— Сними, — томно повелел Антон, указав глазами на мои трусы. Час от часу не легче… Но это был тот долгожданный шанс сделать хоть что-то, занять разбухшие мысли и подрагивающие от волнения руки.
Борясь со сдавливающим горло удушьем, я приподнял ноги и потянул боксеры к коленям. Высвободившийся из-под ткани член упруго плюхнулся мне на живот; трусы из ослабевших пальцев выпали куда-то на пол.
Ну все… Вот и она: беззащитность… Почему я так остро реагирую на то, что теперь совершенно раздет? Бессчетное количество раз мы с Антоном прижимались друг к другу, кожа к коже! — что сейчас, черт возьми, не так?! Однако задаваться этим вопросом было бессмысленно, ведь ответ я знал и так…
Как я и ожидал, Антон лег сверху, и его бедро бережно коснулось моей мошонки. Пальцы с нажимом прошлись по бокам, обрисовали каждое ребро через мышцы.
— Мужское тело так красиво… — неожиданно поделился Антон, разово двинувшись бедрами — его полностью вставший член от нетерпения потерся о мой, по низу живота растерлась капля смазки. — Я никому этого не говорил, но… как же возбуждает близость к мужчине — близость к тебе…
— Что ты… — сбивчиво выдохнул я, ничуть не сопротивляясь языку, скользящему по моему уху. Все сказанные Антоном в паузе в этой сладкой экзекуции слова будоражили кровь, учащали и без того скорое дыхание.
— …Я кончал снова и снова, представляя, как буду проникать в тебя, как стану трахать, держа за колени, в то время пока ты будешь умолять меня не останавливаться, сыпать пошлостями… Жаль, в реальности ты едва способен говорить, — с едким для меня превосходством ухмыльнулся Антон. Под ним моя грудь ходила ходуном с неугомонным моторчиком-сердцем, которое явно завели на чрезмерное количество оборотов. Любая моя эмоция, любая моя мысль проецировалась через кожу и кровь прямо в сознание Антона, не брезгующего показать свою проницательность: — Что, не согласен? Тогда, может, расскажешь, как сильно хочешь мой член? Чтобы соответствовать фантазии…
Да никогда… Скорее сырой хворост воспламенится от моего стыда…
«…Ты поведешь себя не так, как он этого от тебя ждет, и тем самым все испортишь. Он разочаруется в тебе…» — аукнулся в памяти внутренний голос, и мое лицо побелело на тон. Что же я тогда должен сделать?.. Ломать себя, выкручивать руки?..
— Эй, все в порядке, — с сожалением отозвался Антон, поглаживающий мои щеки и бороду. — Я разошелся, но тебе не нужно делать то, что ты делать не хочешь. Эм… помимо… очевидного… — посмурнел он.
Наверняка, в своих же глазах Антон — насильник… Не такой подтекст должен быть у его первого раза…
Заключив его погрустневшее лицо в ладони, я собрал остатки мужества и выдворил весь эгоизм.
— Может… стоит закончить с предварительными ласками и… перейти ближе к делу?..
— Я должен подготовить тебя.
— Этим… пожалуй… и займись…
Я задыхался от собственных слов, краснел от собственных позволений. В слепом отчаянии я зажимал запястьями глаза, слыша, легкие шаги Антона по полу, скрип открывающейся и закрывающейся тумбочки. Вновь чуть просел матрас: отнимая руки от лица, я знал, что увижу в пальцах мальчишки тюбик лубриканта, но не был морально готов к презервативам. На мгновение он замешкался сам, потом все же спросил:
— Я… смогу кончить в тебя? Или надо будет использовать их?
Сердце глотнуло воздух вместо привычной горячей крови. Я чувствовал, как внутри меня в ужасе открывала рот выброшенная на лед рыба. Я был ею, по сути…
— Убери презервативы, — только и смог выдать я, покачиваясь на последней ступени перед сердечным приступом.
Через плечо он бросил «резинки» на письменный стол, щелкнул крышкой лубриканта.
— Подними ноги.
Проклятие… Ну вот и приехали… Вильнув взором в сторону стены — там его и оставив, я притянул к себе ноги. Держать их под колени было не обязательно, но так я смог занять руки — только это уже не помогало. Как до этого дошло: я развел ноги перед ребенком…
Покрытые холодной смазкой пальцы принялись очерчивать анус — вполне знакомые мне ощущения еще с самого первого нашего с ним секса. В награду за добровольно поднятый белый флаг, Антон провел языком по члену и надавил на устье уретры: странно — болезненно, но приятно. В такой открытой позе полного подчинения все переживалось интенсивнее втройне: и удовольствие, и боль. Расслабиться и впустить скользкие пальцы внутрь себя было легко — но не терпеть их движение. Боясь звучать не шибко мужественно, я глушил множащиеся стоны, и от растущего в груди напряжения легкие по новой наполнялись воздухом ежесекундно. Горячий влажный рот Антона обхаживал головку, изредка опускаясь до половины члена. Три пальца свободной руки юнец ритмично вгонял в собственную задницу, что, помимо пульсирующего в члене возбуждения, рождало вполне логичный вопрос: что Антон задумал? В наш первый секс он делал так же, растягивал себя; зачем это сегодня? С другой стороны, вряд ли бы он занимался аналом, если бы не любил подобные ощущения…
Он стонал с занятым ртом, и каждый звук, исторгнутый его горлом, прокатывался по моему члену легкой вибрацией. К двум пальцам, медленно, но жестоко разрабатывающим меня, присоединился сначала третий, а потом и четвертый, выменявший-таки у меня громкий выдох боли.
— Ты же… не собираешься… всю руку в меня… засунуть?..
Антон непринужденно рассмеялся, выпустив из губ головку.
— Сегодня точно нет!.. У-у, ты так сильно сжал мои пальцы! Спокойнее, я шучу: я ни разу не фанат фистинга.
Ну хотя бы от этого извращения я в безопасности…
— Ну что, — спросил он, отстраняясь и садясь, — есть смысл узнавать, готов ли ты?
— Смысла нет… Но, несмотря на то, что к такому я навряд ли когда-нибудь буду готов…
Ну же, не будь тряпкой. Скажи.
— …я все-таки хочу этого…
В его искренней широкой улыбке жизнерадостного сияния было больше, чем в самом солнце.
— Спасибо, — кивнул Антон, в следующее же мгновение свешиваясь с кровати и извлекая из-под нее картонную салфетницу.
— Ты хранишь салфетки под кроватью? — впервые за все время повеселел я.
— И идиоту понятно, зачем в мужской комнате упаковка салфеток: уж точно не для вытирания слезок при просмотре печального кино. Так что оставлять их на видном месте пошло.
Я улыбался, давно уже опустив ноги и расслабленно положив руки на живот. Я наблюдал, как Антон стирает с обеих рук смазку, а из скрытых мраком глубин опять послышался колокольчик:
«Через считанные минуты ты сделаешь из мальчишки мужчину…»
Губы сжались сами собой. Что-что, а пошлостей я от внутреннего Я никак не ожидал. Хотя бы хуже этого оно ничего не сумеет придумать.
«Вот-вот он начнет дышать тебе на ухо, двигаясь в твоей заднице, точно поршень…»
Ну спасибо, сам виноват: «…хуже придумать не сумеет…», тьфу ты…
— Ты покраснел, — довольно подметил Антон, по-варварски выдирая из-под моей головы жесткую подушку. Затылком я приложился о матрас, и комната чуть-чуть качнулась, как взлетевшая на гребне игривой волны шхуна.
— Пока у меня от напряжения не идет кровь из глаз, думаю, все в порядке…
— Приподнимись. — Демонстративно он взбил подушку, и я только сейчас понял, для чего она ему.
— А, — обронил печально я, послушно отрывая задницу от помятого одеяла. Опускаться ягодицами на подушку было необычно и, я бы сказал, волнительно — если бы не догадывался, что последует дальше. А так «страшно» лучше описывает блеклое фиолетовое пламя, заполонившее все мое тело, сотворившее под кожей миллион микроскопических игл.
Распределив лубрикант по своему члену, Антон с нервной полуулыбкой лег на меня, и я, все так же нерешительно — борясь с самим собой, обхватил бедрами его бока. Сердце стреляло как волшебный самоперезаряжающийся дробовик, грудина под напором ударов и боли сдавала позиции: скоро происходящее раскурочит мне грудь, впустит в кровь воздух, изменит привычное течение относительно размеренных будней…
Нежная раскаленная головка надавила на анус — я застонал через нос, против воли напрягся, однако это не стало препятствием. Расходящаяся от внутреннего сфинктера боль сужала сознание: член Антона растягивал меня медленно, но легче от этого не становилось. Хотелось лишь, чтобы эта пытка окончилась — чтобы самая широкая часть вошла в меня быстро, рывком — я не мог думать о травматичных последствиях неуместной спешки. Я дышал быстро и неглубоко, как будто не мог надышаться перед смертью. Всего меня бросало то в жар, то в холод, от частых вдохов усугублялось головокружение — воздух не доходил до легких в полной мере…
