— Подуется — и перестанет.
— Ну да… — сдержанно обронил я и вышел на улицу.
Может, в этой отстраненности и кроется самоконтроль Вельта? Лично мне не хотелось бы проявлять свои истинные эмоции перед людьми, которым на мои переживания будто плевать… Сегодня он показал свою обиду: значит ли это, что я стал ему ближе родителей, или просто-напросто довел до такого состояния, что его психологические тиски дали сбой?.. Я обязательно должен поговорить с ним завтра, раз уж этим вечером он не горит желанием меня видеть.
***
Утром следующего дня случилось два из ряда вон выходящих события.
Во-первых, на занятия не явился Вельт. Связавшись на перемене с Полом, я узнал, что Вельт «заболел»: его лоб был нормальной температуры, но градусник показал жар, да и выглядел мальчик не очень хорошо, жаловался на слабость и головную боль, несколько раз даже покашлял. Нагретый лампочкой градусник (о чем, естественно, ни Пол, ни Шерон не знали) сделал свое дело: Вельта оставили дома, «поправляться».
Во-вторых… Я где-то «посеял» ручку с красными чернилами, которой обычно правлю ошибки в отданных мне на проверку тетрадях и выставляю оценки. В поисках запасной я открыл ящик учительского стола, но вместо искомого канцтовара наткнулся на записку, сделанную простым карандашом. Буквы были настолько корявыми, что стало очевидно: автор записки пользовался своей нерабочей рукой, чтобы я не узнал его почерк. На обрывке листа в клеточку значилось три коротких слова:
«I love you».
========== Глава 7 ==========
Сосредоточиться на ведении урока в тот день мне было сложно как никогда. Будто в одночасье обзаведясь паранойей, я всматривался в лица детей в попытке увидеть то, что могло быть спрятано за фасадом отстраненности или задумчивости.
Когда появилась записка? Придя на работу, я отпер класс и впустил учеников — любой из них мог подложить бумажку в стол, пока я отсутствовал. Разумеется, брать в расчет отсутствующих сегодня учеников смысла нет. Автор записки — кто-то из класса Вельта, кто-то сидящий за партой прямо сейчас…
Мальчишек снимать со счетов ведь нельзя? Значит, сократить количество «подозреваемых» чисто на основе половой принадлежности не получится.
Почему записка появилась только сейчас? На все должна быть причина, всегда — я верю в это. Стало быть, на днях я сделал что-то, что пробудило в ученице или ученике чувство глубокой симпатии. Основанной на благодарности?.. Первым в голову приходит инцидент с Мелоди. Девочка стала заметно тише себя вести: выслушивает мои вопросы до конца, не перетягивает больше одеяло — отвечает лишь тогда, когда я спрашиваю именно ее. Изменению поведения виной стыд из-за случившегося? Или же типичная подростковая, основанная на одних только эмоциях влюбленность?
На днях я заступился и за Гарри — как он себя ведет? Вроде бы по-прежнему, разве что улыбается куда-то в сторону намного чаще, однако его смущение, вероятно, связано не столько со мной, сколько с Нэнси.
Нэнси… Не похожа на человека, склонного писать тайные послания. Такая, как она, скорее, скажет все прямо, ударит в плечо и уйдет восвояси. Прямая как шпала — и такая же несгибаемая. За ее показным пофигизмом ничего ведь не скрывается?.. Припоминаю свои школьные влюбленности: в то время мне казалось, что отстраненность и холодность — лучший способ выставить себя в нужном свете перед объектом теплых чувств. Но, нет, влюбленная в меня Нэнси — это уже какая-то надуманность: не весь мир вокруг меня крутится. Но вот Мелоди… Мелоди.
По окончании урока из класса быстро вышли все, кроме нее. Вполне ожидаемо. Краснея, как спелая вишня, Мелоди вручила мне контейнер с брауни в благодарность от ее матери и сверток, пахнущий свежестью луга, — мой постиранный пиджак. Поблагодарив смущенную ученицу, я наклонился под стол за сумкой, чтобы сложить все в нее, но когда поднял голову — Мелоди уже и след простыл! К лучшему, конечно: не представляю, о чем бы я с ней говорил; наверное, спрашивать, все ли у нее в порядке, было бы слишком грубым напоминанием о вчерашней неприятности…
Если ее действительно угораздило влюбиться в меня, лучшей стратегией будет разумное дистанцирование. Вести себя как последняя сволочь, чтобы прогнать ее любовное наваждение, я не могу, потому что я — ее учитель. Понадеемся, что столь серьезные меры и не потребуются.
***
Зажав карандаш между носом и верхней губой, я глядел в потолок учительской. Офисное кресло подо мной монотонно поворачивалось то чуть влево, то чуть вправо, из-за чего сетка навесного потолка танцевала, подергивалась в неясном размеренном ритме. На неизменно заваленном документами и тетрадями столе что-то зашелестело, и я выпрямился, поймав карандаш прежде, чем он бы упал.
— Простите, — улыбнулась молоденькая практикантка, зазря приглаживая идеально уложенные прямые каштановые волосы. Ее черный брючный костюм был строгим — и посему заметно оттенял совершенно безобидное смазливое лицо. Если эту «зеленую» девочку бросили волкам-старшеклассникам, сочувствую ей; такой бы у младшеклассников преподавать — станет любимой учительницей на все времена. — Не хотела Вас отвлекать, но меня отправили всем преподавателям разнести распечатки… Я — Даян, — протянула она мне ладонь.
Сдержанно пожимая ее руку, я не мог отделаться от мысли, что в последние дни уж слишком большое количество людей на моей работе отказываются от безопасных формальностей. Но нельзя же зачморить новичка, представившись по фамилии и тем самым словно плюнуть в лицо ее дружелюбия.
— Дэмиен. Приятно познакомиться.
— Взаимно, — тепло улыбнулась Даян. — Я тут совсем недавно, стараюсь научиться ладить не только с учениками, но и с коллегами, так что… надеюсь на Вашу поддержку!.. Выглядите весьма загруженным, — осторожно подметила она. — Тяжелый класс?..
— Нет, совсем нет…
А она ведь — девушка, да и по возрасту еще близка к ученикам, так что, быть может, понимает в подростковых любовных делах куда больше моего. Попытка не пытка…
— А во время обучения у Вас были какие-нибудь психологические тренинги? — издалека начал я. — Разыгрывала ли Ваша группа по ролям сомнительные ситуации, с которыми может сталкиваться педагог?
— Конечно, — бойко кивнула она. — Сейчас этому уделяется большое значение, ведь, по сути, учитель должен быть еще и немного психологом, чтобы дети чувствовали себя в безопасности.
— И какой стратегии поведения стоит придерживаться, если ученик или ученица влюбляются в Вас?
— О, мы такое разыгрывали! Если бы ко мне подошел ученик и признался в любви, я бы сначала обязательно выразила важность его чувств для меня — вообще всех, не только влюбленности. И далее прямо бы сказала, что мы — учитель и ученик: нам следует оставаться в рамках этих ролей для общего блага. После уделила бы внимание временной природе его любовных терзаний, чтобы ребенок понимал, что эти эмоции, несмотря на свою интенсивность, пройдут, остынут, и на их месте появится что-то другое, стабильное и направленное на более подходящего ему человека, чем я. Все правильно? — спросила Даян с горящими от энтузиазма глазами.
Ох, так она подумала, что я устроил ей проверку?.. Что же, так даже лучше.
— Да, совершенно верно, Вы молодец. Ну а… если, допустим, это не прямое признание? Записки в столе, явное смущение во время общения на учебные темы?
Призадумавшись, Даян отвела темные глаза к задвинутым жалюзи и испортила маникюр, грызанув покрытый глянцевым лаком ноготь.
— В этом случае, я думаю, нужно обратить внимание на себя, а не на ребенка. Если дело во внешней привлекательности, то тут ничего не поделать, никак на ситуацию не повлиять, так что просто надо не переходить на личные отношения с этим ребенком, не поддаваться сочувствию, жалости или прочим пагубным эмоциям. Но существует вероятность того, что наше излишне заботливое поведение стало причиной для возникновения влюбленности: может, ребенок видит, что к нему мы относимся не так, как к другим, выделяем его на фоне прочих учеников; может, обсуждая контрольные работы и оценки, мы случайно касаемся ребенка или произносим слова как-то иначе — не замечая, транслируем неоднозначные сигналы невербально. Если взрослых такое зачастую сбивает с мыслей, то ребенок и подавно запутается и увидит за рядовым участием нечто большее. Верно?
