Парень удалялся, точно ничего не слышал.

Я окликнул его, он остановился, обернулся.

– Там еще кто-то? – крикнул я. – Что это?

Он покачался с пятки на носок, почесал затылок.

– Это… Того самого…

– Что?

Он пожал плечами, развернулся и зашагал, что-то напевая. Через минуту его силуэт исчез в низине, в тени ив.

Рев стал тише, замолк.

Сон как рукой сняло. Я подумал и решил обойти стройку. Сделал здоровенный крюк, обогнул двор и вышел к своему подъезду.

Было тихо, стройка смотрела безучастно.

Я поднялся к себе, выпил стакан воды и рухнул в кровать как был – в одежде.

Что-то снилось – но что именно, я не запомнил.

Когда проснулся, долго лежал, вспоминал ночь. Усмехнулся себе – не робкого десятка. За окном было пасмурно, мелко стучал по подоконнику дождь.

Умылся, позавтракал, надо было уезжать.

В кармане обнаружил деревянную птичку.

Наверное, вертел-вертел ее в руках, да как-то машинально и прихватил.

Я подошел к окну. По стройке сновали рабочие, тарахтел у забора грузовичок. Прожекторы спали. Небо было затянуто серой пеленой.

Нестерпимо захотелось свистнуть в птичку, но я почему-то не решился. Накинул пальто, сунул под мышку зонт, прозвенел ключами и, не дожидаясь лифта, спустился по лестнице.

Едва я сунулся в распахнутые ворота, ко мне подскочила собака – мокрая и растрепанная. Она пискляво тявкнула, но тут же запнулась – узнала, должно быть.

Напротив дальнего подъезда торчал неопрятный вагончик, дверь была открыта, внутри горел свет. Дождь почти затих, перешел в едва заметную морось. Я двинулся к вагончику, выискивая глазами окна вчерашней квартиры.

В вагончике в клубах дыма ютились за столами несколько прорабов. Сухонький мужичок в спецовке стоял в углу, перебирал рассеянно бумаги. Под потолком висела на проводе груша-лампочка.

Я поздоровался, мне равнодушно ответили. Мужичок не отрывался от своих бумаг.

Я объяснил, что мне нужен молодой парень – крепкий, широкоплечий, в вязаном свитере.

– Он из деревни вроде как.

Прорабы переглянулись.

– Нет таких.

Я посетовал на привычку не спрашивать имена, стал путано описывать внешность.

– Дядя, – сказал один. – У нас вообще молодых парней нет. У нас молодых парней – четыре узбека.

Второй прыснул:

– Крепкие, широкоплечие.

Мужичок в углу, не отрываясь от документов, захихикал. Прорабы накинулись на него:

– Иди уже давай! Приклеился к стене!

Мужичок затоптался на месте, как будто решил обмануть своих обидчиков и изобразить уход.

Было душно, пахло краской, но я во что бы то ни стало хотел вернуть птичку – видно было, что она ему дорога.

Я сказал, что это тот самый парень, который вчера ночью работал на седьмом этаже. Мужичок в углу присвистнул.

– Дядя, ты чего? – спросил прораб. – Кто же ночью работает?

Я, сдерживая раздражение, пересказал – про сроки, про начальство.

Подумалось: «А вдруг я его подставляю сейчас? Может, так нельзя?»

– Ночью у нас никто не работает. Нам проблемы не нужны.

Я покачал головой, обрисовал все мое вчерашнее приключение – до предложения выпить.

Прорабы переглянулись, и даже мужичок опустил документы и стал с интересом смотреть – что же будет дальше?

Дождь усилился, забарабанил по крыше вагончика.

– Дядя, чего-то ты путаешь.

Не смеются ли они надо мной?

– Послушайте, – повысил голос я, – хватит комедию ломать. Если трудовая инспекция придет или там еще кто – им будете рассказывать про то, что у вас все чисто-гладко. Мне просто надо человека найти.

Не хотелось оставлять им птичку – просить передать. Вообще ее показывать не хотелось – на смех поднимут.

Самый грузный привстал из-за кипы бумаг.

– Ты чего это бушуешь? Не было тут никого.

Я всплеснул ладонями.

– Показалось мне, да?

Он скривился, разгреб кипу, под ней обнаружился старенький ноутбук – исцарапанный, в пятнах.

– Двадцать первый век на дворе. Все под камерами.

Он открыл ноутбук, и мы долго слушали, как выстукивает свою партию дождь – ноутбук выходил из летаргического сна.

Запрыгнул в вагончик тоненький небритый узбек, что-то затараторил. Я как ни силился, не мог понять – на каком языке.

Мужичок в углу, казалось, задремал.

Прорабы выслушали узбека.

– Он только разгрузился, беги, может, еще не уехал.

Узбек исчез.

Я посмотрел в крошечное мутное окошко – узбек бежал сквозь пелену дождя.

Прораб придавил ладонью мышь и долго стучал по ней огромным пальцем, отпихивая локтем то, что осталось от кипы.

Наконец, он посмотрел на меня.

– Вот.

И повернул ноутбук.

Экран был порезан на несколько квадратов, каждый смотрел на вверенный ему ракурс.

– Цивилизация, – прокомментировал мужичок из угла. – Все по науке.

– Какой подъезд?

Я показал.

– Смотрим.

Все квадраты исчезли, экран занял вид подъезда, в который я вчера так отважно проникал.

– Во сколько, говоришь?

Он щелкнул мышью, и внизу экрана побежали цифры.

– Вот, начинаем с половины второго.

Цифры бежали, а на экране ничего не происходило. Я даже подумал, что изображение зависло, но вот замелькало под камерой темное пятно, покружилось на ступенях, исчезло.

– Собачка наша, – пояснил прораб. – Караулит.

Вот, сейчас появлюсь я. Наверное, со стороны буду выглядеть смешно – крадусь, озираюсь.

Цифры бежали, я не появлялся.

Опять показалась собака, посидела у крыльца, удалилась.

Цифры бежали, изображение светлело.

– Все, утро, – сказал прораб и щелкнул.

Он посмотрел на меня с сочувствием.

– Ну, почудилось, с кем не бывает.

У меня кровь отхлынула от лица.

– Включите другую камеру.

– Послушай, дядя…

– Включите.

Он выдохнул.

– Какую?

Вот эту.

На экране появилась площадка за домом, забор, через который мы вылезали к реке.

Прораб щелкнул, побежали цифры.

Около четырех утра на забор запрыгнула кошка. Тут же примчалась собака, заплясала, прогоняя. Больше – за всю ночь – никого.

Было душно, до тошноты пахло краской. Я поправил воротник.

Прораб щелкнул, цифры замерли.

– Все?

– Может, не та ночь? – я склонился над ноутбуком, еще раз посмотрел на дату.

Потом меня осенило.

– В подъезде! Я банку с краской перевернул – всю лестницу залил! Белая.

Прораб нахмурился.

– Этаж?

– С пятого на шестой.

С трудом нашли нужный ракурс – камера висела у лифта на шестом этаже, видна была только часть лестницы.

Белая полоса сбегала по ступеням. Часы показывали половину первого. Я в это время еще был дома.

У меня в ушах зашумело.

– Это кто-то из наших олухов разлил.

Мужичок отклеился от стены, вытянул шею.

– Так это хромой споткнулся. Позавчера.

Прораб вопросительно посмотрел на него.

– Точно говорю, – заверил мужичок. – Перед самым обедом.

Прораб защелкал, на экране замелькали фигуры.

– Перед обедом, говоришь… – Он прищурился. – Вот!

Цифры перестали мчаться со скоростью света, пошли степенно, как положено.

Мы увидели человека с огромной коробкой в руках. Она, должно быть, загораживала ему обзор – и он то и дело выглядывал из-за нее, перед тем как сделать очередной шаг. Он шел спиной к камере и как-то умудрялся – при своей ноше – сутулить плечи. На каждом шаге он сильно хромал на правую ногу, так, что всякий раз казалось – коробка вот-вот завалится набок.

Человек прошел мимо лифта и ступил на лестницу. Сделал один шаг, второй, третий, и на четвертом оступился. Чтобы не упасть, ему пришлось навалиться на перила, прижав собой коробку. Было видно, как перед ним хлынула по ступеням краска, следом за ней покатилась банка.

Человек перехватил поудобнее коробку, хромая, обошел краску и вышел за пределы видимости.

Меня мутило.

Я сунул руку в карман и нащупал птичку.