Из-за угла забора показалась сгорбленная фигурка худого старика в вязанной в форме чепчика шапчонке – это был супруг тети Руты Адам Кирвас. Лет семь назад во время охоты в горах он неудачно упал и разбил голову. Врачи успели вовремя сделать трепанацию черепа, а затем поставить титановую пластину вместо удаленных костных осколков: неудачливый охотник остался жив, но с тех пор Адам стал совсем другим человеком – он невнятно, глотая окончания слов, говорил, плохо узнавал людей, быстро уставал. Тетя Рута бесконечно жалела своего мужа, но на людях этого никогда не показывала, а, наоборот, ругала при чужих и припоминала ему каждый раз его прошлое увлечение охотой, которое довело его до такого состояния.
– Руточка, ты звала меня? – с детской сияющей улыбкой спросил Адам, подойдя к своей жене. – А я тут пичеса отгонял от сада…
– Эх ты, пичес ты мой! – вздохнула тетя Рута и горестно взглянула на Василия. – Все от своей охоты не отойдет: где он тут броненосца мог увидеть, а?
– Ты на меня опять сердишься, дорогая моя? – все так же с улыбкой спросил Адам, заглядывая в глаза супруги.
– Адам, ты хоть узнаешь нашего гостя? – спросила тетя Рута, подталкивая мужа и поворачивая его к Василию.
– А, Василий, здравствуй, – сказал Адам, – а наш Петр куда-то вышел из дома. Что-то я его с утра не видел. Вот возьми пока, погрызи.
Адам достал из своего кармана куртки пригоршню поджаренных семян араукарии и протянул с просительным взглядом Василию.
– Ты путаешь Василия со своим другом-арауканцем, – одернула тетя Рута мужа легонько за плечо.
– Ну почему же, тетя Рута, – улыбаясь в ответ старику, Василий подставил ладони, – я с детства люблю грызть семечки араукарии.
Пожилая женщина махнула рукой и сама направилась открывать ворота.
Во время ужина и после него, а также на следующий день вплоть до того момента, как Василий, попрощавшись, сел за руль «Понтиака», тетя Рута ни разу не упомянула имени деда Павла. Пожилая женщина, всю жизнь проработавшая в клинике Чос-Малаля хирургической медсестрой, чувствовала приближение неминуемого трагического события и поэтому не знала, или даже боялась, как и в какой момент, – да и зачем? – стоит упомянуть имя своего друга юности. И только когда ее гость завел нетерпеливый мотор «Понтиака Каталины», тетя Рута глубоко вздохнула и попросила выключить двигатель. Василий понял, что она хочет передать что-то важное его деду.
– Передай Пабло, что мы все его очень любим, – совсем несвойственным ей тоном тихо сказала тетя Рута и положила свою морщинистую ладонь на плечо сидящего за рулем Василия. – Жаль, что мы в погоне за пустой суетой оказались в старости разобщены. Передай еще… а, впрочем, все это пустое и ненужное. Скажи деду, чтобы он нас простил за все, а мы будем молиться за него.
Проехав Андакольо, затем Лас-Овьехас, перед городком Варварко, где река Варварко втекает в Неукен, Василий повернул налево, на северо-запад, в сторону Чили, и по грунтовой дороге поехал к небольшой усадьбе деда под громким названием Арагон. Доехав до того места, где ручей Курамилеу втекает в Неукен, он завернул на почти незаметную серпантинную дорогу на запад: там, в той стороне, в десяти километрах, на юго-восточном склоне холма находилось небольшое родовое гнездо Сушковых, если можно так назвать это место. Василий никогда особо не прислушивался к рассказам своего деда о прошлом: ему было все это не интересно, и поэтому все истории, которые дед периодически рассказывал, он никак не откладывал в памяти и имел довольно смутное представление о том, как и когда был построен дом, как покупалась скудная каменистая земля, от которой до ручья было довольно далеко и потому кроме винограда да нескольких грецких орехов, если не считать нескольких араукарий и лиственниц, да колючих мулинумов, которые были тут с самого начала, ничего там не могло расти. Он только знал, что первой на земле Аргентины появилась его прабабушка Эрнеста: еще до начала Второй мировой войны совершенно одна, почти без денег и вдобавок будучи беременной дедом. Даже дед Павел имел довольно туманные представления о том, что ей стоили первые годы жизни на этой бесплодной земле: только тут она ничего не стоила, хотя если спуститься чуть вниз, то вдоль рек и ручьев, в долинах, находились самые плодородные земли Аргентины, но они стоили уже больших денег. Уже в начале шестидесятых годов семья накопила некоторую сумму и приобрела на севере, рядом с рекой Неукен, приличный небольшой участок, где были заложены персиковые и яблоневые сады. Потом, уже в конце семидесятых, в сторону гор добавили к нему пастбища для разведения овец. Старший брат отца в то время выучился на инженера и стал работать в нефтяной компании, оставив все хозяйство на деда и своего младшего брата. Прабабушка Эрнеста, будучи чистокровной испанкой, к тому же каталонкой, почему-то страстно хотела, чтобы его внуки знали русский язык, чтобы женились исключительно на русских девушках, или, по крайней мере, знающих русский язык, а самое главное, чтобы всегда любили и поддерживали друг друга, пресекая жестко любые поползновения своих жен вбивать клинья между братьями. И это Эрнесте за свою долгую жизнь удалось совершенно: Василий умилялся тому, как его отец и дядя Константин, трогательно относились друг к другу. Брат отца при случае, когда он мог выкраивать из семейного бюджета какие-либо финансы, постоянно помогал то в ремонте дома и построек, то в приобретении племенного поголовья овец, то в расширении земельного участка. После смерти прабабушки Эрнесты в возрасте 95 лет в 2006 году, дед Павел переехал в старый дом своей матери в горах, который она ни под каким видом не хотела продавать и где она прожила всю свою жизнь после переезда в Аргентину.
Проехав последний поворот перед усадьбой деда, перед Василием раскрылась великолепная панорама, которая, впрочем, была еще грандиозней, если доехать до дома и, поднявшись на импровизированный бельведер, – на крышу каменной постройки, примыкавшей к деревянному бревенчатому дому, – не спеша поворачиваться на все 360 градусов, смакуя медленно меняющиеся виды. Прабабушка Эрнеста, по словам деда, впервые попав сюда, была как раз заворожена этим сумасшедшим пейзажем: сам дом был построен почти на самой вершине пологого обширного каменистого холма; влево и вправо, в сторону реки Неукен и горного ручья, протянулись плодородные долины; а уже за ними, если смотреть на восток, – высилась над горизонтом белая шапка стратовулкана Домуйо, от которой расходились по бокам пики поменьше, а на запад – фантастические Анды. Особенно красиво смотрелся здесь, если не лениться и вставать рано, восход солнца именно в зимнее июньское время: наша Желтая звезда по имени Солнце в это время показывалась непосредственно из-за вершины Домуйо, а когда еще от вулкана поднимались небольшие свечи облаков пара от гейзеров, то это было просто нечто! Может быть, арагонке Эрнесте эти виды напомнили о той Родине, которую она любила, но которая ее оттолкнула от себя в далекую Аргентину, – этого Василий не знал. Для него этот дом, в котором он родился и провел свое детство до семи лет, эти красоты особо уже не волновали душу, так как они уже были у него внутри постоянно. И только если очень надолго отлучиться от них, то какая-то сила начинает свербить и проситься увидеть все это, чтобы снова потом успокоиться.
Подъехав к старому дому, который был построен еще до рождения отца Василия из крепких крупных стволов лиственницы, молодой Сушков увидел фигуру своего деда на крыше этого самого «бельведера». Павел Сушков сидел на каменном продолжении стены и неподвижно смотрел в сторону подъезжающего автомобиля. Василий остановился рядом с двумя каменными столбами, которые играли роль некоего подобия ворот во двор усадьбы, вышел из кабины и замахал рукой деду – Павел в ответ закивал головой и, встав, зашел в дом, чтобы спуститься вниз к внуку.
Василий, ожидая деда, медленно окинул взглядом знакомые до боли родные места. Вот дом, срубленный из лиственницы и поставленный на каменном цоколе. К нему симметрично с обеих сторон примыкали построенные из собранных с участка камней одноэтажные хозяйственные постройки. За домом, чуть выше по склону, расположилось еще одно здание, также сложенное из камней и скрепленных цементным раствором, которое размером превосходило дом и которое служило цехом для виноделия. Оно было построено прямо над небольшой естественной пещерой, которая с самого начала углублялась и расширялась каждый год в течение семидесяти лет, и сейчас представляла собой довольно большой подвал, где выдерживались вина. Каменистая почва на участке не позволяла получать большой урожай, и прибыль от вина была небольшой. Реализацией вин у деда занимался некто Марио Каморра, сын его знакомого приятеля. Этот потомок итальянских эмигрантов каждый раз, когда забирал всю партию готового товара, жаловался, что цены на вино падают, что качество вина у Павла Сушкова низкое, но при этом никого из людей, которые занимались таким же, как и он бизнесом, близко не подпускал к хозяйству Павла Сушкова, что вызывало справедливые подозрения к словам агента о низком качестве вина. Правда, это самого деда Василия мало смущало, и цена, которую давал Каморра за его вино, его вполне устраивала.
