На экране кассового аппарата высветился счёт. Максимилиан уже сидел за столиком у окна. «Ясно, счёт оплачиваю я или мой заказчик, который берёт на себя все расходы».

Большие витражные окна из розового стекла придавали объём помещению. Максимилиан казался таким маленьким на их фоне.

– Не всё же мне, – я достала кошелёк, чтобы достать наличные, – одна мне, а вторая порция для моего друга, – и кивнула в сторона сидящего молодого парня, он наблюдал за нами без эмоций. Розовый свет стекла заливал его лицо.

Когда я достала деньги и отдавала кассиру, увидела вновь то самое выражение лица, кричащее «ты странная!» Да что с этими людьми, я не понимала, в чём была странность: что я плачу или что много ем? Этим людям нужно научиться управлять эмоциями.

Почти сразу принесла женщина с кассы две тарелки пончиков.

– Спасибо, – имя на бейджике прочитать мне не удалось.

– Приятного аппетита, – положила обе тарелки напротив меня, как если бы Максимилиана не существовало за столом.

Я отодвинула вторую тарелку от себя к Максимилиану и сразу приступила к поеданию пончиков.

– Как давно или как рано ты стал рисовать? Интересен твой опыт работы с красками и с изображением на холсте, – мой рот был набит пончиками с вкуснейшей начинкой из заварного ванильного крема.

– Рисую я с 12 лет, раньше рисовал карандашами и углём, редко работал красками на холсте. В колледже стал больше и маслом рисовать, получалось неплохо.

– Расскажи обстоятельства, которыми ты вдохновился, взял кисть и нарисовал?

– Слово вдохновился не хотел бы использовать. Возможно, впечатлился. Год назад я отметил эту сцену, сделал набросок, только дорисовал 17-го декабря 2018 года.

– Угу, – жевала и кивала, не отрывая глаз от него, лицо заливал розовый свет от окна. – Подожди, не сходится. Год назад – 2019-й, а нарисовал в 2018 году? У тебя обратный отсчёт в хронологии.

Однако он числа не исправил. В его лице не было запутанности, он был уверен в названных датах.

– А сейчас какой год?

– 2020.

– А, как же много времени прошло, – уткнулся подбородком в правое плечо и смотрел на улицу через розовое стекло. Его кадык приподнялся в горле. – Тогда, значит, не год назад.

Ещё одна странная и невыясненная деталь в пазле, возможно, он имел в виду, как в прошлом году увидел, сделал набросок, и в том же году, 2019, дорисовал.

– Ты получил оплату с галереи за продажу картины?

Я ждала ответа, чтобы тактично спросить о деньгах, которые он получил. Очевидно, галерея оставляет за собой часть суммы. Согласна, вопрос не самый приличный. Правда, бывают вопросы и неприличнее.

– Нет.

– Почему ты не забрал свои деньги, вырученные за продажу твоей картины?

– Они мне не нужны, картина для меня не имеет ценности.

– Кто изображён на картине? – ответ пришлось ждать долго.

– Моя собака, а про мужчину расскажу позже, – задумчивый ответ заставлял сомневаться, но не верить тоже не было оснований, только предчувствие.

– Почему картина такая серая, и на ней только один яркий цвет – в глазах человека? – мне не хотелось в прямо спрашивать о дальтонизме.

– Я не различаю все цвета. Красный, синий, зелёный для меня серого цвета, коричневый близок к чёрному. Я знаю название цветов, а их настоящий цвет не знаю. С серыми тонами комфортно работать, зачем брать другие цвета, если в твоей жизни их нет.

Мне больше не хотелось ничего спрашивать, после последнего вопроса хотелось дать перерыв. Время было уже полдвенадцатого, скоро полдень, дела шли хорошо, я поедала четвёртый пончик, а он не дотронулся ни до одного.

– Почему ты не ешь?

– Я уже ел, мы сюда часто ходили. Всегда брал самую большую порцию, – он поднял ладони вверх, изображая большую чашу, – они были красные. «Краски, наверное», – подумала я. – Мама приводила сюда, когда я был ребёнком. Тебе нравятся карусели? Я очень люблю карусели, – прозвучало так по-детски невинно, что я умилилась или почувствовала жалость, не понимая причину.

– Если только колесо обозрения.

Мне так захотелось вернуться обратно в парк у пруда, я так не хотела сидеть здесь, эти взгляды сотрудников меня доконали, смотрят как на сумасшедшую, не скрывая эмоций. Они продолжали наблюдать за нами.

Уплетая за обе щёки вторую половину предпоследнего пончика, я посмотрела по сторонам исподтишка. Три женщины средних лет по ту сторону прилавка, где готовились вкусные пончики, собрались и смотрели в нашу сторону. Одна стояла, скрестив руки на груди, и говорила тихо. Остальные кивали или качали головами. Я встала резко, уже без сил это терпеть: не город, а зрительный зал.

– Пойдём отсюда скорей, – мой рот всё ещё был забит, и речь была невнятна. Чтобы донести мои слова до адресата, я позвала его рукой, махнув в сторону выхода. – Хватит на нас пялиться, – закричала я невнятно на весь пустой зал.

Лицо Максимилиана исказилось от неожиданности, он не очень хотел уходить, но встал с дивана. А наши неугомонные зрители даже не удосужились разбежаться как тараканы на свету, а наоборот, ещё внимательнее всматривались с жалостью на лицах.

Первой вышла я, широко распахнув дверь, чтобы она захлопнулась, когда вернётся на своё место, но дверь не хлопнула из-за доводчиков, и мягко вернулась на место. Он шёл за мной и всматривался в лицо, я дожевала остаток пончика.

– Почему они так уставились на меня? – ответа не было.

– Я знаю другую дорогу к пруду. Видишь лесной парк? – парк был через дорогу по направлению к Хацра, откуда мы шли.

Мы стояли шагах в десяти от входа в кафе, откуда вышли, я была спиной ко входу, а он лицом. Мимо нас прошли подростки ко входу в кафе. Когда дверь открылась, блик солнца на стекле зайчиком пробежал по всем поверхностям, в том числе и по лицу Максимилиана, забликовав его чёрные, как уголь, глаза. Холодок по коже: глаза были холодные, как у мёртвого. Хотя откуда нам знать, какие глаза у мёртвого: кто им под веки заглядывает?

Он меня провёл дальше по направлению к лесному парку, в целях попасть на веселье у Хацра.

– Как ты рисуешь, не различая цвета?

– Мне не нужно видеть цвета, чтобы переносить образы на холст. Когда ты смотришь кино, разве цвет влияет на смысл или идею?

– Конечно, влияет! В фильмах могут быть цвета, важные для сюжета, например, улики в детективах – определённого цвета, который должен видеть зритель. Или…

– Не важно. Память человека, запоминая события, не показывает цвета. Цветовая гамма не важна – важно передать идею, смысл, – его голос похрипывал, лицо стало багровым, а кадык поднимался вверх и вниз.

– Как не важны, если твоя работа «На поводке» обретает яркость и особенность с бликами в глазах человека? Без красной краски ты бы не мог передать смысл.

Молчание в ответ. Я улавливала спутанность мыслей Максимилиана. Местами он мог себе противоречить. Вначале он был холоден к своей же работе, сказав, что не вкладывал ничего в работу, – потом говорит про идеи.

– Расскажи мне смысл этой работы, я вижу, что ты в неё что-то вложил, расскажи сейчас, не уноси с собой тайну, чтобы потом не пришлось гадать.

– Описание этой картины у меня в комнате, дома. Так будет детальнее и интереснее. Я обещаю показать тебе. Записи лежат под тумбой у моей кровати, дома.

Попасть к нему домой было бы большой удачей, можно заснять на телефон детали из его жизни. Я не стала требовать устного рассказа, иначе тема закроется, и я могу потерять шанс посетить его комнату, прочитать тетрадь, о которой он говорит.

Перешли дорогу в сторону лесного парка. Шли мы по тропинке, вокруг ухожено. Плотно посаженные кипарисы, ели, сосны придавали природную дикость, а симметричная посадка деревьев говорила о причастности человека к созданию этого парка. Беседки окрашены в белый цвет, в одну из таких мы вошли, и там лежали стопка газет с разными выпусками. Мы посидели, потому что показалось потребностью посидеть в беседке. Никто не проходит мимо беседок, все заходят, чтобы побыть внутри. Я взяла одну газету, потом вторую, некоторые были совсем старые: