¿Quién és usted?[123] – спросил Джон-Грейди.

Человек удивленно посмотрел на него и сказал, что он врач. Потом он просунул ножницы под повязку, и Джон-Грейди поежился от прикосновения к коже холодного металла. Разрезав бинты, врач отбросил их в сторону, и они оба с интересом уставились на швы.

Врач ощупывал швы двумя пальцами и одобрительно бормотал. Затем он обработал раны антисептиком, наложил новую повязку и помог Джону-Грейди сесть. Потом извлек из чемодана большой бинт и стал обматывать им пациента:

Положи руки мне на плечи.

Что?

Говорю, положи руки мне на плечи. И не волнуйся. Все будет в порядке.

Джон-Грейди сделал, как ему было велено, и доктор закончил бинтовать его.

Bueno, сказал он, встал, закрыл чемоданчик и посмотрел на пациента. Я скажу, чтобы тебе прислали мыло и полотенце. Чтобы ты мог сам умываться.

Хорошо.

Быстро на тебе все заживает!

Врач улыбнулся, кивнул на прощанье и вышел из комнаты. Лязга засова Джон-Грейди не услышал, но бежать ему все равно было некуда.

Затем его посетил человек, которого он прежде никогда не видел. На нем было что-то вроде военной формы. Он не назвал себя. Охранник, впустивший его, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Человек подошел к кровати и снял шляпу, словно в знак уважения к раненому герою. Затем из кармана кителя вынул расческу, провел ею по черным жирным волосам и снова надел головной убор.

Когда ты сможешь ходить?

А куда вы меня хотите отправить?

Домой.

Тогда хоть сейчас.

Человек поджал губы.

Покажи, как ты ходишь, сказал он.

Джон-Грейди отбросил простыню, перекатился на бок, осторожно спустил ноги на пол. Затем он встал и, сделав несколько шагов по камере, повернулся и прошел обратно. Его босые ноги оставляли на гладких каменных плитах влажные следы, которые быстро исчезали, бренные, как весь этот мир и всякое слово о нем. На лбу Джона-Грейди появились капельки испарины.

Тебе и твоему приятелю сильно повезло, заметил посетитель.

Я как-то этого не почувствовал, возразил Джон-Грейди.

Очень сильно повезло, повторил тот и удалился.

Джон-Грейди спал, просыпался и опять засыпал. Утро от вечера он отличал только по тому, какую принесли еду. Впрочем, ел он мало. Но однажды ему принесли половинку жареного цыпленка с рисом и разрезанную пополам грушу из компота, и он не торопясь наслаждался этим блюдом, смакуя каждый кусочек и сочиняя – и бракуя – сценарии того, что могло произойти – или происходило – за стенами тюрьмы. А порой задавался вопросом: не отвезут ли его тоже куда подальше и не пристрелят ли.

Он начал тренировать ноги, расхаживая по комнате. Вытирал дно подноса рукавом, подходил к лампочке и вглядывался в свое отражение, которое смутно проступало на тусклом металле, словно лик спрятанного в нем джинна, изувеченного и злого. Стащив повязку с головы, он изучал швы и трогал их пальцами.

Когда дверь отворилась в очередной раз, на пороге появился демандадеро. Он принес одежду и сапоги. Положив все это на пол, сказал: «Sus prendas»[124] – и удалился, закрыв за собой дверь.

Джон-Грейди стащил длинную ночную рубаху, вымылся с мылом, досуха вытерся полотенцем и оделся. Потом натянул сапоги. Их недавно помыли, следы крови пропали, но внутри сапоги были еще мокрые, и, когда он попытался стащить их, у него ничего не получилось. Тогда он лег на кровать в одежде и сапогах в ожидании чего-то ему самому малопонятного.

Затем появились надзиратели. Они замерли у порога, ожидая, когда он выйдет. Джон-Грейди встал с кровати и направился к двери.

В сопровождении надзирателей он прошел по коридору, пересек внутренний двор и оказался в другом крыле здания. Его провели еще по одному коридору, остановились возле какой-то двери, один из конвоиров постучал и затем знаком велел Джону-Грейди войти.

За столом сидел тот самый человек, который заходил к нему в камеру, чтобы удостовериться, что он в состоянии ходить. Это был начальник тюрьмы, или, как его именовали здесь, команданте.

Присаживайся, сказал команданте.

Джон-Грейди сел.

Команданте выдвинул ящик, извлек из него конверт и протянул через стол Джону-Грейди.

Вот, держи.

Джон-Грейди взял конверт.

А где Ролинс? – спросил он.

Прошу прощения?

¿Dónde está mi compadre?

Твой товарищ?

Да.

Ждет снаружи.

Куда нас теперь?

Вы уходите. Отправляетесь домой.

Когда?

Прошу прощения?

¿Cuándo?

Прямо сейчас. Я больше не хочу вас тут видеть.

Команданте махнул рукой. Джон-Грейди взялся за спинку стула, с усилием встал, повернулся и вышел из кабинета. Надзиратели провели его опять по коридору, через холл, через канцелярию и подвели к будке у ворот, где его ждал Ролинс, одетый примерно так же, как и он сам. Пять минут спустя они уже стояли на улице Кастелар возле больших, окованных железом ворот тюрьмы.

Неподалеку остановился автобус, и они забрались в него. Они стали пробираться по проходу, а женщины, сидевшие с пустыми корзинками и сумками, что-то тихо им говорили.

Я думал, ты помер, сказал Ролинс.

А я думал, что помер ты.

Что произошло?

Расскажу потом. А пока давай просто посидим. Без разговоров, ладно?

Ладно.

С тобой все в порядке?

Да.

Ролинс повернулся к окну. Было тихо и пасмурно. Начал накрапывать дождь. Редкие капли гулко барабанили по крыше автобуса. В конце улицы маячили очертания собора – круглый купол и колокольня.

Всю жизнь мне казалось, что беда совсем рядом. Не то чтобы со мной обязательно должно приключиться что-то такое, но просто до беды рукой подать, произнес Ролинс.

Давай пока помолчим, сказал Джон-Грейди.

Они сидели и смотрели на дождь. Женщины тоже помалкивали. Небо так затянуло тучами, что нельзя было различить даже светлое пятно, за которым могло скрываться солнце. В автобус вошли еще две женщины. Они заняли места, после чего водитель повернулся, захлопнул дверь, посмотрел в зеркало, проверяя, что там сзади, включил мотор, и автобус тронулся с места. Кое-кто из женщин стал протирать окна рукавами и оборачиваться на тюрьму, укутанную пеленой мексиканского дождя. Она высилась словно крепость в осаде, – будто в старину, когда враги бывали только снаружи.

Они проехали несколько кварталов и оказались в центре. Когда Джон-Грейди и Ролинс выбрались из автобуса, на площади горели фонари. Друзья медленно перешли через нее и спрятались под крышей галереи. Стояли и смотрели на дождь. Четверо музыкантов в вишневой форме стояли рядом, держа в руках инструменты. Ролинс казался каким-то потерянным, без шляпы, в севшей одежде и не на лошади.

Давай чего-нибудь съедим, сказал Джон-Грейди.

У меня денег нет.

Зато у меня есть.

Откуда?

Мне их в конверте дал начальник тюрьмы.

Они вошли в кафе и сели в кабинку. Подошел официант, положил перед каждым меню и удалился. Ролинс посмотрел в окно.

Давай возьмем по бифштексу, предложил Джон-Грейди.

Давай.

Они заказали бифштексы с жареной картошкой и кофе, официант кивнул и унес меню. Джон-Грейди встал, подошел к стойке и купил две пачки сигарет и по коробке спичек. Сидевшие за столиками смотрели, как он возвращается на место.

Ролинс закурил.

Почему мы еще живы? – спросил он.

Она нас выкупила.

Старая сеньора?

Да, тетка хозяина.

Зачем?

Не знаю.

Так вот, значит, откуда деньги.

Да.

Это как-то связано с Алехандрой?

Наверное.

Ролинс курил и смотрел в окно. Снаружи было темно, и огни кафе и уличных фонарей играли в лужах.

Это единственное объяснение?

Да.

Ролинс кивнул.

Я запросто мог бы удрать оттуда, куда меня поместили. Это была обычная больница.

Ну и почему же ты не удрал?

Не знаю. По-твоему, я свалял дурака?