Примечание: гамбит – (от итал. dare il gambetto – поставить подножку – в шахматах и шашках: общее название дебютов, в которых одна из сторон (в большинстве случаев белые) в интересах быстрейшего развития, захвата центра или просто для обострения игры жертвует материал (обычно пешку или шашку, но иногда и лёгкую фигуру). Различают принятый гамбит (жертва принята), отказанный гамбит (жертва отклонена) и контргамбит (вместо принятия жертвы противник, в свою очередь, сам жертвует материал).

Звук был резкий, пронзительный, вибрировал на высоких нотах, больно ударял в барабанные перепонки, отскакивал от них и снова бил в одну точку, доставляя ушам невыносимые страдания. Вадим то закрывал их ладонями, то руками обхватывал голову целиком, прижимая её к коленям. Но звук всё равно проникал, издевательски настойчиво, не оставляя шансов на спасение. «Ну когда же ты замолчишь?! Когда же ты замолчишь?!» – в отчаянии шептал Вадим. Длительность родительских скандалов зависела исключительно от маминого настроя: она могла уложиться и в пять минут, а могла растянуть «удовольствие» на час, а то и дольше… Её голос становился визгливым, кричала она с надрывом и определённым налётом театральности, подкрепляя крик швырянием всего, что попадалось под руку, и не забывая украдкой бросать взгляд в зеркало. Она относилась к редкому типу женщин, которым гнев и ярость были к лицу. Прекрасная фурия. Однако наступал момент, когда разбушевавшаяся стихия вырывалась за невидимую грань – черты маминого лица искажались настолько, что пугали её саму, и наступал благословенный момент – она замолкала. Так же внезапно, как и начинала истерику. Отец чаще всего отмалчивался, хотя иногда пытался утихомирить супругу ласково-терпеливым: «Ты всё преувеличиваешь, Сашенька».

Родителей звали одинаково: Александр и Александра. И родились они в один день и в один год. Но при такой, казалось бы, кармической предназначенности друг другу, они были совершенно разными: отец – большой, спокойный, напоминал Вадиму доброго медведя Балу; мама – миниатюрная, порывистая, вся словно бы состояла из острых углов, и каждый угол больно ранил, разрушал их мир, тот мир, в котором Вадим появился на свет и счастливо прожил первые семь лет своей жизни. Возможно, он просто не помнил вспышек маминого гнева; может быть, они происходили реже… Но потом маму словно заколдовала злая колдунья. Её крик стал заканчиваться всегда одинаково: «Твой сын такой же никчёмный, как и ты!» Вадим не понимал смысла слова «никчёмный», но догадывался, что это не очень хорошее качество и мама сердится, что оно, это качество, у Вадима есть. Ему хотелось спросить разъяснений у отца, но, пока он ждал, когда с папиного лица уйдёт угрюмость, желание проходило, почему-то Вадим был уверен, что своим вопросом огорчит папу ещё больше, чем это уже сделала мама… Но самые неприятные детские воспоминания были связаны даже не с приступами маминой ярости, а с их последствиями – её раскаянием и стремлением исправить то, что только что уничтожала с таким упорством и страстью. Она прибегала в детскую и принималась тискать и зацеловывать его, обильно поливая слезами, причиняя физическую боль излишне крепкими объятиями, на теле потом оставались синяки и долго не проходили… Когда Вадим подрос, он научился мягко отстранять её, бормоча неловкие слова утешения и чувствуя себя предателем по отношению к отцу…

Вадим уже давно не стеснялся признаваться себе, что не любит эту женщину, почему-то «назначенную» ему в матери. И уже давно втайне ждал решительного шага от отца – что тот соберёт вещи, возьмёт сына за руку и скажет твёрдым тоном: «Прощай!» И это прозвучит так непреклонно, что мама поймёт – она над ними больше не властна.

И такой день наступил. Вот только папа не взял его за руку, а ушёл один. С единственным чемоданом. Молча. Навсегда.

Накануне он долго сидел у кровати сына, задумчиво гладил его по густому, жёсткому светлому ёжику на голове (Вадим унаследовал мамины голубые глаза и мамин же цвет волос), сказал непонятное: «Вырасти настоящим мужчиной и люби маму, всегда помни, что она любит тебя, даже если иногда тебе так не кажется». Вадим размышлял над его словами всю ночь. А утром за папой закрылась дверь, и точно такая дверь закрылась в душе Вадима…

У него и раньше было мало друзей. Общению с ровесниками он предпочитал шахматную доску. Расставляя фигуры на квадратиках поля, он уже представлял себе, как погрузится в волшебный мир логики и абсолютного хладнокровия. Настоящее сражение можно выиграть только так – логикой и хладнокровием. Чтобы всё было по-честному, Вадим одинаково старательно играл и за белых, и за чёрных, перевоплощаясь одновременно с поворотом шахматной доски. До последнего пытаясь изменить исход «битвы», хотя исход был ему виден уже после первых ходов. Это была его странность, которая удивляла и его самого…

Ему было три года, когда, оставшись дома один и увлёкшись исследованием запертых шкафов (ключи торчали в замочных скважинах, родители не учли, что малыш уже достаточно сообразительный и ловкий, чтобы воспользоваться ими), он обнаружил плоскую коробку, обитую тёмно-красным бархатом, с двумя блестящими замочками-петельками. Коробка была очень тяжёлой, Вадим едва не уронил её. Хорошо, что лежала она на самой нижней полке серванта, под стопкой папиных книг. Что книги были именно папины, мальчик определил по картинкам: в папиных текст прерывался схемами и чертежами, он работал ведущим инженером на крупном заводе, Вадиму представлялось, что папа ведёт за собой целую толпу других инженеров. Он осторожно стащил коробку на пол и, дрожа от волнения и предвкушения чего-то необычного, подцепил кончиками пальцев изящные петельки и приоткрыл крышку. На красивой, в бело-зелёную крупную клетку доске из какого-то камня лежали два мешочка, тоже из тёмно-красного бархата, перевязанные золотистыми шнурками. Узелки были одинарными, простенькими, Вадим смог их развязать и вытряхнуть содержимое. Его детское ожидание чуда вдруг обрело черты – великолепные каменные фигурки, белые и нежно-зелёные, самыми узнаваемыми были кони с роскошными гривами, остальные были непонятными, отличались формой и размером, завораживали своим таинственным предназначением. Вадим подолгу разглядывал каждую и неохотно откладывал, чтобы взять следующую. За этим занятием его и застал отец. С тех пор шахматы стали неотъемлемой частью его жизни. Лучшей частью…

Когда Вадиму исполнилось пять, он, играя с папой ежевечернюю партию, неожиданно сказал:

– Через шесть ходов тебе будет мат.

Отец недоверчиво посмотрел на доску, у него была выгодная позиция, ничто не наводило на мысль о проигрыше, наоборот, он рассчитывал «одолеть» сына-пятилетку (с каждым разом это становилось всё более серьёзной задачей, то ли он был таким превосходным учителем, то ли у сынишки был природный талант).

– Ты не слишком самоуверен?

Вадим пожал плечами. Объяснить он всё равно бы не смог – он «видел», а уж как это получалось, для него самого было загадкой.

Через шесть ходов отец с уважительным удивлением взирал на своего отпрыска.

– Так, играем вторую партию.

Это было «нарушением» режима, за которым строго следила мама, но в тот вечер её не оказалось дома, она задержалась на дне рождения своей подруги…

Его отвели в шахматную школу, но Вадиму там не понравилось: общения ему «хватало» и в детском саду, новые знакомства давались тяжело, а достойных соперников он не обнаружил, разве что сам тренер… Однако уровень тренерской игры в первое посещение школы проверить не удалось, а второго посещения уже не случилось… Куда увлекательнее было анализировать партии знаменитых шахматистов, решать сложные шахматные задачи и готовиться к сражению с искусственным интеллектом – так папа называл компьютер. Мама сердилась на отца из-за того, что он «превращает нормального ребёнка в рака-отшельника» и при этом даже не ставит амбициозных целей – побед на турнирах, желательно международных, и вообще – каких-нибудь «дивидендов» от звания родителей вундеркинда…