Всю свою жизнь она вынуждена была играть в безжалостную игру, но козыри, которые она пускала в ход, чаще всего были совершенно неожиданными. А теперь – приступим к самой истории.
Глава 1
Я знаю край, где в тишину ночей
Моторы не врываются в тревоге,
Не ослепляет свет. Босые ноги
Купаются в пыли среди лучей
Луны. И над обилием богов
Пускай турист легко улыбки прячет
(Ведь у него – один, а не иначе!
Но он отвергнуть и его готов!).
Луна сочится янтарем, как мед,
И на стене высокой замирает,
Влюбленному дорогу освещает,
Когда он на свидание идет.
Не ювелир являет чудеса
Сверканья красок, – гордые павлины,
А лебеди свободно и картинно,
Изящно воспаряют в небеса.
Не сказка в краткой повести моей,
Я о Холмах пою. Высок и строен,
Здесь каждый житель – прирожденный воин,
Невесты все достойны королей,
И, говорят, в роду любой раджпут
Имел царей. И выскочек презренье
Всегда лишь вызывает удивленье —
Здесь вовсе не безвестные живут.
Пою я об обмане и вражде,
О том, как к гибели ведут ошибки,
Как жало в женской прячется улыбке,
Как злоба с подлостью ведут к беде,
Но и о женщине, чей долгий век
Ознаменован торжеством улыбок,
Чей взор лучист, а ум остер и гибок,
Она чиста, как первозданный снег.
Но мне к рассказу приступить пора.
Здесь речь о людях, а не о моторах,
Заставлю вас забыть я о которых
По мановенью моего пера.
Пусть быстротечный времени поток
Свободные нам крылья предоставит
И силою фантазии отправит
На понимающий любовь Восток.
«Золото там, где его находишь».
Дик Блейн
Рассвет в холмах в начале жаркого времени года – если не самое прекрасное из всех чудес Индии (ибо ночами нет луны), – это роскошная подготовка к тому, что сейчас произойдет. Первые голоса дня рождаются из молчания, наполненного музыкой; робкие рассветные краски содержат в своих переливах все цвета, какие употребит день; свежесть и чистота воздуха намекают на то, что могло бы быть, если бы сыны человеческие стали достаточно мудрыми; и красота вокруг неправдоподобная.
Счастливы те, кто спит на крышах, на верандах и готовы встретить славный, прохладный ветерок, что движется впереди поднимающегося солнца, – его создает, как говорят, хлопанье крыльев уходящих духов ночи.
И в этом отношении шелудивые шакалы, обезьяны и чандалы (низшая каста людей, неприкасаемые) – те существа, которым можно позавидовать: ведь между ними и благословенным воздухом нет никаких удушающих ширм, нет преград.
Следующие после чандал – или, как настаивают особо праведные люди, стоящие даже ниже чандал, а возможно, и ниже шакалов, – англичане, бесстрашно разглядывающие все, чего желают их глаза, и пробующие из любопытства плод не одного запретного дерева, ничуть не охваченные удивлением. Они правят этой землей – благодаря терпимости к вещам, которые для них чужие; они называют подвластную им страну «удачей». Относительно понимая друг друга, они более безжалостны к тем, кто их оскорбляет, чем брамин к чандале: они вряд ли позволили бы своим оскорбителям остаться в живых. Среди англичан то и дело попадаются американцы, напоминающие чужеродные музыкальные ритмы: они являются в неожиданные места по необычным причинам и остаются там, потому что никто не способен им воспрепятствовать. Англичане-то всюду проникают через официальные двери и никогда не нарушают границ без разрешения властей, но американцы имеют бесцеремонную привычку самим выбирать время и место, обходя чиновников с фланга.
Так что, когда Блейны, муж и жена, прибыли в Сиалпур в Раджпутане, имея лишь одно рекомендательное письмо, никто не задирал перед ними нос. И когда они арендовали единственный свободный дом, никто особо не возражал, тем более что Блейны оказались гостеприимными.
Дом был славным, с прохладной каменной крышей, он располагался в большом саду на склоне холма, обращенным к городу. Его когда-то построил подчиненный отца Ясмини для своей любимой наложницы. Но когда отец Ясмини умер и титул магараджи унаследовал его племянник Гангадхара, он уничтожил список старых должностей и убрал со службы всех людей, их занимавших, чтобы обогатить новых друзей, так что гнездышко на холме опустело. Его владелец отправился в ссылку в соседний штат и умер там. Дом приобрел на аукционе ростовщик, который сдал его Блейнам.
Передняя веранда выходила точно на восток и поднималась над садом на восьмифутовой стене – идеальное место для сна благодаря неизменному утреннему бризу. Каждый вечер там ставили рядышком кровати, а у миссис Блейн – она была десятью годами моложе мужа – образовалась привычка по ночам вставать с постели в ночной рубашке и босиком подходить почти к краю верхней каменной ступеньки, чтобы следить за волшебством наступления утра. Она была неповторимо прекрасна, как и само утро, волосы ее развевались на ветру, а сквозь рубашку просвечивала ее юная фигура: редко когда за ней никто не наблюдал.
Садовая стена из камня достигала высоты двух с половиной человек, поставленных друг на друга, что в этой беспокойной стране означает, что через нее невозможно перескочить; но Блейны, будучи родом из деревни, где соседские собаки и куры бегают повсюду свободно, редко брали на себя труд затворять обитую железом калитку под аркой, через которую бывший владелец проходил и уходил незамеченным.
Когда в Раджпутане дом переходит в другие руки, вместе с ним передаются также крысы, кобры и мангусты-попрошайки, бывшие проклятием прежнего владельца. Обычай, до такой степени основан на древней логике, что англичане, которые ценят консерватизм, даже не пытались его изменить.
Так что, когда чей-то хриплый голос нарушил утреннюю тишину откуда-то из тени садовой стены, Тереза Блейн не обратила на него особого внимания.
– Мемсагиб! Защитница бедняков!
Она продолжала наблюдать за таинственным наступлением рассвета. Заостренные и куполообразные крыши древнего города уже заблистали бледно-золотым, а жемчужный туман заклубился и окутал торговые кварталы. За ним, точно расплавленный сапфир между невидимыми берегами, протекала река, ярдов пятьдесят шириной. По мере того, как таяли бледные звезды, тонкие лучи жидкого серебра касались поверхности озера на западе, виднеющегося сквозь просветы между пурпурными холмами. Оросительные каналы, прорытые от реки к востоку, сверкали зеленью, точно гладкие жемчужины, а к югу одновременно всеми оттенками сияла пустыня.
– Колорадо! – выдохнула женщина. – И Аризона! И Южная Калифорния! И еще что-то, чего я не могу определить!
– А еще грех, отягощенный злом! – проворчал ее муж с дальней кровати. – Вернись, Тесс, накинь на себя что-нибудь.
Она повернула голову и улыбнулась, но не сдвинулась с места. Услышав голос мужчины, из тени захрипели другие голоса, все разом, но не в лад:
– Бхиб манги шахеби! Бхиб манги шахеби! (Подайте милостыню!)
– Вижу диких лебедей, – сообщила Тереза. – Иди погляди – пять, шесть, семь – летят к озеру, ох, как высоко!
