— Я ждал тебя… — проникновенно произнес незнакомец, горячо прижимаясь щекой к моей шее. Мурашки бурной волной разбежались по всему тему: из-за этого голоса, из-за этого аромата, из-за этих прикосновений… — Я ждал только тебя… ты понимаешь? А ты ждал меня…

Я промычал в его пальцы сумбурное скопление звуков — я не знал, что мог сказать ему в ответ! И в еще большей степени не ведал, чего так боюсь… Широкая теплая ладонь двинулась по моему расстегнутому пиджаку — по тончайшей белой рубашке — меж пуговиц — по коже груди… Я дернулся не то к ласкающей меня руке, не то от нее — к заполненному желанием телу. Внушительный стояк сквозь брюки уперся мне в зад — я рыпнулся вперед, чем позволил сильнее придавить себя к фаянсовому бачку. Кромешная западня… Голодно он дернул мою рубашку, и пуговицы звонко поскакали по полу! Я вспоминал их: именно эти маленькие полупрозрачные пуговки рассыпались по моей постели в первый наш с Антоном полноценный секс. Мое пальто… Его пуговицы… Мой возраст… Его школа… Его запах… Его лицо… Невообразимым образом Антон понял, что я его узнал. Пальцы перебрались на мою левую щеку, открыв губы для яростного поцелуя, расплавляющего остатки одурманенного разума. Дверь в мужской туалет приоткрылась; опустился язычок моей молнии, до колен были сдернуты школьные брюки. За картонными стенами кабинки включилась вода, послышались хрипящие разговоры. Нежная горячая рука заключила мой член в тугое кольцо, скользящее то вверх, то вниз по всей его длине. Я задохнулся успешно обеззвученным стоном, запрокинул голову, прикрыл тяжелые веки. Кто-то, громко топая по узкому проходу, пересек туалет и занял кабинку справа от нас. Слишком близко… другие люди… Но Антона не пугало ничего. Его пальцы по очереди вторгались в мое тело, вынуждая открывать рот в немых вскриках изощренного болезненного удовольствия, мысленно молить о большем…

Дверь в помещение открылась вновь, но никто не уходил, люди лишь прибывали, как и пыл страсти Антона. Влажная головка с нажимом уперлась в расслабленный анус, напористо расширяя его. Я обронил короткую ноту, крепче вцепился в недвижимый фаянс. Голоса и шум воды смолкли: живые пустышки вмиг обратились в слух — и как назло тело Антона соединилось с моим с громким неприличным шлепком. Снова я не успел одернуть собственное горло, и нескромный стон срикошетил от кафеля. Теперь они точно знают… что происходит здесь… Но терзаться раскаянием я дальше не мог. Бедра Антона двигались быстро и жестко, мое тело толчками качалось вперед, глаза мутнели от невыносимо сладкого сплетения боли и наслаждения!

— Да!.. Да!.. А-а… М-м-м…

Не останавливайся ни на секунду! Не отдаляйся от меня дольше, чем на миг! Потому что именно тебя я все это время и ждал…

Я не уловил того момента, когда перевалился в реальность из сна. Полностью я вернулся в сознание с влажной рукою в трусах, глядящий в заполненный тьмой потолок. Антон — мой семнадцатилетний Антон — спал на своей половине кровати. Почему-то в пижаме, хотя всегда предпочитал ночевать нагишом. Тише профессионального вора-домушника, я вылез из-под одеяла, перебрался в инвалидное кресло и столь же беззвучно укатил в ванную комнату.

Уверен, Антон будет очень пугающим взрослым…

====== Глава 71 ======

Ре­ша­ясь жить вмес­те с Ан­то­ном, я ру­ководс­тво­вал­ся го­лым им­пуль­сом. Я не про­думы­вал де­тали — лишь на­рисо­вал на во­об­ра­жа­емом по­лот­не при­тор­ную идил­лию в ро­зовых то­нах: я хо­тел про­сыпать­ся с ним каж­дое ут­ро и каж­дую ночь вмес­те за­бирать­ся в пос­тель, про­вожать его в шко­лу по буд­ням — же­лать хо­роше­го дня, це­ловать на про­щание, пос­ле встре­чать в на­шей об­щей при­хожей, слу­шать, что с ним прик­лю­чилось се­год­ня, по­ка он ос­тавля­ет улич­ную обувь на ков­ри­ке, а одеж­ду — на ве­шал­ке. Ме­ня оча­рова­ла са­ма идея иг­ры в мо­лодо­женов, а о ре­аль­нос­ти и впол­не ве­ро­ят­ных труд­ностях я, как за­час­тую бы­ва­ет, по­думать за­был.

Жить вмес­те с кем-то ока­залось… неп­росто…

Что-то не­ведо­мым об­ра­зом из­ме­нилось в на­ших с Ан­то­ном от­но­шени­ях: мы отош­ли друг от дру­га на шаг, что­бы хо­рошень­ко рас­смот­реть всю кар­ти­ну на­ших ха­рак­те­ров. Это во­ис­ти­ну страш­но — не столь­ко смот­реть на до­рого­го че­лове­ка прис­таль­ным взгля­дом, сколь­ко пред­став­лять, что он мо­жет уви­деть в те­бе: нового и разочаровывающего. Оттого я был весь как на иголках, оценивал всякое свое слово, всякое действие, чтобы с разбега не плюхнуться лицом в грязь.

Не я один стал сдержаннее и холоднее: изменения затронули также Антона. Его наполненная любовью, сопереживанием и лаской забота слишком сильно оттеняла моменты отстраненности, рассыпанные по ленте однообразных дней. Ночью он более не прижимался ко мне, спать ложился в довольно пуританской пижаме, хотя ранее всегда спал в белье или вообще без всего. Он не впускал меня в ванную и спальню, пока был не одет. Свободные часы проводил наедине с сокрытыми от меня мыслями, редко в той же комнате, где и я. Меня пытало ощущение, что время повернулось вспять: в одно не хмурое и не солнечное утро я поднимусь с кровати без гипса — в квартире не будет никого, даже Везунчика — только холодное кресло перед столом в «кабинете»… Кресло, в котором я и умру, не дописавший тонну сюжетов, совсем одинокий…

На фоне депрессивных переживаний, которые мне вдобавок было необходимо припудривать беззаботной улыбкой, дабы не волновать Антона надуманными глупостями, я еще больше усложнил жизнь своему организму! — простыв. На нервной почве меня продуло невесть каким сквозняком, и тело сдалось болезни без боя, ослабленное перманентным давлением стресса. Как истинный интеллигент, я таскался по квартире с платочками, кои использовал так тихо, что, по сути, не сморкался вообще. Мне было боязно издавать громкие звуки, даже уединившись в ванной комнате и включив на полную поток воды из крана. Казалось, что и этот ниагарский шум не сможет замаскировать душераздирающие трели вошедшего в брачный период слона. Приводить свое болеющее тело в порядок я мог лишь тогда, когда Антон покидал теперь уже наш общий дом, а время, проводимое с ним в одних стенах, мне виделось мукой. По ночам мой бедный нос начинал свистеть, словно закипающий чайник, и я как можно тише пересаживался с кровати в инвалидное кресло и уезжал в «кабинет», чтобы мучиться там с больной ногой до утра на диване. Ранним утром я возвращался в постель: если бы Антон понял, что я сплю отдельно, мне бы пришлось ему объяснять почему. А касаться темы возможных отталкивающих разочарований было так же тревожно, как и делать что-то не то.

Фигурально я поставил себя на ноги за несколько дней; к сожалению, силы мысли и упрямства хватило на победу лишь над простудой, залечить кости в ноге я, увы, не сумел. Но и таким результатом был очень доволен! Я решил делать вид, что все хорошо, чтобы сработал эффект натянутой улыбки: говорят, чем чаще улыбаешься фальшиво, тем большей искренностью наполняется эта гримаса под влиянием гормонов и черт знает чего еще. Поэтому с утра я улыбался! И днем, и вечером, частично ночью — в потолок. Полагаю, последнее было вовсе не обязательно и в темноте я выглядел весьма безумно; ноющая боль в челюстях перетягивала одеяло на себя: про «треснувшую» ногу я думал все реже, частенько пропускал прием обезболивающего препарата, отчего физически чувствовал себя заметно лучше. Видя, как стремительно падает уровень исторгаемой мною жалости, беззаботнее становился Антон. Его режим «заботливой сиделки» сменялся лучезарным спокойствием. В один такой день я и узнал о сожителе кое-что новое…

Дверь спальни грохнула за моей спиной — навряд ли я когда-нибудь сумею перебираться из комнаты в комнату тихо. Ночами мне приходится подниматься из кресла, задействуя только здоровую ногу, беззвучно вручную переправлять кресло через порог и притворять за собой дверь. Та еще работенка, но, безусловно, все затраченные усилия стоят его здорового сна.

— С добрым утром! — не оборачиваясь, улыбнулся Антон.