Блуждания

Этот рассказ я порывался оснастить внушительным предисловием, призванным настроить читателя на нужную волну, каким-то образом ввести в курс дела – но потом решил, что уместнее будет отринуть все условности и просто начать – а там уж как пойдет.

Итак, трижды слышал я о том, что по нашему городу… блуждает – лучше слова, по-моему, не найти – нечто необъяснимое. Все три истории обнаруживают некоторую, если позволите, композиционную схожесть – что, в свою очередь наводит на мысли об их «родстве» – и поэтому целесообразно говорить о них в совокупности, не утомляя читателя тремя самостоятельными рассказами. Вместе с тем каждая история самобытна и в самобытности своей – не побоюсь громких заявлений – экстравагантна, в самом хорошем смысле этого слова. А значит – заслуживает какого-никакого внимания.

В бытность мою студентом, курсе, эдак, на втором, я – как и положено всякому студенту – ухаживал за представительницами прекрасного пола, тратил значительную часть стипендии на букеты, мелкую бижутерию и билеты в кино, тщательно скреб бритвой верхнюю губу, опрыскивался одеколоном и вечерами напролет мерял шагами площадку под окном объекта моего воздыхания.

Объект моего воздыхания располагал арсеналом из: вздернутого носика, проницательных серых глаз, волны сияющих каштановых волос, сотни выученных наизусть стихов – сплошь серебряного века – и тотального, ледяного, несокрушимого равнодушия к автору этих строк.

В свободное от учебы и моих ухаживаний время объект воздыхания – позвольте далее для удобства называть ее Виолеттой, вне зависимости от того, как звали ее на самом деле – в свободное время Виолетта занималась тем, что продавала знакомым косметику и парфюмерию, будучи включенной в сложный механизм сетевого маркетинга, принцип работы которого до поры до времени оставался для меня чем-то вроде головоломки. Комната ее – насколько можно было судить с дерева, растущего перед домом, – напоминала склад парфюмерного магазина и была сплошь заставлена коробочками, свертками, тюбиками, флакончиками, пузырьками и прочими артефактами, не вполне понятными нашему брату. Если Виолетта открывала форточку, двор наполнялся самыми чудесными ароматами, птицы щебетали громче, дворовые кошки урчали и жмурились и даже восседающие на лавках старушки переставали смотреть на меня с раздражением, окликали дружелюбно и расспрашивали, тяжело ли нынче учиться на юриста.

Все, к чему прикасалась Виолетта, дивно пахло духами – пахли перила в подъезде, пах почтовый ящик, пахли тетради с конспектами и пузатый чайничек, в котором нам подавали чай в соседнем кафе.

Все попытки заказать вино или шампанское, которым потчевали своих дам мои товарищи, пресекались на корню – я не смел перечить и давился терпким зеленым чаем, который с тех пор на дух не переношу.

В этом-то кафе, за этим-то чаем и рассказала мне Виолетта первую из трех историю – о том, что по нашему провинциальному городу плавает облачко легендарных духов «Шаримар».

– Не «Шаримар», – поправляла меня Виолетта, морщась, точно от боли, – а «Шалимар».

– Ша-ли-мар, – по слогам повторял я и смотрел на волны каштановых волос, рассыпающиеся по плечам.

– Этот аромат, – взгляд Виолетты становился мечтательным и устремлялся куда-то за окно, – этот аромат воплощает в себе любовь индийского шейха и самой прекрасной из его жен, – на этих словах я фыркал, и мечтательный взгляд на мгновение туманился презрением, – в садах Шринагара.

– Шри-на-гар, – повторял я, подпирая подбородок кулаком и тоже глядя за окно.

За окном вытягивалась засаженная каштановыми деревьями улица, на той стороне бил, сверкая брызгами, фонтан перед торговым центром. Каштаны падали с ветвей, раскалывались о тротуар, темные блестящие кругляши подпрыгивали, кувыркались, вихляя из стороны в сторону. Я представлял себе сады Шринагара, сплошь состоящие из каштановых деревьев, индийского шейха в тюрбане и смуглую красавицу с лицом, закрытым шелковым платком, похожую на Жасмин из диснеевского мультика. Шейх рассказывал Жасмин о своей любви, а потом подбирал только что упавший каштан, приседал, коротко замахивался и запускал каштан по дорожке под аплодисменты толпящихся за деревьями слуг.

– Это одни из первых типично восточных духов, – продолжала Виолетта и заглядывала в чайничек. – Подольешь мне чаю?

Пока я подливал чаю, звал официанта и просил повторить, с грустью смотрел на разносимые по залу подносы с шампанским и четыре пивных крана, блестящих из-за барной стойки, она рассказывала про то, что в духах цветочные и цитрусовые ноты удивительным образом сочетались с ванилью и ладаном, что форма хрустального флакона была неизменна в течение семидесяти шести лет, и лишь в две тысячи первом ее было решено несколько модернизировать.

– Зачем? – спрашивал я.

– Что зачем?

– Зачем ее модернизировать?

Виолетта вздыхала и смотрела на меня с укоризной.

– Ты, конечно, не веришь, – подводила она черту, – я бы, наверное, тоже не поверила, если бы лично не… столкнулась… если бы не почувствовала.

И она снова рассказывала про то, как уловила аромат легендарных типично восточных духов в одном из дворов Ливенской улицы, в который вошла, чтобы срезать путь домой, про то, что сразу вспомнила рассказы многочисленных Брянских парфюмеров, про то, что аромат не стоял на месте, а плыл через двор на манер облачка, двигаясь через баскетбольную площадку к арке.

– Каждый уважающий себя парфюмер знает, как пахнет «Шалимар», – строго поясняла она.

Поняв, что аромат уплывает от нее, Виолетта сделала несколько выпадов в разные стороны, напала на след и заспешила за таинственным облаком.

– Как девочки и говорили – не больше метра в обхвате.

Выплыв из арки – в сопровождении Виолетты – духи заскользили вдоль домов и скользили так до самого общежития технического университета. Дважды Виолетта отставала, паниковала, серые глаза заволакивало слезами, но потом настигала загадочную цель. Так бы она и шла за ней до самой Индии – не вонзись облачко в стену общежития. По-видимому для «Шалимара» кирпичная кладка препятствием не являлась. Виолетта бросилась к крыльцу, протиснулась через толпу галдящих студентов, добежала до лестницы и даже уловила слабый аромат заветных духов, но дальше бежать было некуда, пролетом выше уже не пахло, к тому же ее догнала запыхавшаяся вахтерша и попросила объясниться – или хотя бы представиться.

По словам Виолетты облачко духов «Шалимар» в разное время встречали в нашем городе около дюжины человек. Облачко вело себя спокойно, плавало по улицам и даже как бы никуда не исчезало – рано или поздно преследовательница натыкалась на препятствие, сквозь которое облачко проходило без труда.

– Лёля сперва потеряла его, а потом снова поймала, – восхищалась Виолетта. – Обежала дом, а оно вылетело ровно с другой стороны, прямо на нее.

Я отдавал должное Лёлиной сноровке.

– Но ты же понимаешь, что ты, например, даже если и столкнешься с ним, – Виолетта разочарованно смотрела на меня, – ничего не поймешь.

Я кивал, соглашаясь.

На следующей встрече она отказалась от колеса обозрения и отвела меня в парфюмерный отдел, где мне под нос сунули сладко пахнущую бумажку.

– Вот, – сказала Виолетта торжественно, – это «Шалимар».

Я покивал уважительно, пообещал держать ухо востро, принюхиваться на улицах и «если что, сразу звонить ей», но, конечно, как только мы вышли на воздух, «Шалимар» исчез из моей памяти, до неразличимости смешавшись с тысячей прочих женских духов.

А вскоре и общение с Виолеттой прекратилось – увидев меня в очередной раз курсирующим под ее окном, она спустилась, пристально посмотрела на меня своими серыми глазами и сообщила, что больше не может принимать мои ухаживания, потому что у нее теперь есть кавалер. Я сперва порядком расстроился, но потом даже обрадовался – потому что устал пить зеленый чай и биться, как горох об стену, в попытках заполучить-таки ее расположение. Она поблагодарила меня за все, извинилась – что делает ей много чести – и пожелала встретить девушку, которая сможет увидеть во мне то, чего, как ни старалась, не смогла увидеть она. Завершила свою речь она просьбой не звонить и не писать ей – и желательно не здороваться при встрече – так как ее кавалер очень ревнив. Последняя просьба меня несколько обескуражила, но мы и впрямь перестали здороваться, встречаясь в университете. Один раз только – спустя почти полгода после разговора – я выпил лишнего на встрече с одногруппниками, взгрустнул и решил ей позвонить – соврать, что унюхал где-нибудь в городе пресловутый «Шалимар» и что бежал за ним до реки, напридумывать чего-нибудь эдакого, поярче, но трубку поднял ревнивый кавалер и стал кипятиться.