Она, как цветущий и пахнущий куст!

Она самостийна, цветна и текуча,

и так равноценна воде и огню,

мудра, рукодельна, жива и везуча.

Её по-мужски и по-детски люблю!

С ней так упоённо, всевольно и ясно!

Порою немножко властит надо мной.

Она несравненна и даже прекрасна

с немытой и сальной, святой головой!

Живительный вдох

Вы, словно искристая молния в мае,

что стройно и гибко пронзила мой ум.

От голоса я пробудился, растаял.

Отпала кора от ореховых сумм.

Отбросилась цедра, слетела скорлупка,

и я распахнулся на общий погляд.

Иль почкой раскрылся, зацвёл очень чутко,

взирая на Вас и незнаемый сад.

Наполнился силами, красками счастья,

тротилом признаний под Вашим огнём,

и принял во всём золотое участье,

совсем распрощавшись с рутиной и дном!

Расцвёл, будто радуга после осадков,

спасителя-Вас созерцая в лучах.

Вы – солнце медовое, с коим так сладко,

чей свет отражается даже в ночах.

Всё вдруг засияло, взошло, задышало!

Разжались оковы, смирявшие плоть.

В печальном поэте оркестры взыграли!

Залился словами молчащий блокнот.

Я сделался сразу таким всеталантным!

В котёнке проснулись дремавшие львы.

Из мути я вынырнул, сделав желанно

живительный вдох накануне любви…

Елене Тукаловой

Элен

Без Вашего солнца и тёплого неба

дождливые песни и пасмурь в груди.

Нуждаюсь я в пледе, портвейне и хлебе,

что лечат от грусти, какая зудит.

Без святости Вашей я пуст и безбожен,

и шторюсь от мира, округу браню.

Все Ваши портреты с добром, осторожно,

как будто иконы, наследье храню.

Без Вашей улыбки (вишнёвой и белой,

изогнутой, влажной и лечащей всё)

мне сухо, темно и болезненно, серо,

и ровный мой город парует овсом.

Без Ваших речей мир – немая клоака.

Без Вас одиноко, бездомно, темно…

И всю эту слякоть, печали, неблага

способно исправить лишь только одно…

Елене Тукаловой

Однажды сотр…

Однажды сотрусь, как простой карандаш

иль кончусь, как в ручке чернила,

затем я оружием Бога средь чаш

возлягу на днище могилы.

И там дотечёт мой оставшийся сок,

сползая со стенок сосуда…

Отправит ли снова на Землю мой Бог

чрез вечность для нового чуда?

Чтоб снова писал я народам, себе,

вещая про них и высоты,

про волю и тяжести дум и цепей,

про женско-мужские красоты.

Иль просто досохну под слизью червей

среди чернозёмного роя…

Порой в возрожденье я верю первей,

но чаще во что-то второе…

Пришедший

Под белыми сводами чистого храма,

меж окон в полсотню витражных пластин,

горящих огней и свечных килограммов,

прилавка, монахинь, холопов, княгинь,

среди золотых одеяний, распятий

и между взирающих ликов святых,

семей и семеек, детишек и братий,

и книжиц, молитв и нарядов цветных,

под куполом с росписью божьих историй,

средь пары печальных, болезных в поту,

старух, что, как рыбы в построенном море,

на гладком, как лёд, застарелом полу,

меж рамок икон и задумчивых масок

лучами и воздухом спёртым обвит,

по венам табачные, винные краски,

под лохмами, кожей греховный графит…

Деспотия

Тиран намеренно коверкает слова,

холопов учит жить беднее и тупее,

идти по линии, натоптанным следам.

Он чтит толпу, что проще и темнее.

Вот так чабан ведёт своих овец,

стрижёт их вовремя. И шерсти этой тонны.

Как сытый вождь и выспавшийся чтец,

в них сивый бред внедряет упоённо.

Их кормит травами, что выданы землёй,

и греет солнышком, что небо подарило,