– Что, сука, никак не можешь наесться досыта! – Платон помутненным сознанием все же разобрал голос своего соседа Семена, который матерился в его адрес самыми последними словами.
Платон подполз к открытой двери дома и, опираясь о косяк, еле-еле встал на ноги, шатаясь от боли.
– Ты что, Семен! – прохрипел Платон, вглядываясь в силуэты людей на фоне света пожара за их спинами, пытаясь разглядеть лица, но перед ним были лишь очертания темных теней. – Как ты смеешь врываться ко мне в дом!
– Это он поджег! – снова послышался голос Семена и в лицо дыхнул тошнотворный запах перегара. – Ты же сам обещал сегодня поджечь гумно, забыл? И, думаешь, тебе это сойдет с рук? Как бы не так!
Вдруг что-то холодное обожгло Платона и словно бы прошло через него. Он вначале не понял и машинально ухватился за живот. «Что за железо это?» – подумал он удивленно, обнаружив в ладони металлический граненый мокрый прут. Железо выскользнуло резко из руки и снова пронзило его несколько левее с бока, снизу вверх. В этот момент кто-то вошел в сени с керосиновой лампой, и тут Платон увидел перед собой разъяренное лицо Семена. В своей единственной руке он держал штык от винтовки. «Что ж у меня в ногах мокро? – почему-то мелькнуло в голове Платона и стало все плыть перед ним. – Вроде бы был еще один комплект белья у меня. Надо бы переодеться». Платон повернулся боком и из последних сил перешагнул через дверной порог. «А где Матвей?» – вдруг сознание его на мгновение прояснилось, и он растерянно стал смотреть вокруг, пытаясь разглядеть сына. В это время ноги у него стали подкашиваться, и Платон, словно пьяный, сделав несколько шагов в сторону стоящего под божницей рядом с окном Матвея, при этом не видя его, повалился снова на четвереньки и тихо позвал: «Матвеюшка, ты здесь? Куда ты пропал, сынок?» – «Я здесь, папочка», – сказал ребенок и, подойдя к отцу, погладил его по голове. Платон ничего не слышал и не чувствовал: он, медленно переставляя руки и ноги, дошел до лавки под красным углом и повалился на бок, потеряв сознание. Матвей, испугавшись чужих людей, ворвавшихся в дом, заполз под скамью и, обняв голову отца, закрыл глаза и притих.
В это время кто-то зажег лампу, подвешенную над столом, и в комнате стало светло. Семен, стоявший ближе всех к лежащему Платону, с окровавленным укороченным штыком, бросился в спальню и стал рыться в вещах.
– Ты куда это рванул? – послушался строгий голос Николая, входившего из сеней в дом с небольшим электрическим фонариком в левой руке. В правой руке у него чернел наган, направленный в сторону Семена.
– Ты, что, Колька? – пытаясь изобразить улыбку, ответил, косясь на направленный на него ствол, Семен. – Мне нужна компенсация за хлеб, а иначе моя семья не доживет до весны без еды.
– Ты забрал у Платона жизнь, – ухмыльнулся, стоявший неприметно возле печки среди еще трех-четырех фигур ночных гостей, Лоозе, – с тебя этого вполне хватит. Так! Идите все гасить пожар: не ровен час, поменяется ветер, и останетесь не только без хлеба, но и без своих изб.
– Я никуда не уйду, пока не заберу у него золота! – прохрипел зло Семен. – И это будет в полной справедливости.
– Ты только что убил моего брата, – сказал спокойно Николай, слепя ему в глаза фонариком. – Я вот сейчас тебя уложу рядом с ним, и это будет настоящая справедливость. Я прав, Ян?
– Иди, Семен, к своей бабе, – Лоозе встал рядом с Семеном и холодно поглядел ему в глаза. – Завтра запряжешь свою телегу и поедешь в Кукарку. Мы дадим тебе бумагу, и тебя пристроят к делу. Такие, как ты, Семен, нам нужны: у тебя хоть рука и одна, но она верная. Здорово ты штыком орудуешь! Я бы не смог, пожалуй, проткнуть насквозь так. Ты, что, его укоротил и наточил, да?
Семен заскрипел от бессилия зубами и молча вышел из дома, хлопнув напоследок зло уже в сенях дверью.
– Давай, ты ищи в сенях и в чулане, а я пошарю в доме, – сказал, обращаясь к Лоозе, Николай, поглядывая равнодушно на фигурку племянника под лавкой.
– Смотри, – ответил Ян, заглядывая на кухню, – одежда у него сушится возле печки. Что это он делал под дождем?
Николай задумчиво уставился на развешанную одежду.
– Сапоги у него чистые, – сказал он, доставая из-под лавки обувь своего брата, – значит, он со двора никуда не выходил. Сергунька за ним постоянно следил, а от детишек не спрячешься. Он сказал, что Платон со двора ничего не выносил. Так что, если у него что и было с собой, – все здесь. Вот, кстати, и тот саквояж, который стоял у него в ногах.
Николай потянулся за балку возле печки и достал с полатей кожаный саквояж Платона. Лоозе придвинулся к нему.
– Странно, – сказал Николай, выкладывая из саквояжа детскую одежду, картонные коробочки с мылом, какие-то свертки, – смотри, тут было что-то тяжелое еще недавно!
Николай показал наклонившемуся над чревом сумки Яну следы на коже.
– Похоже, какой-то металлический ящик тут стоял, – согласился Лоозе, рассматривая дно саквояжа. – Видишь, какой ровной прямоугольной формы остался след?
Прошел без малого час. Все было перерыто и вытряхнуто в доме, в подполье, в сенях и в чулане, но не было никаких следов ни самого золота, ни предполагаемого ящичка, где, возможно, Платон вез его. Все это время маленький Матвей сидел, притаившись, словно маленький птенчик, время от времени выглядывая испуганно из-за спины своего отца.
– Ничего нигде нет! – сказал Лоозе, заходя в дом, просмотрев повторно все закоулки в сенях и в чулане, а также под навесом во дворе. – Такого быть не может: буржуй если прячется, то он всегда берет с собой самое ценное.
Николай растерянно подошел к лежащему Платону, сел на корточки и, протянув руку, погладил головку своего племянника.
– Может, он что знает? – спросил Лоозе.
Николай встал и сел на лавку рядом с лежащим Платоном.
– Ян, он – маленький Сушков, – тихо, но угрожающе ответил Николай. – Если ты его тронешь, то я тебя похороню рядом с Платоном.
– Я не про то, – спокойно сказал Лоозе.
– А я про то, – отмахнулся Николай. – Платон никогда не был дураком: чтобы при ребенке выкладывать золото и, тем более, при нем прятать – такого быть не может. Давай думать! Платон вез что-то ценное?
– Вез.
– И привез сюда! А сейчас его здесь нет, так?
– Мы с тобой умеем искать, думаю….
– Вот! А кто сюда приезжал, а?
– Точно! Как же я сам не сообразил! Этот мельник зря что ли два раза туда и обратно мотался на своей колымаге? А это у тебя, откуда такая игрушка? – Лоозе показал пальцем на браунинг в руке у Николая. – У тебя же наган был только что….
– Если бы не сцена с пожаром, то Платон уложил бы нас всех тут из этой «игрушки». У него под периной она лежала.
– Да, штука интересная, – равнодушно ответил человек в кожанке, – только патронов для такого пистолета не найдешь.
– Пошли, Ян, запрягать коней: когда Малинин уезжал, уже начинался дождь. Так что вряд ли он успел запрятать золото.
Лоозе выбежал из дома. Николай же снова сел на корточки и молча погладил выглядывающую из-за крепкой спины брата макушку своего племянника. Затем он подошел к лампе над столом и, убавив язычок пламени до минимума, вышел из дома вслед за своим товарищем, плотно закрыв за собой дверь.
Через день Петр Кириллович и маленький Матвей, на тарантасе мельника, возвращались в Шумкино после похорон Платона с Томашовского кладбища. Чтобы не заезжать в Лаптево и не травмировать ребенка воспоминаниями позапрошлой ночи, Малинин довез священника отца Адриана обратно в Томашово и оттуда, взяв правее, переехал Талку возле Бора и, сделав лишние пять верст круга, вернулся в свое село как раз со стороны своей мельницы. Шумкино стояло, упершись одним концом к крутому берегу Талки, вдоль его притока – небольшой речушки Сорожки. Дома располагались так же, как и в Лаптеве: одна прямая сквозная улица, вдоль улицы по одной стороне стояли дома, в задних дворах были хозяйственные постройки, а через дорогу – незамысловатые огороды, возле которых, почти уже на берегу Сорожки, стояли бани. Только в Шумкине фасады домов смотрели строго на юг, а в Лаптеве – на восток. Крепкий деревянный дом-пятистенок, третий от противоположного от Талки края, из толстенных стволов елей с локоть в диаметре каждый, с летней горницей-мезонином, возвышался на самом высоком месте в Шумкине. Мельница же находилась под горкой, где Сорожка была запружена еще дедом Петра Кирилловича.
