Захарьин смеялся, а Василий Андреевич вспоминал, улыбаясь, родителей, какими они были, как относились друг к другу, и сквозь пламя костра ему представлялась их жизнь полная трудов, в основном – военных будней, расставаний и встреч, полного тревоги ожидания. Они были воистину созданы друг для друга и создали настоящую семью, ту, которая создается не в один день, венчанием и последующим застольем, а годами и десятилетиями доброго и уважительного отношения. Уважение друг к другу и забота друг о друге – основные черты семейных отношений. Молодая жена, войдя в дом мужа, становится не только женой и матерью нарождающихся детей, но и безраздельным членом этого рода. Она полностью принадлежит ему со всей его историей и традициями и является звеном, связующим его прошлое с будущим. Такой была и его добрая мать, которая из семьи своих родителей взяла лучшее и не навязчиво вплела это лучшее в общую канву отношений внутри новой семьи. За доброту, кротость и тихую заботу отец не чаял в ней души и, будучи человеком суровым и по натуре довольно жестким, относился к супруге своей уважительно и с нежностью. «Вот уж воистину, кроткая рука и слона на веревочке ведет»,-думал Колесов и о такой семье втайне мечтал и сам.

Ночь прошла спокойно. Следующие полдня двигались по выгоревшему лесу, вдыхая запах гари и стараясь как можно быстрее пройти эти удручающе безрадостные места. Но живой лес начался только за следующей речкой, и там же случилась трагедия. Обоз перешел только пойму реки. Солнце уже припекало и дорожная глина оттаяла, превратившись именно здесь, в низине, в густую вязкую массу. Бревенчатого настила в этом месте не было, и подуставшие лошади с трудом вытаскивали тонувшие в грязи по самые ступицы подводы.

Солдаты, подоткнув полы шинелей за пояс, спрыгивали в грязь и, чертыхаясь, толкали телеги, помогая лошадям. Последняя повозка с привязанной позади красивой верховой лошадью хорунжего Захарьина тоже нуждалась в помощи, но обоз и солдаты уже поднимались в гору, и ездовому пришлось ждать четверых казаков, следовавших позади в качестве арьергарда. Спешившись, они помогли вытолкать из грязи подводу и отстали, чтобы вычистить сапоги прежде чем сесть в седла, а ездовой, нахлестывая лошадей, ударился в догон за скрывшимся в тайге обозом. Заехав за утес, он оказался в одиночестве. Уставшие лошади перешли на шаг. И никакие понукания и подбадривания кнутом не заставили их опять зарысить. В этот момент с нависавшего над дорогой уступа метнулась огромная тень, раздался рев зверя и раздирающее ржание смертельно раненой лошади. Упряжка рванула, ездовой, откинувшись назад, дико закричал, испугавшись неизвестно чего больше: зверя или понесших от страха лошадей.

Выскакавшие следом казаки увидели тигра, стали стрелять на ходу, но не попали, и зверь, испугавшись шума, в два прыжка скрылся в чаще. На дороге остался лежать красавец – конь с перебитым позвоночником и разодранным боком. Жалобный тускнеющий глаз смотрел на людей, но вот по телу пробежала судорога, забились в агонии ноги, и он затих. Казаки постояли над ним в растерянности от неожиданности и быстроты случившегося, затем сняли уздечку и тронулись дальше.

Колесов, услыхав позади выстрелы, приказал остановиться. Вскоре из-за поворота вылетела несущаяся вскачь телега с кричащим солдатом. Было такое ощущение, что она вот-вот расшибется либо о последнюю подводу, либо о стволы деревьев. Но ездовой, здоровенный егерь, справился с лошадьми. Храпя, с оскаленными пастями, разодранными удилами, они осадили перед последней телегой, напирая на нее грудью и дышлом. Послали с новостью за хорунжим, который был с казаками в авангарде. Захарьин во весь опор поспешил назад, но исправить уже ничего не мог. Хотел было вгорячах организовать засаду в надежде, что зверь все –таки когда-нибудь выйдет из чащи к своей жертве, но вспомнив, что он не один и находится на службе, только махнул рукой и вернулся к обозу.

Горю Захарьина не было предела. Он так любил и лелеял своего коня, вырастив его с жеребенка, назвав Громом и, выездив, не раз брал призы на войсковых скачках. Гром, как пес ,был привязан к хозяину, всюду неотступно следуя за ним. В этот день хорунжий, жалея, привязал его к подводе, а сам ехал на казенном заводном. В течение оставшегося дня Захарьин ни с кем не разговаривал, на привале бродил с потерянным видом, сразу превратившись из сурового казачьего хорунжего в сильно расстроенного ребенка. Казалось, что он вот-вот заплачет навзрыд, а вечером, выпив стакан водки, закопался в сено и затих.

– За людьми в бою так не жалкует, как за животиной,– обронил старый Храпов, проходя мимо Колесова, и, помолчав, добавил,– Оно, конешно, сказать, и конь стоящий был.

К середине четвертого дня пути добрались до села, выросшего из когда-то небольшой старообрядческой деревеньки и раскинувшегося по обе стороны тракта. В селе был церковный приход, и поп, топорща животом рясу, вглядывался с крыльца небольшой церквушки в подходивший обоз. Старообрядцев здесь уже давно не было. Покинув свои добротно срубленные избы, они подались дальше в глушь в поисках другого мира с единственно правильным и существующим только для них богом.

Колесов решил остановиться здесь на дневку, чтобы дать людям и лошадям роздых, а заодно произвести и починку кой каких телег в местной кузнице. Пока распределяли казаков и солдат по дворам, распрягали лошадей, вездесущий Степан, обследовав село, принес Колесову приглашение местного священника остановиться у него. Отец Дмитрий проживал с матушкой Елизаветой в большом пятистенке, оставшемся от старообрядцев. Отличаясь большой терпимостью в вопросах веры, Колесов спросил с небольшой подковыкой:

– А как же Вы, батюшка, в капище-то старообрядческом обитать можете?

– Да как сказать, Василий свет Андреевич, церковь то наша тоже когда-то молельней старого обряда была. Да видно так Господу нашему угодно, чтобы истинная вера восторжествовала не только в жилище местного туземца, но и в молельне старообрядческой. А то ведь бегут, бегут не потому, что нас с Вами боятся, а от веры истинной, от света в темень лезут и прозябают там в невежестве своем. Хотя есть такие, что на путь истинный из заблуждений своих выходят, но единицы таких. Все им у нас еще внове и не совсем приемлемо, но мы с великим терпением и бережением стараемся развить в них проклюнувшиеся ростки сознания.

– Я видывал деревни старообрядческие, и скажу, что живут они чисто и зажиточно.

– Внешне, только внешне, уважаемый Василий Андреевич. А внутри, в душе, в потемках блуждают, как овцы заблудшие. Да иной раз где-нибудь в глуши такое мракобесие встретишь, что только диву даешься. Самодурство -вот ему истинное определение. Да что мы все о пище духовной, пора бы уже и о пище насущной вспомнить, -заволновался отец Дмитрий, которому, судя по его тучности, мысли об этой самой пище были далеко не безразличны.

– Прошу, Василий Андреевич, проходите в горницу. Матушка уже к столу собрала, отобедаем, чем бог послал.

Матушка под стать отцу Дмитрию, такая же пышная да румяная, поклонилась и напевно пригласила к столу:

–Милости просим отобедать, господин полковник. Лакомств особых у нас нет, но зато все свое домашнее, свежее. Пока попробуйте закусочек. А потом и пельмешки горячие подадим.

Стол был заставлен закусками тесно: топорщились в тарелке моченые грузди, белела хрустящая капуста, осыпанная пустившим слезу луком, дымилась миска с отварной рассыпчатой картошкой, на большом блюде под обжаренным луком источала аппетитный запах горбуша; отдельно стояли несколько запотевших графинов с разными настойками. Перекрестившись, приступили к трапезе. После довольно непритязательной пищи последних дней Колесову было очень приятно оказаться за таким гостеприимным и обильным столом, а три приличных стопки из разных графинов, выпитых по разумному настоянию отца Дмитрия в самом начале обеда, значительно увеличили и без того немалый аппетит.