живого веса сто двадцать кило, такой же философ, как слон – балерина.

Похоже, Кэсси сдалась, но Джозеф ее не осуждал. Они пошли в подсобку надевать фартуки.

Около девяти утра ему пришло сообщение от Люси. Недели три они не общались: с того дня, когда он согласился посидеть с ее сыновьями. Она даже перестала заходить в магазин – ну или подгадывала время так, чтобы им не пересекаться. Сейчас она просила у него прощения, и он тут же ответил, что, мол, все нормально, однако факт есть факт. Совестно стало, не иначе. Тем не менее он по ней скучал. От этой эсэмэски прямо кайф словил, даже утренняя хмарь улетучилась от какой-то искры. Чтобы прочесть сообщение, он зашел в туалет: Марк не любил, когда продавцы за прилавком в телефоны смотрели.

Она спрашивала, бывает ли у него обеденный перерыв, и если да, не зайдет ли он к ним на яичницу с беконом. Мальчишки соскучились.

Жила она в пяти минутах – даже на транспорте ехать не надо.

с ними нужно посидеть? – набрал он. В шутку.

Ох. Нет. Что вы.

Именно так. Заглавное О, заглавное Н, заглавное Ч, да еще точки понатыканы. Сразу видно – училка, но Джозефу это в ней нравилось едва ли не больше всего остального. А почему – он и сам не знал. Никогда ему так грамотно не писали – это оказалось в новинку. И было в этом что-то завлекательное. Хотя что может быть завлекательного в правописании? Ответа он не находил, но поймал себя на мысли: а каково, интересно, с такой переспать? И еще напомнил себе быть повнимательней. Вряд ли ее привлечет чужая неграмотность, как его привлекла чужая грамотность. У нее дети. Ему не улыбалось встать с ними на одну доску.

Выхожу в 12:30, напечатал он. Не стоило ли ради нее уточнить: «в 12:30 утра»? Хотя почему «утра»? «Дня». Или, например: «по полудне». Или «по полудню»? Решил оставить как было. Идея понятна.

Глазунья пойдет? – спросила она.

Да

Поразмыслив, он добавил восклицательный знак:

Да!

Так поживее смотрится, решил он.

Тогда до встречи.

Дверь открыл Эл. В руках поднос, на нем стакан апельсинового сока, через руку переброшено полотенце – как заправский официант.

– Милости просим, – расшаркался он.

Джозеф взял стакан, и Эл тут же исчез.

По субботам Джозеф привычно покупал в соседнем кафе сэндвич, который съедал в подсобке. Но сейчас он вошел совсем в другое, солнечное помещение, где вкусно пахло беконом и кофе. На столе уже стояли тосты и джем, из портативной колонки струился джаз, а у плиты крутилась Люси с конским хвостом, стянутым резинкой. Три минуты ходу – и совсем другая вселенная. Люси с улыбкой обернулась:

– Привет. Сок не расплескался?

Джозеф кивнул на стакан. Он пытался понять, что же отличает ее от всех его знакомых. Ну да, почти без косметики, хотя все его знакомые девушки густо красились. Серый кардиган, совсем, казалось бы, для нее неподходящий. Сидит, правда, хорошо, красиво, а за счет чего – сразу и не скажешь. Не в облипку, но и не балахонистый, лейбла не видно. И брови, кстати, обыкновенные. Не подбритые и потом наведенные черным, не выщипанные в тонкую густую щеточку. Ему понравилось, но он сам не знал, по какой причине: то ли потому, что непривычно, то ли потому, что это она. Дикость, конечно, на бровях зацикливаться, но в последние года два у его ровесниц брови считались главной фишкой, и девчонки изгалялись как могли. Он вообще не понимал, в чем состоит назначение бровей, но уж всяко не в том, чтобы на них глазели. А если все же на них глазеют, значит, считал он, что-то пошло не так.