Нет, Старший не пускал слюни. Его любовь выражалась иначе. В силе, жесткости, иногда жестокости. Он не унижал Младшего. Но он умел демонстрировать ему свою власть и умел причинять боль – физическую. Это было настоящее искусство власти и боли, и Старший владел им виртуозно. Он не просто использовал Младшего, он обучал его этому искусству, оттачивал его мастерство. И делал это умело, даже талантливо.

Чаще всего это происходило в том самом подземелье, в присутствии рабов. Сашу иногда связывали толстыми веревками, завязанными затейливыми узлами, подвешивали на крестообразной перекладине, затыкали рот кляпом, надевали наручники, нажимы на соски, ставили распорки. Старший использовал самые разнообразные приспособления и орудия: от обычного флогера и резиновой палки, до затейливых фаллоимитаторов, анальных шариков и прочего. Он мог затолкать в Сашу несколько шаров, а затем начать его трахать, и это доводило парня до исступления. Понемногу Старший приучал Сашу к фистингу. Никогда прежде Саша этого не пробовал, и это поначалу было дико больно, но ощущение, что Старший проникает в него рукой, заставляло его насаживаться на эту властную руку, двигаться навстречу силе, боли и наслаждению, которое они дарили. Он как будто становился продолжением руки Старшего, и это ощущение единения сводило с ума, захватывало дух, доводило до слез. Саша лежал на слегка раскачивавшихся слингах, с разведенными ногами, рот его был заткнут кляпом, а серые глаза умоляюще смотрели на Старшего, прося его проникать в него глубже, глубже, и мускулистое тело парня содрогалось, чувствуя себя частью тела Старшего – сильного, властного, несгибаемого. Впрочем, Старший, при всей своей отчаянной страсти и жестокости, действовал очень осторожно, словно боясь повредить хрупкую драгоценность. Но Саша был удивительно жаден до ласк и боли, он раскрывался силе и власти, отдавая Старшему всего себя, и порой тот подходил к черте, за которой начиналось безумие, ощущение себя львом, готового порвать жертву в клочья. Останавливало Старшего только странное чувство, что перед ним тоже лежит лев, только скованный и обездвиженный – прекрасный молодой лев, рычащий, жаждущий жестокого наслаждения. Слово «игры» не очень подходило к тому, чем они занимались. Как и слово «любовь» не очень точно описывало чувство, которое испытывал Саша к Старшему. Он чувствовал благодарность, привязанность, даже почитание и, главное, все большую зависимость от Старшего. Тот был истинным Господином, которому было радостно служить, радостно повиноваться, исполнять малейшую его волю.

Но эта привязанность – болезненная, извращенная – все-таки не была любовью. Потому что в сердце Саши по-прежнему жил Йен. Да, Саша любил именно Йена. Его пронзительный взгляд, похожий на темные свинцовые волны, всегда стоял перед сашиным мысленным взором. Он думал о Йене постоянно. Он хотел быть с Йеном. Но это была любовь русалочки и прекрасного принца – обитателей двух разных стихий, которые могли преодолеть непреодолимое только в сказке. Саша понимал, что он и Йен живут в разных мирах. Свобода, которой дышал Йен, была убийственна для Саши, он задохнулся бы этой свободой и погиб, как погибает рыба, выброшенная на берег. Но и сашин мир – мир подчинения и власти, мир боли, полный зловещего темно-красного сияния, был убийственен для Йена. Он не нашел бы в этом мире той свободы, которая была необходима ему как воздух. Наверное, Йен не слишком это понимал, но Саша-то понимал. Он не мог вырвать из своей груди любовь к Йену, да и не хотел этого делать, он лишь пытался жить с этим, растворяясь в мире, где властвовал Старший и где сам Саша тоже получил немалую власть, и ему это нравилось все больше. Словно для такой власти он и был рожден, словно всегда к ней бессознательно стремился.

Начиналось это с раннего утра. Старший поднимался, быстро принимал душ, отправлялся в спортзал, затем снова принимал душ, быстро завтракал, одевался и отправлялся на работу: рулить своим хлопотным бизнесом. Он всё делал сам. Но по его распоряжению Младшему должны были прислуживать рабы. Обычно Саша просыпался позже. Он тоже шел в спортзал, где занимался час или полтора, ибо держать тело в форме и, вообще, тщательно следить за своей внешностью стало для него привычкой за годы работы мальчиком по вызову. Затем он возвращался в «первый круг», где его уже ждала ванная и завтрак. Саша обычно завтракал в халате, который на него накидывали рабы. После этого его облачали в роскошную кожано-металлическую сбрую, штаны из тончайшей кожи, красиво облегавшие его фигуру и мягкие кожаные сапоги. Он поначалу не понимал, как можно постоянно носить сбрую, но очень быстро привык. Во внутренних кругах она казалась совершенно естественной, органичной. Хотя Саша жил на содержании у Господина, он не чувствовал себя содержанцем. Все происходящее казалось ему совершенно естественным, правильным, как будто он имел на все это право чуть ли не с рождения. Саша чувствовал, что не только принадлежит этому странному миру, выстроенному Старшим, но что и этот мир тоже принадлежит ему, что без него этот мир, полный силы и власти, был и будет неполным. Саша вовсе не вел жизнь затворника в этом тайном донжоне. После завтрака он обычно работал над своим романом, который после долгих неудачных попыток, наконец, стал обретать более-менее стройные формы. Стихи он писал спорадически: поэтическая муза посещала его, когда ей вздумается. Он работал и над текстами для музыкальных композиций, по десять раз в день созванивался, списывался, чатился с парнями-музыкантами. Почти каждый день он выезжал в Москву. Старший не требовал, чтобы Саша появлялся на публике затянутый в кожу или латекс. Напротив, он хотел, чтобы на публике Саша был одет в элегантные, дорогие вещи. Саша никогда не был одержим шмотками, но обладал врожденным вкусом и потому умел правильно выбирать вещи, благо в средствах он теперь не был стеснен. Он выбирался в магазины лишь изредка, поскольку терпеть не мог шоппинг. Ему казалось, что магазины с их тряпьем, цепкими взглядами продавцов и прочим высасывают из него силы. Переступая порог магазина, он ловил себя на мысли, что хочет поскорее из него уйти. В спа салон он наведывался регулярно, минимум раз в неделю. Это тоже стало для него привычкой со времен работы в «фирме» Игоря. Эпиляция, обертывания, массаж, маникюр, педикюр, маски для лица – весь этот процесс Саша воспринимал спокойно, не делая из него культа, чем весьма отличался от изнеженных юношей, которых так много в гей-тусовке. Просто он считал своей обязанностью отлично выглядеть. Регулярно Саша заезжал в студию к парням-музыкантам, хотя его напрягали суета и неразбериха, запахи пота и перегара, неизбежно сопровождавшие творческий процесс. Но он воспринимал это как плату за то, что его тексты нравятся исполнителям, за то, что уже несколько его песен звучат в эфире и даже попадают в топ-десятку. К Саше как к автору текстов даже пару раз обращались с просьбой об интервью какие-то сетевые издания, но он отказывался. Ему нравилось оставаться в тени, в темно-красном полумраке, а не под яркими софитами. Что касается стихов, то его вполне устраивала публикация на сайтах для любителей и графоманов, большего он не хотел. В клубах и барах он появлялся совсем редко. Ему там быстро становилось скучно. К тому же сейчас, когда все его знакомые уже знали, что у него есть богатый любовник, Саша кожей чувствовал зависть и скрытую ненависть, несмотря на все подлизывания и сюсюканье его знакомых (и незнакомых). Он прекрасно знал нравы гей-тусовки. Регулярно он навещал Игоря, хотя с каждым разом это проходило все более болезненно. Игорь совсем пал духом. И жил в постоянном страхе. Он был уверен, что Силецкий выполнит свою угрозу и убьет его, если Саша не сделает то… Игорь не знал, что именно должен сделать Саша, хотя, конечно, догадывался, и все время умолял Сашу выполнить требование Влада. Это ввергало Сашу в самые мрачные мысли. Потому что выполнить требование Силецкого означало предать Старшего. А он не хотел этого. Но решение найти не мог. Все рассказать Старшему? Но как тот отреагирует? Откровенно говоря, Саша трусил при мысли о гневе Старшего. Он понимал, что его-то Старший, возможно, простит, потому что ничего плохого Саша сделать не успел. Но Игоря точно защищать не станет. А Саша не хотел, чтобы Игорь погиб. Впрочем, решение нашлось. Точнее, его предложил Йен, внезапно позвонивший, когда Саша находился в московской квартире. Саша не знал, что детективы, нанятые Йеном, тщательно отслеживают его передвижения. Теперь, впрочем, узнал, и это ему не понравилось. Но что он мог? Опять пожаловаться Старшему? Это лишь сильнее разожгло бы вражду между Старшим и Йеном, а Саша совсем не хотел этой вражды. Он не слишком интересовался политикой, но новости читал, и ему было известно, что в Чамбе обострилась обстановка вокруг месторождения «Сокоде». Пусть он и не знал всех подробностей, но понимал, что во все это непосредственно вовлечены два влиятельных человека, враждующих… получается, что из-за него. Саша не испытывал никакой гордости из-за этого. Наоборот, ему было больно думать о том, что где-то льется кровь, гибнут невинные люди, и он является одной из причин всего этого. Пусть и не главной причиной, пусть и невольно, даже против своего желания, все равно. Йен позвонил в его московскую квартиру именно потому, что был уверен: мобильный телефон Саши прослушивается людьми Мурзина, а телефон в квартире – вряд ли, учитывая, что Саша там появлялся лишь изредка. – Я знаю, что этот твой Игорь попал в беду, – сказал Йен. – И знаю, что ему требуется дорогостоящее лечение. Я готов оплатить. – Ты? Оплатить? – изумленно переспросил Саша. И, помолчав, добавил: – Почему? – Откровенно говоря, я считаю этого твоего Игоря подонком, – вздохнул Йен. – На твоем месте я только радовался бы, что он получил по заслугам. Но ты ищешь средства ему на лечение. Мне это непонятно. Но я готов оплатить его лечение, раз ты этого хочешь. Потому что ты мне дорог. Очень дорог. – Оплатить лечение? – повторил Саша. – И… чего ты хочешь взамен? Чтобы я пришел к тебе? – Я этого очень хочу, – голос Йена зазвучал глухо и подавленно. – Очень хочу. Но я не ставлю никаких условий. Я оплачиваю лечение этого типа. И ты мне ничего не будешь должен. Вообще ничего. Я ясно объяснил? – Йен, это восемь миллионов евро! – Саша, ты же понимаешь, что для меня эта сумма почти ничего не значит. Думаю, размеры моего состояния тебе известны. – Но, Йен… Получается, я все равно буду обязан тебе. – Обязан мне? Я не требую от тебя ничего, я же сказал! – Но я буду чувствовать себя обязанным. Ты ведь этого добиваешься, так? – Возможно, – после паузы сказал Йен. – Да. – Я не хочу, – неожиданно жестко сказал Саша. – Это нечестно, Йен. Ты пользуешься… – Саша, – перебил его Йен. – Да, я пользуюсь этой ситуацией. Но заметь: не выдвигаю никаких требований. Ты хочешь упустить возможность помочь парализованному человеку снова стать здоровым? – Нет, – тихо прошептал Саша. – Что «нет»? – не понял Йен. – Я хочу, чтобы он восстановился. Я не могу видеть… его таким. – Отлично, – сказал Йен. – Решили. – Йен! – вдруг воскликнул Саша. – Что? – Ты… можешь организовать его вывоз в Германию еще до Нового года? – Постараюсь… Я еще не занимался этим вопросом. – Это очень важно, Йен! – Важно? Почему? Саша молчал. – Это как-то связано с Силецким? – Да, – чуть слышно прошептал Саша. – Хорошо. Я все сделаю. Мне известно, что Силецкий на тебя давит. Не поддавайся. Я не хочу, чтобы Мурзин тебя убил за то, что ты сделаешь. Я вывезу твоего Игоря. А Силецкий ничего не посмеет тебе сделать. У меня есть выходы на него. – Спасибо, Йен, – прошептал Саша. – Когда выйдешь из квартиры, загляни в почтовый ящик. Там будет листок. На нем номера телефонов, адрес электронной почты и другие способы связи со мной. На всякий случай. И заведи себе второй мобильник, о котором не будет знать твой… хозяин. На экстренный случай. И помни, я люблю тебя. И я жду, когда ты придешь ко мне, – сказал Йен и отключился. А Саша еще долго слушал отбойные гудки. Он ничего не сказал Старшему об этом разговоре. Да, он понимал, что нарушает неписаный кодекс их отношений, пусть не формально, но фактически. Однако он хотел спасти Игоря. Тот должен был покинуть Россию до нового года, когда наступит срок, назначенный Силецким. Вывоз Игоря решал еще одну проблему: Саше не надо было мучиться необходимостью украсть проклятую флешку. Он был уверен, что Силецкий до него не доберется, слишком серьезной охраной окружил его Старший. К тому же, и Йен сказал, что сможет уладить это дело с Силецким. Словом, он молчал, будучи уверен, что Старший ни о чем не подозревает. И надеялся, что так и будет. Когда Старший возвращался домой, они обычно садились ужинать. Старший оказался очень интересным собеседником. Он вовсе не был тупым солдафоном, напротив, был разносторонне образован. Любил читать, причем очень ценил Шекспира, и нередко говорил, что шекспировские пьесы – лучший учебник психологии. Он прежде не интересовался старинной музыкой, но сходил вместе с Сашей на несколько концертов именно для того, чтобы лучше понять Младшего. Прежде Саша никому не показывал своих стихов, да они в его окружении никого и не интересовали, но Старший попросил показать ему то, что Саша пишет. «Я лучше стал тебя понимать», – вот и все, что сказал ему Старший, не высказав ни похвалы, и критики. Саша все больше привязывался к Старшему и чувствовал, что тот тоже все сильнее привязывается к нему. Они никогда не говорили о своих чувствах, но это было и не нужно. Язык секса и подчинения говорил лучше всяких слов. Между тем с рабами у Саши складывались непростые отношения. Внешне все было как положено: рабы служили господам, исполняя любые их желания. Но существовало множество незаметных на первый взгляд нюансов. В первую очередь это касалось сексуальных взаимоотношений, сложившихся в этом странном донжоне. Рабы принадлежали господам. И Старший, и Младший имели полное право использовать рабов по своему желанию. Старший спокойно пользовался этим правом. Младший не испытывал при этом никакой ревности. Отчасти потому, что видывал в своей жизни всякое, отчасти потому что воспринимал групповой секс лишь как часть уклада в мире иерархии, которому он теперь принадлежал. Групповой секс сводился к одному и тому же: в качестве саба неизменно выступал Олег. Саша не стремился к такому сексу, но Старший упорно заставлял его участвовать в этом. И он же нередко наблюдал, как Саша трахает Олега. Именно трахает – другого слова тут нельзя было подобрать, поскольку Саша в эти моменты не испытывал ничего, кроме низменной похоти и удовлетворения собственной силой и властью. Он все время чувствовал на себе взгляд Старшего. И чувствовал: Старший заставляет его трахать второго раба не потому, что ему нравится на это смотреть. Нет, Старший преследовал какую-то цель. И Саша догадывался, какую именно. Старший учил его пользоваться властью, утверждать свою власть. Потому что Олег с трудом терпел Сашу и постоянно устраивал ему проверки на вшивость: то норовил задержаться с обедом, то «не находил» нужную одежду, то делал вид, что не слышит приказа… Саша видел все это. Он мог бы пожаловаться Старшему, но не привык жаловаться. К тому же, он видел, что Старший все замечает, но не вмешивается, потому ждет, что Младший сам усмирит строптивого раба. Саша не хотел наказывать Олега по мелочам. Ответом на очередную мелкую пакость раба чаще всего был только взгляд – чуть отрешенный, но полный ледяного арктического холода. И чего-то нечеловеческого, словно внутри Младшего скрывался кто-то еще – сильный и опасный. Скрывался до поры до времени. У Олега от взгляда Младшего по телу бежали мурашки. Но он упорно продолжал свою тихую фронду, потому что уже не мог сойти с этого пути, хотя и понимал, что ни к чему хорошему это его не приведет. Младший вел себя сдержанно. Он наказывал Олега, но делал это неизменно в присутствии Старшего. И секс с Олегом был лишь способом утверждения своей власти. Это не было игрой, это была реальность. Да, странная реальность, непонятная посторонним. Но для тех, кто был вовлечен в происходящее, все это было реальностью, полной смысла. Когда Саша чувствовал, как содрогается тело Олега, когда он жестко трахал его, то у него захватывало дух от упоения властью. Но он упрямо давил в себе это чувство. Потому что боялся незнакомца, который жил в глубинах его сознания и в любой момент мог вырваться наружу… Между тем с первым рабом – Михаилом – отношения у Саши сложились куда проще. Но в них были странности, непонятные Саше. Михаил сразу принял Сашу как Младшего Господина. По всему было видно, что он, в отличие от Олега, служит ему с охотой. В его поведении даже чувствовалась искренняя забота. Этот высокий человек с отлично тренированным телом, бывший спецназовец, действительно повиновался малейшему взмаху сашиных ресниц, предугадывал любые его желания, как будто отлично знал его, хотя их «общение», если можно было так назвать эти странные иерархические отношения, длилось всего пару месяцев. Саша почти никогда не разговаривал с рабами без необходимости. Он не интересовался, чем они живут помимо служения в донжоне (оба раба были вольны выезжать за пределы дома, разумеется, с разрешения Старшего). Это не значило, что Саша презирал рабов. Вовсе нет, он лишь соблюдал дистанцию. Да и вообще, он не умел сходиться с людьми. Поддерживать болтовню он научился, поскольку этого зачастую требовали его клиенты. Но как только необходимость в болтовне исчезала, он сразу уходил в свой внутренний мир, куда никому не было доступа. Но он всегда зорко следил за тем, что происходит вокруг, не угрожает ли его тайному миру опасность. Со стороны Олега такой опасности не было. Тот был занят фрондой, а до того, чем живет Младший, ему не было дела. А вот со стороны Михаила Саша чувствовал неподдельный интерес, и это Сашу почему-то настораживало. Странность заключалась в том, что никакого секса между Сашей и Михаилом так и не случилось. Хотя Младший имел право трахать рабов, но только будучи сверху. Этим правом Саша ни разу не воспользовался в отношении Михаила. Почему? Он и сам толком не мог сказать. Возможно, потому, что Саша не мог представить себя трахающим мужчину вдвое старше чем он. Тем более такого брутального мужчину. Олег тоже, конечно, был значительно старше Саши – ему было лет 35, но в Олеге чувствовалась неуловимая утонченность, даже женственность на грани манерности. Он тоже очень следил за своей внешностью, и если бы не сбруя, ошейник и прочее, то вполне мог сойти за изнеженного гламурного гея. Олег был типичным пассивом, так что секс с ним был в каком-то смысле более естественным. Но что касается Михаила, то дело было не только в его возрасте и брутальности. Саша иногда ловил на себе его взгляд, в котором читалось: «Делай со мной что хочешь, только не ЭТО». У Саши тоже была странная симпатия к Михаилу. Ему было приятно, что о нем заботится такой сильный, красивый человек. И Саша ни разу не подверг Михаила наказанию. Ни разу не заставил его заниматься с собой сексом. Парадоксальным образом, в этих «внутренних кругах», внешне полных власти, подчинения и даже насилия, царил дух свободы. Наверное, потому что Старший изначально строил все на добровольности. Здесь добровольно становились рабами. Отсюда можно было добровольно уйти. Но никто не уходил, в том числе и Саша. Хотя Старший уже сказал ему, что «покупка» Саши у Игоря ничего не значит. Он может уйти, когда захочет. Но у Саши не возникало такой мысли. Это было его море. Здесь он действительно почувствовал себя как рыба в воде. И потому рождались строки: