Провокация не удалась, и Вениамин с трудом изобразил на лице радость.

– Да, это уже зацепка! – Обречённо добавил: – Тогда сейчас поедем оформляться в гостиницу и заодно погуляем по городу. Может, чего ещё припомнишь…

– А можно я в гостинице сегодня останусь, – жалобно попросила девушка, – устала очень. А завтра начнём…

– Хорошо, – согласился Вениамин. Он тоже был рад такому предложению – надо было многое обдумать.

Ту первую девочку Шувалов помнил очень хорошо. Её звали Ира, двенадцать лет, худенькая, точно тростиночка, длинные светлые волосики, продолговатое личико с узким курносым носиком и тонкими губками.

Под джинсовой курточкой – школьный передник и коричневое платьице, из-под которого тянулись щупленькие ножки в белых колготках, точно неказистые веточки берёзки. На шее – серый шарфик.

Павел ещё тогда подумал – какая светленькая, точно птичка. А душа чёрная – нельзя так оставлять. Надо срочно принимать меры – выяснять отношения. А то запустили девчонку. Нет в ней уважения к старшим и даже к нему – служителю закона, к его милицейской форме.

Девочка сразу перестала улыбаться, как только Павел задержал её перед эскалатором. Стоило схватить за руку – издевательская наглая ухмылка сошла с её лица. Голова понуро склонилась, девочка начала плаксиво сопеть, поджимая губы, – точно готовилась хныкать не произнося ни слова.

В пикете милиции Ира тоже молчала. Расспросы не подействовали, и тогда он стал делать вид, что выписывает штраф на большую сумму. Только услышав об этом, девочка вскинула голову, с ужасом посмотрев на Павла, начала говорить. Её глаза расширились, заблестели, в уголках стали копиться слёзки и выкатились на реснички. Но не упали, а так и остались дрожать росинками на нижних веках.

Он делал вид, что заполняет протокол, записывая на каком-то бланке её данные, уточнял адрес проживания, места работы родителей. В пикете они находились вдвоём – так было заведено – коллега выходил, когда кто-то приводил гражданина для досмотра или беседы. В какой-то момент девочка вся сжалась, задрожала и попросилась в туалет. Павел понял, что пора наступила. Проводил в соседнюю комнату, а когда она вернулась, смущённая, с красными пятнами на лице, вместо штрафа родителям назначил ей встречу для воспитательной беседы. Он так и сказал, на что школьница сразу согласилась, успокоилась, хотя продолжала смотреть недоверчиво.

Шувалов понял, что она придёт, просто почувствовал это своим нутром, – по телу прошла дрожь, дыхание перехватило, но лишь на мгновенье, зарождая в душе предчувствие чего-то давно желанного, вымученного.

Многие провинившиеся девушки обещали прийти на встречу, доверительно улыбались, кивали, глядя в глаза, записывали номер его телефона и пропадали. Больше он их не видел, а может – просто не узнавал. Но этот случай оказался подходящим. Можно было заняться воспитанием.

С Ирой он встретился на следующий день, тут же у метро. Она пришла сразу после школы, за спиной висел ранец.

Её первые слова удивили Шувалова.

Она криво улыбнулась и тихо произнесла:

– А я думала, вы не придёте.

Шувалов не понял:

– Почему не приду?

– Я думала, вы специально не придёте, чтобы отправить моим родителям штраф. Ведь так проще! Зачем какие-то беседы проводить?

Павел возмущённо покачал головой:

– Если сотрудник милиции что-то пообещал, то обязательно выполнит, – с лёгкой обидой укоризненно пояснил он, нахмурился. Голос его звучал глухо, без эмоций, точно произносил заученное нравоучение. – Ты должна понимать, что я представляю в нашей стране закон, и об этом говорит моя форма. Как это я не приду – если сказал? Значит, подведу всю милицию! Да и честно сказать – думаю, штрафом здесь не поможешь. Ну уплатят твои родители штраф, а что в следующий раз – в суд подавать? Ведь дело не в деньгах. Речь идёт о человеке! Как можно сравнивать деньги и воспитание гражданина страны? Это даже стыдно представить. Нельзя же мерить всё деньгами. Ведь если упустить воспитание ребёнка с самого начала, такое может случиться потом, что и представить сложно. А вот беседа – это то, что очень важно. Просто не у всех милиционеров есть время воспитывать, гораздо проще выписать штраф и забыть. Но я так не могу.

Павел видел, как глаза девушки стали серьёзными, в них мелькнуло уважение. Почувствовал гордость за свои слова. Потрогал пальцами усы, пригладил их в стороны.

Беседовать, стоя на одном месте, он не хотел. Несколько раз к нему обращались с вопросами граждане – где какая улица находится или остановка транспорта, и он отвечал что знал. В какую сторону прогуляться – он не планировал, инстинктивно направился по Народной улице к дому. Подумал, что времени вполне хватит, а на перекрёстке с проспектом Большевиков отпустит девочку, завернёт к себе.

– Пошли! – он двинулся вперёд, краем глаза не упуская Иру из виду.

Она резко погрустнела, нехотя двинулась следом.

Заметив перемену в лице девочки, Шувалов стал успокаивать:

– Далеко не пойдём, просто надо время, чтобы ты всё поняла, а здесь народ мешает – отвлекает вопросами. По дороге расскажешь, как ты живёшь? Почему у тебя такое плохое воспитание? Кем работают твои родители? Какие у них отношения.

Ира начала говорить сначала отрывисто, прерываясь на длинные паузы, ожидая дополнительных вопросов, но постепенно, как в школе у доски, предложения стали складываться ровно. Она рассказывала всё, что помнила из своей недолгой жизни.

Павел с нескрываемым интересом слушал рассказ, просил уточнить. Основываясь на своём милицейском опыте, старался понять – когда в этом милом создании появилась червоточина гнили. Откуда зародилось это неуважение. Переспрашивал непонятное, пытаясь проникнуть как можно глубже в сознание девочки, ощущая себя психологом, хирургом, орудующим скальпелем в мозгах покорного подопытного существа.

«А как же иначе, – думал он, подбадривая себя, – служить в милиции и не быть психологом? Это говорили ещё на курсах подготовки сотрудников – все милиционеры хорошие психологи».

Ему хотелось найти ту ниточку, потянув за которую он мог бы понять, когда произошёл тот порочный сдвиг в психике Иры.

Девочка шла нехотя, опустив взгляд себе под ноги, негромко бубнила, отвечая на дотошные вопросы, периодически замолкая, отставала.

Тогда Павел приостанавливался и, взяв её за локоть, слегка тянул за собой, снова рассказывал об уважении к старшим, о необходимости слушаться и выполнять требования представителей закона. Пояснял, что всё начинается с малого. Стоит только один раз не послушать мать – и дальше всё покатится по наклонной плоскости…

Ира слушала милиционера и вспоминала своё детство. Ощущение неприязни и мысли о надуманных придирках милиционера прошли – ведь он так серьёзно говорит о необходимости воспитания, и даже отказался от штрафа. Тратит своё личное время, чтобы разобраться с её психикой! Она и сама иногда думала, что с ней что-то не так. Мама рассказывала, что в детстве не могла никак отвыкнуть от соски – вплоть до школы. Когда родители начали ругать и стыдить, она стала скрывать свою привязанность – сосала, когда никого рядом не было. В детском саду влюбилась в мальчика и ходила за ним хвостиком, предлагая за дружбу украденные из дома конфеты. Получила за это ремня от родителей. А потом все взрослые над этим смеялись и шутили, они же не были милиционерами, чтобы знать истинную причину такого поведения. Ира вспомнила, как давно летом в деревне у бабушки поймала цыплёнка и долго держала его в ладошках, целовала в клювик, чувствуя, как маленькое сердечко внутри пушистого желтенького тельца пытается вырваться наружу, разрывает изнутри меховой комочек. Унесла его с собой на речку, чтобы научить плавать. Подталкивала барахтающееся тельце к поверхности воды, когда он трепыхался, пытаясь всплыть. И очень злил Иру своим нежеланием учиться. А когда она услышала, как мама зовёт на обед, испугалась и кинулась к дому, в наказание бросив цыплёнка подальше от берега, чтобы учился самостоятельно. После обеда, придя на речку, она его не нашла. А бабушка посчитала, что того унёс коршун. Несколько дней жёлтый пушистый комочек снился Ире, тревожно пищал в её руках, и она, дабы никто не услышал, пугливо озираясь по сторонам, крепко сжимала его в ладошках. Пока тот не умолкал, обмякнув, и не исчезал вовсе.