В коронных землях имперские агенты ловят всех, кто гонит самогон без высочайшего дозволения, и топят в их же продукте. В этом чудесном уголке тем же самым занимается Пьетро Даголо, а после жмёт руку бургомистру, капитану стражи и епископу. Остаётся ли преступление преступлением, если за него никого не вешают?

Что ж, коль скоро имперская казна не получает за это свою долю, для них преступная гнусность несомненна.

Добропорядочный негодяй удалился; вслед за ним метнулся и ежиный человечек. Бывает он тут, значит. Значит, можно проследить за ним позже. Оно, конечно, в шпионском деле откладывать на потом – опасная затея, но сейчас важнее дождаться другого человека.

Тот появился вскоре. Юный пилигрим в чёрной латаной рясе, скрывающей костлявое тело, степенно вошёл в трактир, потребовал себе воды и осмотрел ближнюю часть зала в поисках свободного места. Штифт подвинулся, освобождая край лавки для его тощей задницы. Прихлёбывая водичку, юноша плюхнулся рядом с мужчиной, покосился на окосевших ветеранов и проговорил:

– Штифт, я со всеми…

– После, – коротко перебил Ренато.

Пусть щедрость остаётся единственным его пороком, о котором старые пьяницы могут растрепать. Невозмутимо он допил дерьмовое пиво, поднялся на ноги и легонько – чтобы не свалить на пол – хлопнул ветерана по плечу.

– Ладно, Уве, бывай. Пора мне.

– Дай Ед’ный тебе здоррровья! – пожелал пьянчужка напротив, а Уве быстро поддакнул, не переставая хрустеть сухарём.

– Кончали б сегодня надираться, – заботливо добавил шпион напоследок, сгребая с лавки мятый берет и когда-то зелёный плащ, и пошёл вслед за юношей к выходу. Спокойно, не торопясь, машинально оценивая, кто из сереньких ребят повернёт голову в его сторону.

У них тоже имелись заботы поважнее, впрочем. Похоже, в другом углу кабака карта пошла кому-то слишком хорошо, так что из шумной духоты Ренато перешёл в приглушённый сумрак улицы никем не замеченным.

Грушевый Сад, вотчина Пьетро Даголо и центр развлечений вольного города Каралга – не самая благовидная его часть, но вполне приличная, если знаешь, с чем сравнивать. Трущобы к юго-востоку – вот настоящая выгребная яма с грязными кривыми улочками, в которых дома по нескольку этажей плотно жмутся друг к другу, а на каждом этаже так же плотно жмутся бедняки в холодные ночи. По словам Уве, с появлением «синей» банды Рудольфа Тиллера жизнь там стала поприятнее. Сие означало: если нелёгкая занесёт тебя в ту сторону при свете дня, вероятно, тебя уже не зарежут из-за башмаков.

В Саду же всё было вполне чинно и благородно. Хотя неподалёку от трактира Ренато и его спутник заприметили и группку подозрительных типов, и мочащегося на угол дома работягу, все они тихо и скромно проворачивали свои делишки в переулках. На главной улице, у всех на виду – никаких возмутительных непотребств. Кроме стайки-другой шлюх, но эти входили в комплект местных развлечений.

– Паренёк, будь они хоть вдвое пьянее, болтать при них не надо, – произнёс Штифт, когда они отошли на почтительное расстояние от разочарованно фыркнувшей девки с задранной юбкой. – Эта пьянь не разбирает половину того, что ты говоришь, но отлично всё запоминает и перебалтывает. Поэтому они наши лучшие друзья, пока мы помалкиваем, наливаем и слушаем. Усёк?

– Ты так и будешь называть меня «Пареньком»? – хмуро спросил юноша вместо ответа. Штифт хмыкнул.

– Кликухи погромче не заслужил ещё. А имя у тебя больно хорошее для этого места.

Дагмар Штарс, ничего себе. Мужчина в его возрасте не мог позволить себе такую роскошь, как фамилию и место в богословской школе. Но Пареньку высшие материи, видать, чересчур скучными показались, вот он и начал стучать на вольнодумающих школяров и профессоров, а потом и вовсе бросил учёбу и увязался за Штифтом. Как результат – нынче он со слегка обвисшей на костях одеждой, бледной рожей со впалыми щеками и горящими глазами больше походил на студента-артиста, а не теолога, и всё же казался вполне довольным. Иногда.

– В этом омерзительном городе порок на каждом шагу, – о, сейчас-то он доволен не был. Но то было недовольство, направленное наружу. – Что ещё можно сказать о нём, если даже в левистерианской бане падших девок предлагают?

Святой Левистер сказал: Чистота есть благо и Орудие Веры; посему основанный им монашеский орден посвятил себя очищению паствы от грязи телесной, духовной и вероучительной, для чего повсюду открывал благочестивые общественные бани. Ну, пожалуй, в основном благочестивые. Ренато усмехнулся.

– Как удобно. Измарался, отмылся – и тут же на исповедь! – Бросив взгляд на непроницаемое лицо спутника, он продолжил уже серьёзно: – Ладно, мы здесь не за тем, чтоб монахов пороть. В нашем деле любой порок – это ключ, рычаг для давления, помнишь?

– Конечно.

Юноша отрывисто кивнул, не поворачивая головы – смотрел прямо вперёд, сквозь полумрак, в сторону цели их вечернего путешествия. Надо бы велеть ему оглядываться почаще.

– Только на кого давить будем?

– Посмотрим. Ты хотел мне что-то сказать в кабаке?

– Да…

Штифт мельком глянул назад, тронул широкий рукав пилигримской рясы и свернул в переулок. Вот теперь, спохватившись наконец, Паренёк тоже осторожно зыркнул по сторонам, покуда плавно и непринуждённо поворачивал, не отставая ни на полшага. Ловко движется, внешне ничем себя не выдаёт. Только бы ещё поменьше во всяких фанатичных мыслях витал.

– Я встретился с твоими ребятами и передал им адрес. Где-то через час начнут подтягиваться по одному.

Пришёл черёд мужчины молча откиваться, думая о своём – на этот раз о толстяке, возлежавшем у следующего поворота. Свернувшись калачиком, пьянчуга обнимал какой-то свёрток. На первый взгляд, картинка вполне безобидная.

Но всё же мысленно Ренато ощупал широкий кинжал за поясом, шило в рукаве, ножик над лодыжкой, в тысячный раз прикинул, как быстро он может достать каждый из них. Пьяница не шевельнулся, когда они прошли мимо, и проверять не пришлось. На этот раз.

***

«Гнёздышко» для Штифта приготовили за десять дней до того, как его нога пересекла городскую черту. Двухэтажный домик стоял на северо-восточной окраине Грушевого Сада, прямо у канала. Триста шагов вверх по улице – и ты на пороге района ткачей, столько же вниз – упрёшься в меньший из двух мостиков. К воде дом обращался глухой стеной, так что в этот раз о прыжках в воду можно забыть.

Смеркалось. В направлении от моста показался белобрысый здоровяк Ганс в латаной куртке. Тем же путём вскоре проследовал ссутуленный Тихий Эгберт. Задержавшись на лестнице, он опасливо покосился на запертую дверь первого этажа. Хозяин-лавочник получил изрядную сумму за то, чтобы держать язык за зубами и временами исчезать по важным делам.

Шпионы успели выпить по полкружки грога в ожидании низенького крепыша Йохана Язвы, что по верёвке вскарабкался в окно, выходящее на засранный задний двор. Предосторожность, пожалуй, излишняя, но спорить с Йоханом – хуже язвы.

Паренёк подал Йохану его кружку. Штифт внимательно посмотрел на мужчин, заполонивших комнатушку. Эгберт сидел на окне, покачивал ногой, изредка поглядывал в щёлку между ставнями. Ганс сидел за маленьким столиком в центре, отчего стол казался ещё более утлым, а помещение – ещё более тесным. Йохан опасливо потыкал пальцем в древний потёртый сундук и развалился на нём, вольготно подперев спиной стену и закинув ногу на ногу.

Серьёзные, сдержанные ребята, каждый по десятку лет на службе разменял – кроме юнца Дагмара. Впрочем, и в его ловкости Ренато мог не сомневаться, иначе бы и не взял с собой. В имперской разведке совать новичков жопой в костёр принято точно так же, как и везде, но только если это не грозит всю операцию подпалить.

– Докладывайте, ребятки, – произнёс старший агент и указал кружкой на блондина: – Ганс, пришёл первым – так и начинай.

– Меня в первый же день взяли докером… Вверх по реке, из Хафелена, везут сахар, пряности, табачок… всякое добро из колоний. Вниз по течению и по каналу спускают баржи с шерстью, зерном, ячменем, хмелем, грушами. Из Каралга в три стороны вывозят ткани и бренди. Много. Другого барахла – меньше. Работы завались, в доках берут всех. Гербовая стража присматривает за рынками и домами купцов. В конвой купцы обычно нанимают ребят Тиллера.