К своему стыду, я взвизгнула от страха и кинулась к мисс Мур, хотя мне было ясно, что такое поведение подобает разве что Шурочке, моей младшей сестрице. На тревожные вопросы я смогла лишь пролепетать, что на меня смотрит очень неприятный господин, которого я испугалась. Мисс Мур повернулась туда, куда я указывала дрожащим пальцем, но наш жутковатый незнакомец уже исчез. Борис же сильно дернул меня за руку, и я поняла, что чуть было не выдала нашу с ним тайну.

Буквально через десять минут вдруг хлынул проливной дождь, и мы кинулись бежать по Центральной аллее сада с тем, чтобы поскорее найти извозчика. С этого дня погода ужасно испортилась: начались ежедневные дожди, стало холодно, грязно и скучно. Мы забыли долгие прогулки, да и вообще почти перестали выходить из дому. Изредка мы с братом вспоминали Человека со смущённым лицом – я теперь даже радовалась, что мы всё время остаёмся дома и, вероятно, больше его не встретим.

В тот вечер маменька с папенькой уехали в гости. На улице бушевала настоящая буря, шёл мокрый снег напополам с дождём, сильный ветер швырял дождевые капли в стёкла.

Мы с Борисом сидели в тёплой, натопленной гостиной. Егоровна укладывала Шурочку спать, мы же с братом не торопились на покой и упросили мисс разрешить нам посидеть в гостиной перед камином, посмотреть один из папенькиных альбомов с живописью, которой тот сильно увлекался. Отец не допускал нас к своим драгоценным альбомам, считая, что мы их непременно порвём, но добросердечная мисс Мур полагалась на нашу благовоспитанность.

– А помнишь ли того старичка, в Летнем саду? – неожиданно спросил меня брат. – Который не стал сердиться на него? Мне кажется, мы с ним уже встречались.

Нет, я не могла этого утверждать; однако я вполне доверяла памятливости и наблюдательности Бориса. Если он с уверенностью говорил, что видел того или иного человека – обыкновенно это оказывалось правдой. Однако, обладая блестящей памятью на лица, брат вполне мог забыть, где и когда произошла встреча. Он насупился, стараясь припомнить, но тщетно; я же легкомысленно решила, что это не имеет значения.

Наша просторная гостиная была моим любимым местом в такие вот тихие часы, когда наши родители уезжали в гости, в театр или на бал. Мисс Мур поручала Егоровне заботы о Шурочке и могла, наконец, уделить внимание собственным делам: мы с братом давным-давно поняли, что наша добрейшая гувернантка почти никогда не имеет времени для себя. А будучи особою в высшей степени добросовестной, мисс ни разу не попросила у родителей даже настоящего выходного и довольствовалась лишь временем нашего сна, да иногда парой часов днём – когда к нам с братом приходил учитель музыки либо танцев. Но даже и тогда мисс считала нужным присутствовать хотя бы на части занятий, чтобы потом помогать нам подготовиться к следующим урокам.

Поэтому мы с братом раз и навсегда договорились, что наши с ним тихие, привольные вечера должны стать свободными и для мисс, и потому – никогда без нужды не обращались к ней.

Гостиная казалась мне спящей. Она освещалась лишь огнём в камине и несколькими свечами, и от этого выглядела куда более таинственной, нежели при прозаическом дневном свете. Здесь, как и в зале, были колонны, облицованные искусственным мрамором, несколько зеркал, многократно отражавших отблески огня, портреты в золочёных рамах, тяжёлый стол из красного дерева и мягкие кресла с изогнутыми подлокотниками. Всё это, благодаря неяркому освещению, казалось чуточку волшебным. Я поглядывала в огонь; мне было очень тепло и уютно, однако какая-то беспокойная мысль назойливо билась в моей голове.

Этот старичок – почему он так странно отнёсся к Человеку со смущённым лицом? Не вспылил, не закричал, не топнул ногой? Даже ни малейшей насмешки не было заметно в его бледно-голубых, выцветших глазах – лишь терпение и безмятежность. Означало ли это, что он как-то знает нашего незнакомца? Или же их встреча была простым совпадением?

Мы сидели на полу, листали альбом и радовались, что наши родители будут отсутствовать до ночи – значит, можно будет лечь спать попозже. Борис предложил пойти на кухню и выпросить у нашей кухарки Марфы остатки яблочного пирога, который был подан к ужину. Я горячо поддержала этот план, и мы уже вскочили на ноги, как вдруг дверь в гостиную отворилась, и вошёл он! Человек со смущённым лицом.

Да, он вошёл прямо в комнату – причем на его физиономии были написаны обычная для него конфузливость и огорчение за причинённые его приходом неудобства. Он неловко поклонился нам с братом и присел на краешек стула у стены.

Не могу сказать, что с нами происходило в тот момент – я, к примеру, остолбенела настолько, что забыла даже испугаться или закричать. Борис тоже не предпринял каких-либо действий, лишь сделал небольшой шаг вперёд, словно намеревался загородить меня собой – это вернуло меня к действительности. Брат был младше меня на целых четыре года, это мне следовало его защищать, а не наоборот.

Мы все трое молчали; было так тихо, что я даже расслышала, как в лакейской кухарка ругается с горничной, а нянюшка Егоровна, укладывая Шурочку, тихо напевает: «Баю-баюшки, баю, сидит котик на краю, моет мордочку свою…» Голоса взрослых приободрили меня – мы не одни! Конечно же, сейчас кто-нибудь войдёт, прогонит этого гадкого Человека со смущённым лицом и скажет, чтобы он больше никогда не приходил! Я на секунду осмелела, но тут мне пришло в голову: ну, а как же он вошёл?

Наша квартира находилась в бельэтаже доходного дома. Чтобы войти, незнакомцу пришлось бы позвонить в запертую на ночь дверь с тем, чтобы швейцар отворил и впустил его, подняться по парадной либо чёрной лестнице и позвонить. После этого, раздевшись в передней, он прошел бы через вестибюль к нам в гостиную. Но никто не слышал никакого звонка, не открывал двери, не спрашивал: «Кого вам угодно?». Всё это я отмечала про себя машинально, не отрывая взгляд от незнакомца, который продолжал сидеть, застенчиво сутулясь. Несмотря на непогоду, на его ботинках и брюках не было и следа грязи.

– Что вам угодно, сударь? – нарушил молчание Борис, и я аж подскочила от неожиданности.

Незнакомец поспешно привстал, поклонился и, как обычно, невнятно принялся бормотать, что ему, разумеется, чрезвычайно неловко, ибо он осмелился… Я смотрела, как шевелятся его тонкие бесцветные губы. Этот негромкий шелестящий голос как-то мерзко лез в уши, раздражал и вызывал гадливость, точно шипение змеи. Человек со смущённым лицом придвигался ко мне всё ближе, даже несколько раз дотронулся до моих рук своими пальцами – они были мягкими и холодными, будто змеиная чешуя. Он продолжал что-то говорить, держа своими отвратительными пальцами мою кисть. Брезгливость и ужас всё больше охватывали меня – его руки упругими змеями обвивали моё тело, мерзкий раздвоенный язык то исчезал, то появлялся из раскрытой пасти с ядовитыми зубами… Я отступила к столу, на глаза мне попался медный подсвечник, и нестерпимо захотелось схватить его, размахнуться и ударить, уничтожить это существо…

Я уж было схватилась за подсвечник – лишь мысль, что я могу устроить в доме пожар, заставила меня придержать руку…

И тут неожиданно в комнату ворвалось ещё одно существо: наш чёрный померанский шпиц по кличке Фридрих, любимец отца. Мы с братом, по правде говоря, его не жаловали – он был довольно труслив, то и дело тявкал противным визгливым голоском, не снисходил до игр с нами, а на прогулках занимался лишь тем, что гонял птичек либо лаял на прохожих. Однако сейчас он резко остановился, вгляделся в незнакомца – мягкая, пушистая шерсть на его загривке встала дыбом, глаза загорелись, а небольшие, но острые белоснежные клыки обнажились в оскале… Фридрих негромко зарычал; я перевела взгляд на незнакомца – тот, застыв в неподвижности, буравил взглядом нашего питомца – и это отрезвляюще подействовало на нас с братом, точно нам в лицо плеснули холодной воды.