До сего времени глубинная жизнь океана была нам известна только благодаря отдельным рыбам, которых мы вылавливали тралом, теперь же мы видели удивительный подводный мир таким, каков он есть на самом деле. Океан оказался гораздо более плотно населенным, чем земля. Бродвей в субботу вечером, Ломбард-стрит перед праздничным днем кишат толпами не больше, чем огромные морские пространства, расстилавшиеся перед нами. Мы уже прошли те верхние слои, где рыбы либо бесцветны, либо обладают настоящей морской окраской: ультрамариновой сверху и серебряной снизу. Здесь были создания всевозможной окраски и формы, какие может показать море. Нежные лентоцефалии проносились сквозь туннель света, как ленточки из серебра. Изгибалась медленная змееобразная мурена – вьюн морских глубин; черный морской еж, состоящий из колючек и рта, глупо глазел на нас. Порой подплывала каракатица и смотрела на нас по-человечески зловещими глазами. Порой мелькала какая-нибудь цистома или глаукус, оживляя всю сцену подобно цветку. Огромная лошадиная макрель свирепо налетала на иллюминатор, пока не появилась темная тень акулы – и макрель исчезла в ее раскрывшейся пасти.

Доктор Маракот сидел с записной книжкой на коленях, заносил в нее свои наблюдения и безостановочно бормотал научные пояснения:

– Что это? Что это? – слышал я. – Да, да, «химера мирабилис» Майкла Сарса. В самом деле, вон там лепидион, но, насколько я могу судить, новый вид. Заметьте этого макруруса, мистер Хедлей: его окраска отличается от тех, которые попадаются нам в сеть.

Один лишь раз он был застигнут врасплох: когда длинный овальный предмет промелькнул с большой быстротой сверху мимо его окна и оставил позади себя вибрирующий след, тянувшийся, как нитка. Признаюсь, я так же был озадачен в этот момент, как и доктор. Разрешил эту тайну Билл Сканлен.

– Понимаю! Этот плут Джон Свинни опустил свой лот рядом с нами, быть может, для того, чтобы напомнить нам, что мы не одни.

– Верно, верно! – сказал, улыбаясь, Маракот. – Новый род глубоководной фауны, мистер Хедлей, – с проволочным хвостом и свинцом на носу… Но, конечно, им необходимо производить промеры, чтобы держаться над нашей подводной мелью. Все идет хорошо, капитан! – крикнул он. – Продолжайте спуск!

Маракот выключил электрический свет, и все снова погрузилось в полную темноту, за исключением фосфоресцирующего циферблата глубиномера, который отмечал наше продолжавшееся погружение. Чувствовалось легкое покачивание, и лишь движущаяся по циферблату стрелка сигнализировала о нашем положении. Теперь мы были на уровне трехсот метров, и воздух в кабинке стал спертым. Сканлен открыл кран вытяжной трубки, и стало легче дышать. На четырехстах пятидесяти метрах мы остановились и раскачивались в середине океана со вновь зажженными огнями. Какая-то большая темная масса прошла мимо нас, но мы не могли определить – была ли это меч-рыба, или глубоководная акула, или же какое-нибудь чудовище неизвестной породы. Доктор быстро выключил свет.

– В этом наша главная опасность! – сказал он. – В глубине водятся такие создания, нападение которых эта бронированная комната имеет столько же шансов выдержать, сколько пчелиный улей – натиск носорога.

– Может быть, это киты? – спросил Сканлен.

– Киты могут забираться на большую глубину, – ответил ученый. – Об одном гренландском ките известно, что он утянул около мили каната перпендикулярно вниз. Но пока кит не ранен или сильно не напуган – он никогда не уйдет так глубоко. Это могла быть гигантская каракатица – они встречаются на всякой глубине.

– Однако я думаю, что каракатица слишком мягка, чтобы повредить нам. Было бы смешно, если бы она ухитрилась сделать дыру в никелированной стали Меррибэнкса.

– Тела их мягки, – ответил профессор, – но клюв большой каракатицы может продолбить насквозь железный брусок. Один удар этого клюва может просверлить иллюминаторные стекла толщиной в три сантиметра с такой легкостью, словно они сделаны из пергамента.

– Веселенькое дельце! – воскликнул Билл.

Наконец мы почувствовали, что остановились. Толчок был таким легким и едва заметным, что мы узнали об остановке, лишь включив свет и увидав вокруг кабинки спокойно свернувшиеся кольца каната. Они представляли опасность для наших воздушных трубок, так как могли их запутать и, после приказа Маракота, канат снова подтянули кверху. Циферблат отметил пятьсот сорок метров. Мы неподвижно лежали на вулканическом хребте на дне Атлантики.

В то время, думается, мы все чувствовали одно и тоже. Не хотелось ни двигаться, ни наблюдать. Одно стремление охватило нас: спокойно посидеть и постараться осмыслить происходящее: мы ведь находились в самом центре одного из величайших океанов в мире. Но скоро странное зрелище вокруг кабинки привлекло нас снова к иллюминаторам.

Кабинка опустилась на густые заросли водорослей («Cutleria multifida» – определил Маракот), желтые плети которых покачивались вокруг нас под давлением неведомого глубоководного течения, совсем как ветви деревьев под ветром. Они были не настолько длинны, чтобы закрыть окружающий вид, и огромные листья их – цвета темного золота – колыхаясь, проплывали несколько ниже кабинки. Под водорослями можно было различить темную вязкую массу грунта, так густо усеянную маленькими разноцветными существами – голотуриями, осундиями, ежами и ехинодермами, – как весной в Англии заливные луга усеяны подснежниками и гиацинтами. Эти живые цветы морских глубин – то ярко-красные, то темно-пурпурные, то нежно-розовые – сплошь устилали угольно-черную почву. Там и сям гигантские губки вырастали из выступов подводных скал и редкие рыбы мелькали, как разноцветные искорки, в лучах наших прожекторов.

Как зачарованные, смотрели мы на это феерическое зрелище, когда по телефону донесся встревоженный голос:

– Ну, как вы себя чувствуете на дне? Все ли благополучно? Не оставайтесь там слишком долго: барометр падает, и это мне не нравится. Достаточно вам воздуха? Нужно ли вам что-нибудь?

– Все в порядке, капитан! – весело откликнулся Маракот. – Мы не задержимся. Снабжаете вы нас всем чудесно. Комфортабельно, как в каюте. Распорядитесь потихоньку двигать нас вперед.

Мы вступили в область светящихся рыб, и нас забавляло, потушив свет, в абсолютной темноте, где даже светочувствительная пластинка могла бы висеть часами, не запечатлев ни малейшего лучика, наблюдать жизнь фосфоресцирующих обитателей океана. Точно перед черной бархатной занавесью медленно проплывают блестящие искорки, как ночью большой пассажирский пароход, выбрасывающий потоки света сквозь ряды иллюминаторов. Некоторые странного вида животные имели светящиеся зубы, пылавшие в полном мраке, у других были длинные золотистые усы-антенны, у третьих язычок пламени качался над головой. Повсюду, куда только доставал взгляд, мерцали блестящие точки, и каждое животное спешило по своим делам и светилось по-разному – ну точь-в-точь ночные таксомоторы перед театрами на Стрэнде.

Потом мы зажгли свет, и доктор стал производить наблюдения над морским дном.

– Несмотря на всю глубину, мы все же не забрались достаточно глубоко, чтобы увидеть характерные породы низших слоев океана, – говорил он. – Но это не по нашей вине. Может быть, в другой раз, с более длинным канатом…

– Типун вам на язык! – взвыл Билл. – Бросьте и думать об этом!

Маракот улыбнулся.

– Ну, вы скоро привыкнете к этим глубинам, Сканлен. Ведь этот спуск не последний…

– Черт знает что! – возмутился Билл.

– Да, привыкнете, и это вам покажется не опаснее, чем спуститься в трюм «Стратфорда». Вы увидите, мистер Хедлей, что данная почва, насколько мы можем ее рассмотреть сквозь плотный слой животных и губок, не что иное, как застывшая лава, что указывает на древнейшее вулканическое происхождение этого плато. Я склонен думать, что это обстоятельство вполне подтверждает мое первоначальное предположение, и мы действительно находимся над вершиной архаического вулкана, а следующая за ней Маракотова бездна, – он подчеркнул название, – не что иное, как кратер вулкана. Мне пришло в голову – и это будет весьма любопытно – медленно двигать нашу кабинку, пока мы не доберемся до края бездны и не изучим как следует формацию этих мест. Я надеюсь увидеть обрыв невероятной глубины, уходящий перпендикулярно вниз к самому дну океана.