Теперь, когда я произнес это вслух, все мне кажется каким-то плоским и незначительным. Но сейчас, даже отведя взгляд, я вижу в Пейдж совсем не отстраненность, а скорее любопытство, что дает мне смелость продолжить.

— И это чувство никуда не делось, — признаюсь я. — Лучше не стало. Все эти маленькие обрывки воспоминаний, они возвращаются ко мне снова и снова. Я помню постоянные ссоры родителей. Мама говорила, как сильно любит другого мужчину и обвиняла отца в том, что тот слишком занят на работе и его никогда не бывает дома. В том, что он не уделяет ей достаточно внимания, так что она нашла кем его заменить. Я не могу забыть сколько раз она запиралась в спальне, чтобы тайком поговорить по телефону. И когда отец работал в выходные, она находила кого-нибудь, кто посидел бы со мной, а сама сбегала на свидание.

— Все это дерьмо без конца крутилось в моей голове, подпитывая паранойю. И я не переставал придумывать все новые причины, чтобы не доверять тебе.

Она слабо запротестовала.

— И ты считал это разумным?

Я отрицательно качаю головой.

— Нет. Это было сплошным безумием.

Она делает паузу, а затем подчеркивает:

— Было?

— Да. Это в прошлом, — я срываю очки и бросаю их к себе на колени. Потому что мне хочется, чтобы она видела мое лицо. Видела и понимала, что все сказанное мной — чистая правда. — Я больше так не думаю, Пейдж. Все в прошлом. Я знаю, что ты мне не изменяла. И понимаю, что никогда бы не пошла на это.

Она молчит. Проходит так много секунд, так много тяжелых болезненных ударов сердца, пока я неосознанно задерживаю дыхание так, что у меня начинает кружиться голова.

— Как ты пришел к этому? — наконец, тихим голосом спрашивает она.

Выпрямившись, я откидываюсь на подушку и кладу руки на перила.

— Помнишь Шэрон Лоренц, что консультировала нас однажды? — Дождавшись ее кивка, продолжаю. — Я начал ходить к ней на прием, как только мы расстались. Она мне очень помогла.

Пейдж поворачивается, уставившись на мерцающую водную гладь, и в профиль я вижу, как часто она моргает.

— Почему ты не рассказал мне об этом раньше?

— А в какой момент ты хотела бы это услышать? — Ее вопрос был справедливым, но я уверен, что и мой тоже. Но в течение последних двух лет мы не так часто находились в состоянии перемирия.

Опустив голову, она долго молчит, продумывая ответ, но в конце решает поменять тему разговора. А я вроде и не против.

Ваша честь, у защиты больше нет вопросов.

— Здесь можно плавать? Мне очень хочется искупаться, — наконец нарушает она тишину, и встав во весь рост, потягивается. От очертаний ее упругой груди и округлой попки кровь моментально отливает у меня от головы. И смена темы тут совсем не при чем.

— Вода действительно холодная, — чувствую себя обязанным предупредить ее, хотя, отговаривая ее раздеться, я в своих глазах совершаю некое святотатство.

— Боишься отморозить яйца? — спрашивает она с ухмылкой, и не смущаясь моего пристального взгляда, одним рывком стягивает с себя майку. Под ней обнаруживается бикини. Затем она снимает шорты и обнажается почти полностью, за исключением того, что прикрыто скромным треугольником ткани.

Черт побери! Жар течет прямо к моему паху, пробуждая член к жизни. Меня пронзает сожаление, что прошлой ночью я слишком торопился ее раздеть. Прошло чертовски много времени с тех пор, как я видел ее обнаженной. Она настроена игриво и это пробуждает во мне малюсенькую надежду, которая отступает перед волной возбуждения, глупого и немного животного, которое я не в силах подавить.

Она поднимает руки и собирает волосы в небрежный пучок, а мой взгляд, жадно скользящий по изгибам ее тела, цепляется за тонкую бледную полоску, пересекающую живот чуть выше резинки купальника. Это ее боевой шрам. Рождение обеих наших дочерей прошло без осложнений, чего нельзя сказать про Эллиота, тогда врачам пришлось делать экстренное кесарево сечение. Сраная вишенка на верхушке дерьмового торта, именуемого третьей беременностью, и да, я виню себя в этом. Только я виноват в том, что всю беременность Пейдж провела в стрессе и напряжении.

И конечно, для нее кесарево сечение стало личным провалом. До того раза моя жена была горда тем, что рожала детей сама. Единственное, что могло стать слабым утешением, была процедура по перевязке маточных труб во время операции. Просто еще один пункт в длинном списке дерьма, которое я должен искупить.

Когда я поднимаюсь с шезлонга, она, бросив солнечные очки, перелезает через леер и стремительно ныряет. Теперь мне ничего не остается, как последовать за ней, хотя знаю, что особого удовольствия ждать не придется. Я даже не стал брать с собой плавки, хотя видел, что Пейдж захватила полотенца, и даже покрутил пальцем у виска над этим.

Так что скидываю с себя одежду, сбрасываю обувь и в одних боксерах спешу за ней.

Как только касаюсь воды, то сразу же жалею о своем поступке. В доли секунды я промерзаю до костей, а когда, задыхаясь выныриваю на поверхность, то ору во всю глотку:

— Блять!

На что, лениво покачивающаяся на волнах в нескольких метрах от меня, любовь всей моей жизни, дьявольски ухмыляется.

— Да ладно тебе, — поддразнивает она. — Тебе не мешало бы освежиться. Или твои яйца не настолько настоящие, чтобы ты их мог отморозить?

Тяжело переводя дыхание, я горько усмехаюсь.

— Поверь мне, только ты знакома с моими яйцами настолько близко.

— Да уж, конечно, — все еще игриво отвечает она. — Мне ли не знать, чем вы, партнеры, любите заниматься со стажерами.

Мое тело постепенно привыкает к холодной воде, и я уже почти не задыхаюсь, поэтому с улыбкой парирую:

— Этот партнер предпочитает адвокатов с опытом, которые работают на себя. Особое предпочтение отдает тем, у кого богатая клиентура и самая аппетитная попка в мире.

Она в ответ криво ухмыляется и бросает дерзко:

— Жаль, что такие тебе не по зубам, — и уплывает прочь.

Я сразу же бросаюсь в погоню, стремительно рассекая водную гладь. Хоть в плавании я и уступаю Пейдж, но верю, что у меня есть шанс догнать ее, так она давно не практиковалась.

Понятия не имею, как долго мы играем в догонялки. С каждой попыткой подобраться ближе, она, поднимая фонтан брызг, ускользает от меня. В какой-то момент она умудряется нырнуть и проплыть под днищем катера, чем немного пугает меня. В моей голове сразу возникают картинки, как она по неосторожности бьется раненой головой и под водой теряет сознание. А я тем временем, жду на поверхности, когда она вынырнет. И вот, с колотящимся от страха сердцем, я в спешке огибаю катер и обнаруживаю свою жену, поднимающуюся по веревочной лестнице на палубу с довольной ухмылкой на лице. Я прибавляю скорость и бросаюсь к ней, на что она с визгом и хохотом проворно забирается на катер. Когда мои ноги касаются нагретых досок палубы, она, уже завернутая в махровую простыню, протягивает мне полотенце. А я не могу выбросить из головы то, как сильно хочу сорвать с нее пушистую ткань.

Я не уверен, прочла она эти мысли в моих глазах или нет, но, похоже, ей все равно. Сунув мне полотенце, она взбирается на нос катера и садится, свесив ноги. Я наскоро вытираюсь и, обмотав полотенце вокруг бедер пристраиваюсь рядом.

— Знаешь, это было мило, — замечает она спустя пару минут и печально смотрит на меня. — Когда мы перестали так веселиться?

Черт! Своим вопросом она словно бьет меня под дых. А ведь раньше мы и вправду веселились… Даже после обрушившейся на нас незапланированной беременности, скоропалительной женитьбы и последовавшего за этим круговорота событий: покупки первого дома, обустройства его, подготовки к рождению ребенка и адаптации к новой жизни, и это я еще не беру в расчет того, что мы, как начинающие сотрудники, работали с утра до вечера, нам все же удавалось найти время для игр.

— Даже не припомню, — торжественно отвечаю я. — Наверное, когда у Фрейи начались колики.

— Ну что ж. — уголки ее губ опускаются, когда она с горьким сожалением говорит: — В этом была наша ошибка…